1. Аркаим

Раскопки древнеарийского города Аркаим, построенного на рубеже III-II тыс. до н.э., стали одним из главных археологических открытий 20-го века. Во времена своего расцвет Аркаим – город Солнца, храм и астрономическая обсерватория – считался духовным центром всей Сибири и Урала, но и в итоге был заброшен в результате пожара. В 1987 году аркаимскую долину решили затопить за ненадобностью. Однако суровые челябинские археологи грудью встали на защиту памятника древнейшей индоевропейской цивилизации, и теперь там находится заповедник.

2. Вавилон

Вавилон был одним из красивейших городов древнего мира. По легенде, там находилась та самая башня, из-за которой человечеству уже которое тысячелетие приходится изучать иностранные языки, и Висячие сады – чудо света, которое царь Навуходоносор II построил для своей жены Семирамиды. Все эти достоинства не уклонились от внимания Александра Македонского, который в 331 году до н.э. завоевал Вавилон и сделал его центром своей империи. Тем не менее, в результате бесконечных войн к началу II века нашей эры Вавилон пришел в упадок и до сих пор лежит в руинах в 85 километрах к югу от Багдада.

3. Троя

Греки основали Трою на месте современного холма Гиссарлык на северо-западе Турции, недалеко от пролива Дарданеллы, в стратегически важном месте, позволявшем контролировать пути, соединявшие Европу и Азию на суше, а потому вокруг Трои с древних времен разгорались конфликты. Самый известный из них, о котором Гомер рассказал всем в «Илиаде», закончился падением города в 1260 году до н.э. Спасибо археологу Шлиману, в 19-м веке откопавшему Трою и фактически нанесшему ее на современную карту мира – правда, теперь уже скорее в качестве культового места для историков и туристов.

4. Помпея

Как жители Помпеи провели свой последний день, представляет себе каждый школьник благодаря трудам художника Карла Брюллова. Живописные развалины в окрестностях Неаполя когда-то были процветающим торговым центром, жители которого занимались рыбной ловлей и производством оливкового масла. На их беду, в 79 году до н.э. вулкан Везувий, у подножия которого были расположены Помпеи, неожиданно пробудился – со всеми вытекающими и вылетающими оттуда последствиями. Помпеи полностью откопали только в XX веке и превратили в неплохо сохранившийся музей под открытым небом.

5. Убар

Крепость Убар, или Ирам, построенная вокруг оазиса в аравийской пустыне, с 3 века до н.э. и вплоть до 4 века н.э. была одним из самых богатых населенных пунктов на территории современного Омана. В Ираме была развита наука, алхимия и военное дело, а торговые караваны из Персии, Греции и Рима так и текли в город за благовониями и миррой. Согласно исламским преданиям, Убар был разрушен по воле Аллаха, однако в 1980-е годы археологи выдвинули более прозаическую (и ужасающую) версию: город целиком провалился в подземную карстовую воронку, которая и была причиной нахождения цветущего оазиса в пустыне. В течение многих столетий, пока беспечные горожане выкачивали из-под земли воду, воронка разрасталась, и наконец земля разверзлась и поглотила Убар со всем его содержимым.

6. Мохенджо-Даро

Город, чье название переводится с хинди как «Холм мёртвых», исчез с лица земли около трёх с половиной тысяч лет назад. Гибель одним из центров Индской цивилизации около 1700 года до н.э. описана в индийской поэме «Махабхарата». Судя по ней, город был уничтожен мощным взрывом, в результате которого оплавились камни, вскипели воды и поджарились рыбы, не говоря уже о людях. Впоследствии ученые предположили, что город был разрушен в результате природного явления – так называемых чёрных молний, или не успевших «разгореться» шаровых молний. Взрыв одной из них повлёк за собой цепную реакцию, в результате которой на месте Мохенджо-Даро остался только пепел.

7. Пальмира

Пальмира была важным перевалочным пунктом для пересекавших Сирийскую пустыню караванов, а также монументальным культурным и экономическим центром древнего мира. Слухи о красотах этого города вдохновляли поэтов именовать Северной Пальмирой, например, Санкт-Петербург, а Южной, например, Одессу. Сейчас на месте Пальмиры торчат из песка обломки колонн, остатки храмов и акведуков и прочие руины, бережно охраняемые ЮНЕСКО. Правда, в свете гражданской войны в Сирии неизвестно, сколько они простоят.

8. Теночтитлан

Древние ацтеки, основавшие в 1325 году Теночтитлан, недолго думали над его названием – назвали «место колючих кактусов». За двести лет существования альтепетль, или город-государство, превратилось в один из великолепнейших городов западного полушария той эпохи: в нем были каменные пирамиды, храмы, насыпные дороги и даже каменный водопровод. Испанские конкистадоры, однако, не ставили перед собой задачу сохранить богатства ацтеков для будущих поколений, и в 1521 году Теночтитлан был разрушен армией под предводительством Эрнана Кортеса.

9. Двиград

Крепость XI века, расположенная на территории современной Хорватии, во времена Римской империи была небольшим, но важным поселением, построенным на пересечении главных торговых путей. Однако в 17-м веке население города подчистую выкосила эпидемия чумы, а оставшиеся в живых сбежали без оглядки, даже не устроив пира на прощание. Благодаря безлюдности, а также отсутствию всякого желания со стороны хорватских властей заниматься реконструкцией Двиграда, остатки средневекового замка, городские ворота, сторожевые башни и куски могильных плит можно увидеть и сейчас.

10. Маджар

На месте Буденновска на Северном Кавказе в XII-XIV веках находился средневековый город Маджар. В период своего расцвета Маджар являлся главной резиденцией хана Золотой орды: в нем чекинились ханы и чеканились собственные монеты, строились мечети и минареты, был городской водопровод. Маджар с трудом пережил нашествие войск Тамерлана, во время которого город разграбили его военачальники, и влачил жалкое существование еще полтора века, до самого падения астраханского ханства.

11. Мачу-Пикчу

На языке индейцев кечуа Мачу-Пикчу означает «старая гора». По преданиям, древние инки считали это не самое подходящее для постройки города место на территории современного Перу священным центром Земли и использовали его для общения с богами. В лучшие времена в городе проживало всего лишь около 1200 человек, а в 1532 году жители по таинственным причинам покинули город. После включения Мачу-Пикчу в список Всемирного наследия ЮНЕСКО город стал вызывать небывалый интерес со стороны туристов. Для сильных духом и лёгкими путешественников (город находится на высоте 2,430 м над уровнем моря) на Мачу-Пикчу водят организованные экскурсии, а за отдельную плату перуанские проводники таскают багаж не привыкших к длительным восхождениям европейцев или американцев.

12. Боди

Небольшой калифорнийский городок Боди в середине 19-го века был одним из центров Золотой лихорадки, куда стекались мечтающие разбогатеть золотоискатели со всей Америки. В 1880-е город стал отличной декорацией для вестернов - обзавелся салунами, пивоварнями, железнодорожной станцией и, разумеется, кварталом красных фонарей. Однако падение цен на золото привело к вымиранию Боди, и к 1915 году он пришел в запустение. По слухам, в нем водятся привидения – как и полагается городу-призраку.

13. Припять

Бывший транспортный узел Припять с почти 50-тысячным населением, большая часть которого была занята на Чернобыльской АЭС, хоть и не исчез с лица земли, но был покинут в результате известных событий 27 апреля 1986 года. Жителям города рекомендовали захватить с собой во «временную» эвакуацию лишь «документы, крайне необходимые вещи, а также, на первый случай, продукты питания». Все остальные неодушевленные объекты в Припяти остались нетронутыми, и 25 лет спустя, когда уровень радиации понизился до неопасных для здоровья показателей, «мёртвый город» привлекает туристов и вдохновляет западных режиссеров на средние по качеству ужастики.

14. Порт-Ройал

Этот порт в Карибском море считался колыбелью порока и пристанищем разврата: европейские мореплаватели называли его «Содомом нового мира». Его население состояло из пиратов, головорезов, шлюх и прочих сомнительных личностей. До наших дней это чудное местечко, однако, не сохранилось: в 1692 году на Ямайке произошло разрушительное землетрясение, вызвавшее цунами, в результате которого город с двумя тысячами жителей за две минуты почти целиком погрузился под воду. Те, кто уцелел во время катастрофы, умерли в результате болезней, в разрухе и от нехватки питьевой воды. Впоследствии Порт-Ройал неоднократно пытались отстроить заново, но каждый раз он становился жертвой новых катаклизмов – то пожара, то урагана, то землетрясения 1907 года, пока власти острова не оставили всякие попытки его возродить.

15. Галвестон

Галвестон был одним из наиболее занятых торговых городов на берегу Мексиканского залива, пока 8 сентября 1900 года его не смёл с лица земли могучий ураган. В те времена ураганам ещё не давали имен, однако известно, что это был шторм 4-й категории, и порывы ветра достигали 200 км/ч. В результате катастрофы погибли 8 000 человек, а на месте города остались одни развалины. Полностью Галвестон не исчез, но из культурной столицы Техаса и крупного экономического центра он превратился в захолустную гавань: производство и экономика переместились в Хьюстон, туда же утекла и большая часть населения.

В ночь с 25 на 26 апреля 1986 года в 1 час 23 минуты на четвертом блоке Чернобыльской АЭС произошла крупнейшая ядерная авария в мире, с частичным разрушением активной зоны реактора и выходом осколков деления за пределы зоны. По свидетельству специалистов авария произошла из-за попытки проделать эксперимент по снятию дополнительной энергии во время работы основного атомного реактора. По мнению ученых, эксперимент был необходимо для того, чтобы научиться отключать реактор, в частности, в военное время.
В атмосферу было выброшено 190 тонн радиоактивных веществ. 8 из 140 тонн радиоактивного топлива реактора оказались в воздухе. Другие опасные вещества продолжали покидать реактор в результате пожара, длившегося почти две недели. Люди в Чернобыле подверглись облучению в 90 раз большему, чем при падении бомбы на Хиросиму. В результате аварии произошло радиоактивное заражение в радиусе 30 км. Загрязнена территория площадью 160 тысяч квадратных километров. Пострадали северная часть Украины, Беларусь и запад России.

Уже через час радиационная обстановка в Припяти была ясна. Никаких мер на случай аварийной ситуации там предусмотрено не было: люди не знали, что делать. По всем инструкциям и приказам, которые существуют уже 25 лет, решение о выводе населения из опасной зоны должны были принимать местные руководители. К моменту приезда Правительственной комиссии можно было вывести из зоны всех людей даже пешком. Но никто не взял на себя ответственность (шведы сначала вывезли людей из зоны своей станции, а только потом начали выяснять, что выброс произошел не у них). Утром в субботу 26 апреля все дороги Чернобыля были залиты водой и каким-то белым раствором, всё белое, всё, все обочины. В городе было много милиционеров. Они ничего не делали - сидели у объектов: почта, Дворец культуры. А люди гуляют, везде детишки, жара стояла, люди на пляж едут, на дачи, на рыбалку, сидели на речке, возле пруда-охладителя – это искусственное водохранилище возле АЭС. В Припяти прошли все уроки в школах. Никакой точной, достоверной информации не было. Только слухи. Впервые об эвакуации Припяти заговорили в субботу вечером. А в час ночи было дано указание - за 2 часа скомплектовать документы для вывозки. 27 апреля было передано сообщение: «Товарищи, в связи с аварией на Чернобыльской АЭС объявляется эвакуация города. Иметь при себе документы, необходимые вещи и, по возможности, паек на 3 дня. Начало эвакуации в 14:00.» Представьте себе колонну в тысячу автобусов с зажженными фарами, идущую по шоссе в 2 ряда и вывозящую из пораженной зоны многотысячное население Припяти - женщин, стариков, взрослых людей и новорожденных младенцев, «обычных» больных и тех, кто пострадал от облучения. Колонны эвакуированных двигались на запад, в сторону села Полесского, Ивановского районов, прилежащих к землям Чернобыльского района. Сам Чернобыльский район был эвакуирован позднее - 4-5 мая. Эвакуация была проведена организованно и чисто, мужество и стойкость проявили большинство эвакуируемых. Все это так, но разве только этим ограничиваются уроки эвакуации? Как расценить безответственность, проявленную ко всем детям, когда целые сутки до эвакуации не объявляли, не запрещали детям бегать и играть на улице. А школьники, которые, ничего не ведая, резвились в субботу на переменах? Неужели нельзя было спрятать их, запретить находиться на улице? Разве кто-нибудь осудил бы руководителей за такую «перестраховку», даже если бы она была излишней. Но эти методы не были излишними, они были крайне необходимы. Удивительно ли, что в такой обстановке сокрытия информации ряд людей, поддававшись слухам, бросились уходить по той дороге, что вела через «Рыжий лес». Свидетели рассказывают как по той дороге, уже «светившейся» в полную силу радиации, шли женщины с детскими колясками. Как бы там ни было, но сегодня ясно, что механизм принятия ответственных решений, связанных с защитой здоровья людей, не выдержал серьезной проверки. Бесчисленные согласования и увязки привели к тому, что почти сутки понадобилось, чтобы принять само собой разумеющееся решение об эвакуации Припяти, Чернобыля. В Киевские больницы стали поступать первые больные из Припяти. Это были в основном молодые парни-пожарные и работники АЭС. Все они жаловались на головную боль и слабость. Головная боль была настолько сильна, что нередкостью были и такие картины: стоит двухметровый парень, бьется головой о стену и говорит: «Так мне легче, так голова меньше болит». Многие врачи поехали в районы эвакуации для усиления медперсонала. Политика замалчивания правды поражает воображение.
Позже выяснилось, что советские спецслужбы были в курсе того, что после катастрофы в зоне повышенной радиоактивной зараженности будет заготовлено около 3,2 тысячи тонн мяса и 15 тонн масла. Принятое ими решение трудно назвать иначе, чем преступное:
«...Мясо подлежит переработке на консервы с добавлением чистого мяса. ...Масло реализовать после длительного хранения и повторного радиометрического контроля через сеть общественного питания». И Госагропром СССР принял решение: »Секретно. Приложение к п.10 протокола №32. При переработке скота из зоны, расположенной на следе выброса Чернобыльской АЭС выяснилось, что часть вырабатываемого мяса содержит радиоактивные вещества (РВ) в количествах, превышающих допустимые нормы... Для того, чтобы не допустить большого суммарного накопления РВ в организме людей от употребления грязных продуктов питания, Министерство здравоохранения СССР рекомендует максимально рассредоточить загрязненное мясо по стране... Организовать его переработку на мясокомбинатах большинства областей Российской Федерации (кроме г. Москвы), Молдавии, Республик Закавказья, Прибалтики, Казахстана, Средней Азии. Председатель Госагропрома СССР Мураховский В.С.» Оказывается, КГБ все держал под контролем. Спецслужбам было известно, что при строительстве ЧАЭС используется бракованное югославское оборудование (и такой же брак поставлялся на Смоленскую АЭС). За несколько лет до катастрофы в докладных записках КГБ указывал на ошибки в проектировании станции, обнаруженные трещины, расслоение фундамента...
Последнее «внутренне» предупреждение о возможной аварийной ситуации датировано 4 февраля 1986 года. До катастрофы оставалось три месяца...

Чернобыльская молитва (отрывок)

… Мы недавно поженились. Ещё ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли. Всегда вдвоём. Я говорила ему: «Я тебя люблю». Но я ещё не знала, как я его любила… Не представляла… Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там ещё три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Крики. Выглянула в окно. Он увидел меня: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду».

Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все, словно светилось… Все небо… Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть оттого, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали огонь, а он полз. Поднимался. Сбрасывали горящий графит ногами… Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар…

Четыре часа… Пять часов… Шесть… В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать… Его любимые работы… Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит.)

Семь часов… В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины «Скорой помощи» заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила её за халат, когда она выходила из машины: «Пропусти меня!» – «Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо». Держу её: «Только посмотреть». «Ладно, – говорит, – тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут». Я увидела его… Отёкший весь, опухший… Глаз почти нет… «Надо молока. Много молока! – сказала мне знакомая. – Чтобы они выпили хотя бы по три литра». – «Но он не пьёт молоко». – «Сейчас будет пить». Многие врачи, медсёстры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют. Умрут. Но никто тогда этого не знал…
В десять утра умер оператор Шишенок… Он умер первым… В первый день… Мы узнали, что под развалинами остался второй – Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы ещё не знали, что они все – первые.
Спрашиваю: «Васенька, что делать?» – «Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребёнок». Я – беременная. Но как я его оставлю? Просит: «Уезжай! Спасай ребёнка!» – «Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим».

Прибегает моя подруга Таня Кибенок… Её муж в этой же палате. С ней её отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком, где-то три километра за городом… Покупаем много трехлитровых банок с молоком… Шесть – чтобы хватило на всех… Но от молока их страшно рвало… Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги. Везде солдаты. Перестали ходить электрички, поезда. Мыли улицы каким-то белым порошком… Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации… Одни военные ходили в респираторах… Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кулёчки с конфетами. Пирожные лежали на лотках… Обычная жизнь. Только… Мыли улицы каким-то порошком…

Вечером в больницу не пропустили… Море людей вокруг… Я стояла напротив его окна, он подошёл и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояла цепь в два ряда, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолёте в Москву, но нам нужно принести им одежду, – та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолёт уже улетел. Нас специально обманули… Чтобы мы не кричали, не плакали…

Ночь… По одну сторону улицы автобусы, сотни автобусов (уже готовили город к эвакуации), а по другую сторону – сотни пожарных машин. Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене… Мы по ней идём… Ругаемся и плачем…

По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой тёплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: поедем на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки, покупали вино. Брали с собой гитары, магнитофоны. Любимые майские праздники! Плакали только те, чьи мужья пострадали.
Не помню дороги… Будто очнулась, когда увидела его мать: «Мама, Вася в Москве! Увезли специальным самолётом!» Но мы досадили огород – картошку, капусту (а через неделю деревню эвакуируют!) Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота. Я – на шестом месяце беременности. Мне так плохо… Ночью снится, что он меня зовёт, пока он был жив, звал меня во сне: «Люся! Люсенька!» А когда умер, ни разу не позвал. Ни разу… (Плачет.) Встаю я утром с мыслью, что поеду в Москву одна… «Куда ты такая?» – плачет мать. Собрали в дорогу и отца: «Пусть довезёт тебя» Он снял со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги.

Дороги не помню… Дорога опять выпала из памяти… В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная тайна, совершенно секретно.
Шестая больница – на «Щукинской»…

В эту больницу, специальная радиологическая больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтёру, и тогда она говорит: «Иди». Сказала – какой этаж. Кого-то я опять просила, молила… И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением – Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я ещё не знала, как её зовут, ничего не запоминала. Я знала только, что должна его увидеть… Найти…
Она сразу меня спросила:
– Миленькая моя! Миленькая моя… Дети есть?
Как я признаюсь?! И уже понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно.
– Есть. – Отвечаю.
– Сколько?
Думаю: «Надо сказать, что двое. Если один – все равно не пустит».
– Мальчик и девочка.
– Раз двое, то рожать, видно, больше не придётся. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражён полностью…
«Ну, ладно, – думаю, – станет немножко нервным».
– Ещё слушай: если заплачешь – я тебя сразу отправлю. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса.
Но я знала, что уже отсюда не уйду. Если уйду, то с ним. Поклялась себе!
Захожу… Они сидят на кровати, играют в карты и смеются.
– Вася! – кричат ему.
Поворачивается:
– О, братцы, я пропал! И здесь нашла!
Смешной такой, пижама на нем сорок восьмого размера, а у него – пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но опухоль с лица уже сошла… Им вливали какой-то раствор…
– А чего это ты вдруг пропал? – Спрашиваю.
И он хочет меня обнять.
– Сиди-сиди, – не пускает его ко мне врач. – Нечего тут обниматься.
Как-то мы это в шутку превратили. И тут уже все сбежались, и из других палат тоже. Все наши. Из Припяти. Их же двадцать восемь человек самолётом привезли. Что там? Что там у нас в городе? Я отвечаю, что началась эвакуация, весь город увозят на три или пять дней. Ребята молчат, а было там две женщины, одна из них на проходной в день аварии дежурила, и она заплакала:
– Боже мой! Там мои дети. Что с ними?
Мне хотелось побыть с ним вдвоём, ну, пусть бы одну минуточку. Ребята это почувствовали, и каждый придумал какую-то причину, и они вышли в коридор. Тогда я обняла его и поцеловала. Он отодвинулся:
– Не садись рядом. Возьми стульчик.
– Да, глупости все это, – махнула я рукой. – А ты видел, где произошёл взрыв? Что там? Вы ведь первые туда попали…
– Скорее всего, это вредительство. Кто-то специально устроил. Все наши ребята такого мнения.
Тогда так говорили. Думали.

На следующий день, когда я пришла, они уже лежали по одному, каждый в отдельной палате. Им категорически запрещалось выходить в коридор. Общаться друг с другом. Перестукивались через стенку: точка-тире, точка-тире… Точка… Врачи объяснили это тем, что каждый организм по-разному реагирует на дозы облучения, и то, что выдержит один, другому не под силу. Там, где они лежали, зашкаливали даже стены. Слева, справа и этаж под ними… Там всех выселили, ни одного больного… Под ними и над ними никого…

Три дня я жила у своих московских знакомых. Они мне говорили: бери кастрюлю, бери миску, бери все, что тебе надо, не стесняйся. Это такие оказались люди… Такие! Я варила бульон из индюшки, на шесть человек. Шесть наших ребят… Пожарников… Из одной смены… Они все дежурили в ту ночь: Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура. В магазине купила им всем зубную пасту, щётки, мыло. Ничего этого в больнице не было. Маленькие полотенца купила… Я удивляюсь теперь своим знакомым, они, конечно, боялись, не могли не бояться, уже ходили всякие слухи, но все равно сами мне предлагали: бери все, что надо. Бери! Как он? Как они все? Они будут жить? Жить… (Молчит). Встретила тогда много хороших людей, я не всех запомнила… Мир сузился до одной точки… Он… Только он… Помню пожилую санитарку, которая меня учила: «Есть болезни, которые не излечиваются. Надо сидеть и гладить руки».
Рано утром еду на базар, оттуда к своим знакомым, варю бульон. Все протереть, покрошить, разлить по порциям Кто-то попросил: «Привези яблочко». С шестью полулитровыми баночками… Всегда на шестерых! В больницу… Сижу до вечера. А вечером – опять в другой конец города. Насколько бы меня так хватило? Но через три дня предложили, что можно жить в гостинице для медработников, на территории самой больницы. Боже, какое счастье!!
– Но там нет кухни. Как я буду им готовить?
– Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду.

Он стал меняться – каждый день я уже встречала другого человека… Ожоги выходили наверх… Во рту, на языке, щеках – сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись. Пластами отходила слизистая, плёночками белыми. Цвет лица… Цвет тела… Синий… Красный… Серо-бурый… А оно такое все моё, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить… Спасало то, что все это происходило мгновенно, некогда было думать, некогда было плакать.

Я любила его! Я ещё не знала, как я его любила! Мы только поженились… Ещё не нарадовались друг другу… Идём по улице. Схватит меня на руки и закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются.
Клиника острой лучевой болезни – четырнадцать дней… За четырнадцать дней человек умирает…
В гостинице в первый же день дозиметристы меня замеряли. Одежда, сумка, кошелёк, туфли, – все «горело». И все это тут же у меня забрали. Даже нижнее бельё. Не тронули только деньги. Взамен выдали больничный халат пятьдесят шестого размера на мой сорок четвёртый, а тапочки сорок третьего вместо тридцать седьмого. Одежду, сказали, может, привезём, а, может, и нет, навряд ли она поддастся «чистке». В таком виде я и появилась перед ним. Испугался: «Батюшки, что с тобой?» А я все-таки ухитрялась варить бульон. Ставила кипятильник в стеклянную банку… Туда бросала кусочки курицы… Маленькие-маленькие… Потом кто-то отдал мне свою кастрюльку, кажется, уборщица или дежурная гостиницы. Кто-то – досочку, на которой я резала свежую петрушку. В больничном халате сама я не могла добраться до базара, кто-то мне эту зелень приносил. Но все бесполезно, он не мог даже пить… Проглотить сырое яйцо… А мне хотелось достать что-нибудь вкусненькое! Будто это могло помочь. Добежала до почты: «Девочки, – прошу, – мне надо срочно позвонить моим родителям в Ивано-Франковск. У меня здесь умирает муж». Почему-то они сразу догадались, откуда я и кто мой муж, моментально соединили. Мой отец, сестра и брат в тот же день вылетели ко мне в Москву. Они привезли мои вещи. Деньги.

Девятого мая… Он всегда мне говорил: «Ты не представляешь, какая красивая Москва! Особенно на День Победы, когда салют. Я хочу, чтобы ты увидела». Сижу возле него в палате, открыл глаза:
– Сейчас день или вечер?
– Девять вечера.
– Открывай окно! Начинается салют!
Я открыла окно. Восьмой этаж, весь город перед нами! Букет огня взметнулся в небо.
– Вот это да!
– Я обещал тебе, что покажу Москву. Я обещал, что по праздникам буду всю жизнь дарить цветы…
Оглянулась – достаёт из-под подушки три гвоздики. Дал медсестре деньги – и она купила.
Подбежала и целую:
– Мой единственный! Любовь моя!
Разворчался:
– Что тебе приказывают врачи? Нельзя меня обнимать! Нельзя целовать!

Мне запрещали его обнимать. Гладить… Но я… Я поднимала и усаживала его на кровать. Перестилала постель, ставила градусник, приносила и уносила судно… Вытирала… Всю ночь – рядом. Сторожила каждое его движение. Вздох.

Хорошо, что не в палате, а в коридоре… У меня закружилась голова, я ухватилась за подоконник… Мимо шёл врач, он взял меня за руку. И неожиданно:
– Вы беременная?
– Нет-нет! – Я так испугалась, чтобы нас кто-нибудь не услышал.
– Не обманывайте, – вздохнул он.
Я так растерялась, что не успела его ни о чем попросить.
Назавтра меня вызывают к заведующей:
– Почему вы меня обманули? – строго спросила она.
– Не было выхода. Скажи я правду – отправили бы домой. Святая ложь!
– Что вы натворили!!
– Но я с ним…
– Миленькая ты моя! Миленькая моя…
Всю жизнь буду благодарна Ангелине Васильевне Гуськовой. Всю жизнь!
Другие жены тоже приезжали, но их уже не пустили. Были со мной их мамы: мамам разрешили… Мама Володи Правика все время просила Бога: «Возьми лучше меня».

Американский профессор, доктор Гейл… Это он делал операцию по пересадке костного мозга… Утешал меня: надежда есть, маленькая, но есть. Такой могучий организм, такой сильный парень! Вызвали всех его родственников. Две сестры приехали из Беларуси, брат из Ленинграда, там служил. Младшая Наташа, ей было четырнадцать лет, очень плакала и боялась. Но её костный мозг подошёл лучше всех… (Замолкает.) Я уже могу об этом рассказывать… Раньше не могла. Я десять лет молчала… Десять лет… (Замолкает.)
Когда он узнал, что костный мозг берут у его младшей сестрички, наотрез отказался: «Я лучше умру. Не трогайте её, она маленькая». Старшей сестре Люде было двадцать восемь лет, она сама медсестра, понимала, на что идёт. «Только бы он жил», – говорила она. Я видела операцию. Они лежали рядышком на столах… Там большое окно в операционном зале. Операция длилась два часа… Когда кончили, хуже было Люде, чем ему, у неё на груди восемнадцать проколов, тяжело выходила из-под наркоза. И сейчас болеет, на инвалидности… Была красивая, сильная девушка. Замуж не вышла… А я тогда металась из одной палаты в другую, от него – к ней. Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной плёнкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, чтобы, не заходя под плёнку, вводить уколы, ставить катэтор… Но все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться… Отсовывать… И пробираться к нему… Возле его кровати стоял маленький стульчик… Ему стало так плохо, что я уже не могла отойти, ни на минуту. Звал меня постоянно: «Люся, где ты? Люсенька!» Звал и звал… Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное бельё… Полностью обслуживали. Откуда там появились солдаты? Не спрашивала… Только он… Он… А каждый день слышу: умер, умер… Умер Тищура. Умер Титенок. Умер… Как молотком по темечку…
Стул двадцать пять – тридцать раз в сутки. С кровью и слизью. Кожа начала трескаться на руках, ногах… Все тело покрылось волдырями. Когда он ворочал головой, на подушке оставались клочья волос…А все такое родное. Любимое… Я пыталась шутить: «Даже удобно. Не надо носить расчёску». Скоро их всех постригли. Его я стригла сама. Я все хотела ему делать сама. Если бы я могла выдержать физически, то я все двадцать четыре часа не ушла бы от него. Мне каждую минутку было жалко… Минутку и то жалко… (Закрывает лицо руками и молчит.) Приехал мой брат и испугался: «Я тебя туда не пущу!» А отец говорит ему: «Такую разве не пустишь? Да она в окно влезет! По пожарной лестнице!»

Отлучилась… Возвращаюсь – на столике у него апельсин… Большой, не жёлтый, а розовый. Улыбается: «Меня угостили. Возьми себе». А медсестра через плёночку машет, что нельзя этот апельсин есть. Раз возле него уже какое-то время полежал, его не то, что есть, к нему прикасаться страшно. «Ну, съешь, – просит. – Ты же любишь апельсины». Я беру апельсин в руки. А он в это время закрывает глаза и засыпает. Ему все время давали уколы, чтобы он спал. Наркотики. Медсестра смотрит на меня в ужасе… А я? Я готова сделать все, чтобы он только не думал о смерти… И о том, что болезнь его ужасная, что я его боюсь… Обрывок какого-то разговора… У меня в памяти… Кто-то увещевает: «Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки». А я как умалишённая: «Я его люблю! Я его люблю!» Он спал, я шептала: «Я тебя люблю!» Шла по больничному двору: «Я тебя люблю!» Несла судно: «Я тебя люблю!» Вспоминала, как мы с ним раньше жили… В нашем общежитии… Он засыпал ночью только тогда, когда возьмёт меня за руку. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку. Всю ночь.
А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю…

Ночь. Тишина. Мы одни. Посмотрел на меня внимательно-внимательно и вдруг говорит:
– Так хочу увидеть нашего ребёнка. Какой он?
– А как мы его назовём?
– Ну, это ты уже сама придумаешь…
– Почему я сама, если нас двое?
– Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка – Наташка.
– Как это Вася? У меня уже есть один Вася. Ты! Мне другого не надо.
Я ещё не знала, как я его любила! Он… Только он… Как слепая! Даже не чувствовала толчков под сердцем. Хотя была уже на шестом месяце…Я думала, что она внутри меня моя маленькая, и она защищена. Моя маленькая…

О том, что ночую у него в барокамере, никто из врачей не знал. Не догадывался. Пускали меня медсёстры. Первое время тоже уговаривали: «Ты – молодая. Что ты надумала? Это уже не человек, а реактор. Сгорите вместе». Я, как собачка, бегала за ними… Стояла часами под дверью. Просила-умоляла. И тогда они: «Черт с тобой! Ты – ненормальная». Утром перед восьмью часами, когда начинался врачебный обход, показывают через плёнку: «Беги!». На час сбегаю в гостиницу. А с девяти утра до девяти вечера у меня пропуск. Ноги у меня до колен посинели, распухли, настолько я уставала. Моя душа была крепче тела… Моя любовь…
Пока я с ним… Этого не делали… Но, когда уходила, его фотографировали… Одежды никакой. Голый. Одна лёгкая простыночка поверх. Я каждый день меняла эту простыночку, а к вечеру она вся в крови. Поднимаю его, и у меня на руках остаются кусочки кожи, прилипают. Прошу: «Миленький! Помоги мне! Обопрись на руку, на локоть, сколько можешь, чтобы я тебе постель разгладила, не покинула наверху шва, складочки». Любой шовчик – это уже рана на нем. Я срезала себе ногти до крови, чтобы где-то его не зацепить. Никто из медсестёр не решался подойти, прикоснуться, если что-нибудь нужно, зовут меня. И они… Они фотографировали… Говорили, для науки. А я бы их всех вытолкнула оттуда! Кричала бы и била! Как они могут! Если бы я могла их туда не пустить… Если бы…

Выйду из палаты в коридор… И иду на стенку, на диван, потому что я ничего не вижу. Остановлю дежурную медсестру: «Он умирает». – Она мне отвечает: «А что ты хочешь? Он получил тысяча шестьсот рентген, а смертельная доза четыреста.» Ей тоже жалко, но по-другому. А оно все моё… Все любимое.
Когда они все умерли, в больнице сделали ремонт… Стены скоблили, взорвали паркет и вынесли… Столярку.
Дальше – последнее… Помню обрывками… Все уплывает…

Ночь сижу возле него на стульчике… В восемь утра: «Васенька, я пойду. Я немножко отдохну». Откроет и закроет глаза – отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так все болело, как уже стучит санитарка: «Иди! Беги к нему! Зовёт беспощадно!» А в то утро Таня Кибенок так меня просила, звала: «Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу». В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю Правика. С Витей они были друзья, мы дружили семьями. За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они наши мужья там красивые! Весёлые! Последний день нашей той жизни… Дочернобыльской… Такие мы счастливые!

Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: «Как он там?» – «Пятнадцать минут назад умер». Как? Я всю ночь была у него. Только на три часа отлучилась! Стала у окна и кричала: «Почему? За что?» Смотрела на небо и кричала… На всю гостиницу… Ко мне боялись подойти… Опомнилась: напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы… Он лежал ещё в барокамере, не увезли. Последние слова его: «Люся! Люсенька!» – «Только отошла. Сейчас прибежит», – успокоила медсестра. Вздохнул и затих.
Уже я от него не оторвалась… Шла с ним до гроба… Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет… Этот пакет… В морге спросили: «Хотите, мы покажем вам, во что его оденем». Хочу! Одели в парадную форму, фуражку наверх на грудь положили. Обувь не подобрали, потому что ноги распухли. Бомбы вместо ног. Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли, не было уже целого тела. Все – кровавая рана. В больнице последние два дня… Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, телесная ткань от неё отошла. Кусочки лёгкого, кусочки печени шли через рот… Захлёбывался своими внутренностями… Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю… Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить… Это все такое родное… Такое… Ни один размер обуви невозможно было натянуть… Положили в гроб босого…

На моих глазах… В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали. И этот мешок уже положили в деревянный гроб… А гроб ещё одним мешком обвязали… Целлофан прозрачный, но толстый, как клеёнка. И уже все это поместили в цинковый гроб, еле втиснули. Одна фуражка наверху осталась.
Съехались все… Его родители, мои родители… Купили в Москве чёрные платки… Нас принимала чрезвычайная комиссия. И всем говорила одно и то же, что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. В запаянных цинковых гробах, под бетонными плитками. И вы должны этот документ подписать… Нужно ваше согласие… Если кто-то возмущался, хотел увезти гроб на родину, его убеждали, что они, мол, герои и теперь семье уже не принадлежат. Они уже государственные люди… Принадлежат государству.
Сели в катафалк… Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией… По рации передают: «Ждите наших приказаний! Ждите!» Два или три часа колесили по Москве, по кольцевой дороге. Опять в Москву возвращаемся… По рации: «На кладбище въезд не разрешаем. Кладбище атакуют иностранные корреспонденты. Ещё подождите». Родители молчат… Платок у мамы чёрный… Я чувствую, что теряю сознание. Со мной истерика: «Почему моего мужа надо прятать? Он – кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?» Мама: «Тихо, тихо, дочечка». Гладит меня по голове, берет за руку. Полковник передаёт: «Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика». На кладбище нас окружили солдаты. Шли под конвоем. И гроб несли под конвоем. Никого не пустили попрощаться… Одни родственники… Засыпали моментально. «Быстро! Быстро!» – командовал офицер. Даже не дали гроб обнять.
И – сразу в автобусы…

Человек думающий, человек строящий, созидающий на поиски смысла существования порой тратит всю недолгую жизнь. Чтобы нащупать свой путь в мировой глуши, приходится осознать себя хозяином судьбы, что само по себе требует усилия над душой. Гораздо легче быть творением искусственным, когда твое предназначение известно заранее. Однако предопределенная полезность не вечна, рано или поздно делаются ненужными спички и файлы, шины и ботинки, машины и заводы. Целые города гибнут, оставляя каменные скелеты на поживу мародерам или забаву туристам. Так было, есть и будет, в каждом столетии есть свои Помпеи и Клондайки.

Трагическая судьба города Припять известна всем, а особенно восточным славянам. Те, кому за 30, без труда могут вспомнить тревоги 1986 года. Многих и сегодня волнует беда 24-летней давности, все больше людей готовы заплатить 70 долларов за культпоход по мертвому городу, где их ждут периодически обновляемые игрушки в песочницах и зловещие , авторов коих с позором выгнали из города без права на дальнейшие визиты.

Трудно представить, насколько часто встречаются города с похожей долей и в России, и на дальних континентах. Причины, по которым многотысячные поселения превращаются в города-призраки, бывают разными. Но судьбы жителей очень похожи, каждый из них пережил болезненный обрыв жизни и делит ее в памяти на «до» и «после». Как правило, «до» - это весьма неплохие времена. Многие мертвые города незадолго до кончины процветали.

Если про катастрофу Припяти не слыхал только глухой, то о существовании других заброшенных городов широкие массы даже не подозревают. Никто из этих сведений тайны не делал, но и афишировать не стремился: кого волнует чужое горе? О многом история предпочла умолчать. Подумаешь, выбросили тысячу-другую граждан из обжитых квартир. Уроженцы исчезнувших городов и их потомки сегодня ищут друг друга в интернете и даже встречаются там, где пустые дома детства полнятся слезами воспоминаний.

Ситуации, в которых оживленные города и крупные поселки становятся призрачными, разные, хотя есть немало объединяющих моментов биографии. Стандартная беда №1 - это ликвидация населенного пункта из-за закрытия градообразующего предприятия. Это значит, что завод или шахта, с которой «кормился» весь город, перестала приносить прибыль. А значит, фирму надо прикрыть, не особо считаясь с судьбами горожан. Спустя 5 лет после чернобыльской аварии случился термоядерный по ущербу распад великой страны, и города-призраки на территории СССР стали множится. Это выселенные шахтерские поселки и на севере России и в Таджикистане. Это расстрелянный артиллерией Агдам в равнинном Карабахе и льдистый русский городок в норвежском Свальбарде. Передел земель и имущества, перетасовка приоритетов, всеобщий переход на газ и нефтепродукты лишил эти места всяких перспектив на возрождение.

Кадыкчан

Хальмер-Ю

Пирамида

Можно смело утверждать, что именно экономические неприятности являются дегенераторами заброшенных городов. Само понятие города-призраки пришло к нам из Соединенных Штатов. Десятки и сотни бывших бумтаунов в медвежьих углах Аппалачей и пекущих пустынях Запада, исчезнувшие насовсем или сохраненные для туристов - это и есть история США, страны, которой нет еще и четверти тысячелетия. Американский кинематограф заразил модой на туры в мертвые города поклонников фильмов « », «Дети кукурузы» и «У холмов есть глаза». В прототип Сайлент Хилла, город , ездят за воистину горячими впечатлениями. Под землей уже 40 лет горит пожар, и угасать не собирается. У пеших посетителей плавятся подошвы кроссовок.

Централия

По ту сторону прерий, в чересчур солнечной Неваде изнывает от жары американский с огромным ихтиозавром на эмблеме. Чуть дичее на Запад - и мы в опустевшем эпицентре страстей времен золотой лихорадки, городке , где благодаря попечителям хорошо сохранилось 200 домов и сооружений конца 19-го века. Старательские поселения в свое время шиковали не на жизнь, а на смерть. Все, что вы видели в вестернах, реально происходило и в Боди, и в Берлине.

По ту сторону экватора, в Чили, тоже есть, где погулять любителям трипов в заброшенные города. Монстры экономики США всегда имели особый интерес к природным ресурсам Чили. На долларовых инвестициях в разработку пластов селитры в пустыне вырос городок , а рядом с изобильной медной шахтой в Андах - . Эти города-призраки хорошо сохранились, спасибо чилийским властям и руководству ЮНЕСКО. Круглый год здесь хватает туристов с фотоаппаратами - отдыхающих, желающих отвлечься от тихоокеанского горизонта на что-то необычное, таинственное.

Хамберстоун

Свой бум, бриллиантовый, пережила в эпоху монополий Южная Африка. Жить на алмазах значило купаться в роскоши. До Первой мировой войны в городе (ныне Намибия) было принято запивать трудодни холодным шампанским, а в театре посреди самых дорогих на свете песков ставили самые модные на то время водевили. Колманскоп по-прежнему прелестен картинами залитого солнцем запустения.

Другая причина, по которой мирные поселения превращаются в города-призраки, страшнее любого экономического кризиса, но, по крайней мере, логична. Это города, пострадавшие в ходе вооруженных конфликтов. После войн любого масштаба на теле цивилизации остаются раны, но не все они заживают. Кое-где мертвые города оставили в руинах как назидание потомкам. Так, гражданская война в Испании увековечена в развалинах городка , а итоги нацистского вторжения во Францию бережно охраняются под небом города-мученика .

А вот от , родины знаменитого портвейна, скоро, пожалуй, ничего не останется. Дело карабахских военных успешно продолжают охотники за кирпичами и металлом. Сегодняшний Агдам не интересен ни Карабаху, ни Азербайджану. Под сводами мечети пасутся свиньи и прочий скот.

Еще одной разменной фигурой в игре с пулеметным огнем стала , закрытый квартал в центре Фамагусты, что на Кипре. Некогда шикарный курорт окружен колючим забором. Он служит нейтральной полосой на границе между турецкой и греческой частями острова. Уже больше 30 лет Вароша патрулируется турецкой армией, воины которой в свое время бессовестно разграбили этот райский уголок.

Не ладят военные мужи с объектами жилфонда и в мирное время. Пустующие военные городки - не редкость на бескрайних просторах родины. Да и за границей Советская Армия успела «наследить». Городок неподалеку от Праги долго был объектом лютой ненависти чешского населения, а после исхода СА в 1991 г. превратился в обитель наркоманов, мародеров и продажной любви.

Следующий вид заброшенных городов - населенные пункты, ушедшие под воду или находящиеся под угрозой затопления. В пампасах Аргентины можно полюбоваться на соленые руины spa-курорта , однажды ушедшего под воду целебного лимана по вине мелиораторов. Планирует погружение на дно великих американских рек в сердце США, который наполовину опустел вследствие борьбы за права цветных во второй половине 20 века. В городе исстари наблюдалась повышенная концентрация расистов; затем их попросту выжили из Каира. С тех пор деловой центр города необитаем.

Особая тема - закрытые города, жертвы техногенных аварий, в списке которых первой значится Припять. Взрыв в шахте послужил формальным предлогом для расселения Кадыкчана, подкоп под город в поисках бурого угля поколебал судьбу итальянского города , что позволило киношникам превратить опустевшие дома в декорации для фильма о жизни умалишенных.

Не обходит вниманием и те углы цивилизации, которые пострадали от различных катаклизмов. Далеко не все мертвые города отстраивают заново на прежнем месте, т.к. это чревато повторением трагедии. Землетрясения в южной Италии опустошили старинные поселки и , но одноименные населенные пункты быстро выросли в паре миль от руин. Исследовать останки барочно-деревенского быта следует осторожно, дабы милая экскурсия не закончилась провалом и переломом.

В XXI веке города-призраки приняли в свое мировое сообщество , портовый городок на юге Чили. Чайтен был эвакуирован в мае 2008 г., причиной чему стало неожиданное извержение вулкана, который спал много тысяч лет. В долине реки Рио Бланко разыгрался локальный конец света - казалось, само жерло вулкана плюется грозовыми молниями; ливневые струи, смешавшись с горячей лавой в поток селя, похожего на бетон, затопили уже опустевший Чайтен, а все в округе покрылось тучным слоем пепла.

А теперь давайте отправимся в удивительную, шокирующую Азию. Самые неправдоподобные исчезнувшие города были и есть на берегах китайских морей. К счастью ли, к сожалению ли, сегодня на карте Гонконга нет чудовищной обители анархизма и конфуцианского духа, которая называлась « ». А ведь еще 20 лет назад в бывшем форте, превратившемся в монолитную сверхобщагу, жило и работало до 50 тысяч человек. Как ни странно, в такой тесноте практически отсутствовала традиционная преступность.

На одном из 500 безлюдных островов префектуры Нагасаки (Япония) когда-то кипела жизнь. Остров официально называется , в народе - Гункандзима («остров-крейсер»). Сходство с военным кораблем хорошо заметно с моря, а на землю Хасимы никого без пермита не пускают. Шахтерское поселение с характерной для восточной Азии сверхплотной застройкой было оставлено на произвол судьбы в 1974 г., когда компания «Мицубиси» объявила о закрытии местных угольных шахт. Хасима периодически «мелькает» в кинофильмах, видеоклипах, его бетонные лабиринты вдохновляют авторов компьютерных игр и аниме.

Заброшенные города - это не только прошлое мира, а и несбывшееся его будущее. Тайванский курорт строился в 1970-х годах в нарочито космическом стиле, по сложным технологиям, которые оказались не под силу множеству рабочих. Поэтому смертельных ЧП на стройке хватало. Амбициозным планам застройщиков положил конец кредитный кризис начала 80-х годов, затем чудо-дома Сан-Чи решили демонтировать и… случаи гибели возобновились. Суеверные китайцы решили больше не гневить судьбу и оставили все как есть.

Предлагает вниманию читателей , вкратце упомянутых в данном обзоре. Добро пожаловать в необитаемый мир мертвой зоны, и пусть никто не уйдет обиженным!

Многие материалы публикуются на русском языке впервые!

Двадцать лет назад я ехал в Белый в тарантасе. Колеса звонко пересчитывали бревна гати, положенные поперек в мягкий коричневый торф. Справа и слева расстилались болота, поросшие седым мохом, чахлыми сосенками. В сыром теплом воздухе густо толклись комары. Иногда среди деревьев сверкало круглое, как чаша, озеро, и взлетали утки, напуганные стуком колес. Дорогу часто пересекали звериные тропы. Торф сохранил отпечатки размашистых лосиных следов, и дядя Еремей, указывая на них концом шута, сказал:

Бык и матка с теленком... Зверья у нас много. Сам Ильич приезжал к нам на охоту.

Болота сменились непролазной чащей. Могучие ели поднимали к небу свои острые вершины, прикрывая землю широкими лапами, как бы благословляя и оберегая ее покой. С треском, похожим на шум упавшей сушины, сорвался с дерева глухарь, и снова накрыла нас ничем невозмутимая тишина. Запах богульника и смолы, смешанный, с влажным дыханием торфа, плыл неотступно за нами.

У нас и Днепр зачинается, - вдруг проговорил Еремей и, взглянув на меня

Помню, как неудержимое волнение охватило меня от ощущения близости истоков великой реки. В душистом запахе трав и смолы, в теплом и влажном дыхании торфа, в тишине, обступившей нас, чувствовалась неустанная, торжественная работа природы - из недр земли били ключи, и струйки холодной прозрачной воды, сливаясь в небольшой ручеек, неторопливо бежали то в темном торфяном ложе, то среди белых песков, всё разрастаясь, всё ширясь, принимая в русло свое сотни ручьев и речушек, - рождалась могучая русская река. Город Белый, как страж, стоял у истоков Днепра, охраняя чистоту его вод.

Он раскинулся в котловине, окруженной высокими холмами, и в зелени садов праздничной казалась белизна домиков и церквей. Наш тарантас громко затарахтел по булыжникам мостовой, и Еремей, сняв картуз, раскланивался направо и налево с бельчанами, сидевшими на скамеечках, - тут все знали друг друга.

И вот прошло двадцать лет, и я смотрю на Белый в стереотрубу артиллерийского наблюдательного пункта. Я вижу вдали длинную пустую коробку машинотракторной станции, белый куб сельскохозяйственной школы с черными провалами вместо окон, обезглавленную колокольню...

На дне котловины темнеют развалины домов, и лишь кое-где под ярким мартовским солнцем белеет еще не упавшая стена. Город исчез.

Полтора года здесь хозяйничали немцы. Они ворвались на тихие улицы города, затянутые дымом бомбежки. Жители убегали в леса, чтобы бороться, таясь в непроходимых дебрях среди топей и болот, а оставшиеся с ужасом смотрели на перекладины виселиц. На гребнях высоких холмов вокруг города немцы построили укрепления. Они хорошо понимали, какое важное значение приобрел этот маленький город, стоявший на скрещении больших дорог, в центре стратегического четырехугольника, опиравшегося углами своими на Ржев, Вязьму, Смоленск и Великие Луки. Да и вырваться из Белого дальше на север они никак не могли - Красная Армия преградила врагу путь железным барьером, а вокруг, в дремучих лесах и моховых неприступных болотах, засели бельские партизаны.

Только хмурые ели знают пока, сколько немцев исчезло бесследно в торфяных топях, в угрюмо печальных чащах, в непроходимых седых мхах.

10 марта наши войска вошли в город. Впереди двигались саперы, разряжая мины, во множестве расставленные по дороге, засыпанные снегом. Нелидовское шоссе возле города было так густо усеяно минами, что идти можно было только по узенькой стежке в один след. По сторонам валялись уже обезвреженные большие блинообразные мины, в деревянных коробках желтела, как мыло, взрывчатка.

Мы вышли на Октябрьскую улицу, ступая по крупным булыжникам мостовой,- только эти, отшлифованные ногами бельчан камни уцелели в царстве смерти и разрушения. Справа и слева тянулся бесконечный пустырь, завеянный снегом. Ни одного дома, - только груды мусора. Ни

одного дерева, - только обгорелые пни... Покачнувшийся столб с жестяной табличкой: «Дом № 88 Пичугина»,- всё, что осталось от человеческого теплого жилья. Вдоль улицы стоят заржавленные скелеты немецких автомобилей, иссеченные осколками - в кабине огромного автобуса позвякивает цепочка, раскачиваясь под ударами ветра. Остатки, стен трехэтажного дома. В подвале зияет черная дыра -звериный лаз,- там жили дикари двадцатого века. Даже в воздухе чувствуется отвратительный запах звериной норы, и вода вокруг нее какого-то ядовитого, зеленого цвета...

Мы стоим на перекрестке, оглядываясь по сторонам, в напряженном ожидании, что вот сейчас откуда-то из-за развалин, из подвалов появятся жители города. Но проходит полчаса, час, и ни души, ни признака жизни. Город мертв. Тысячи людей исчезли бесследно. Такое ощущение, что стоишь на развалинах города, потерпевшего страшное землетрясение, и глубокие траншеи, как трещины, рассекают землю, и как напоминание, что здесь жили когда-то люди, на куске белой стены чернеет крупная надпись: «Не курите!» -здесь была, по-видимому, нефтелавка.

А мы всё ждем и ждем человека, и хочется крикнуть, позвать, хочется услышать человеческий голос. Мы не верим, что можно истребить всё население города, до последнего жителя. Но саперы, пробравшиеся в центр, осмотревшие всё, не встретили ни души, - только развалины, только мины...

Рядом кладбище с разрушенной церковью. Несколько длинных, немецки аккуратных, вытянутых по шнуру шеренг - кресты со свастикой, все одинаковые, как бы штампованные под прессом, со стандартными, похожими на фабричные клейма, надписями. К каменному столбу ограды прислонились кресты без надписей, заготовленные впрок, в ожидании свежих покойников.

Из центра саперы тянут волокушу.

Видели кого-нибудь из жителей?

Но мы всё стоим и ждем советского человека, который шагал по этим булыжникам в нефтелавку, на почту, в кино, на базар... Угрюмо скорбны лица командиров и красноармейцев. Они переговариваются вполголоса, почти шепотом, как говорят в доме, где умер человек.

Вечереет. Синие тени на снегу повторяют очертания разрушенных стен, а мы всё ждем, начиная верить, что город погиб до последнего жителя.

Кинооператор растерянно оглядывается, сжимая в руках аппарат, - что снимать? Кино-движение, жизнь, но кругом нет жизни, и киноаппарат бессилен отобразить самое главное, самое страшное и чудовищное - истребление немецкими извергами тысяч людей,

поголовное уничтожение стариков, женщин, детей, всех, всех, - всех животных, всех деревьев, всех жилищ...

Немецкие варвары уничтожили город.

Статья была опубликована в газете «Красная Звезда» 26 марта 1943 года.

В конце XVI века отряд Ермака прорубил для Руси дверь в Сибирь, и с тех пор суровые края за Уралом упорно осваивались небольшими, но стойкими отрядами добытчиков, ставивших остроги и продвигавшихся всё дальше на восток. По историческим меркам это движение заняло не столь уж много времени: первые казаки схлестнулись с сибирскими татарами Кучума на Туре весной 1582 года, а к началу XVIII столетия русские закрепили за собой Камчатку. Многих манили богатства новой земли, и в первую очередь — пушнина.

Ряд городов, основанных во время этого продвижения, благополучно стоят и поныне - Тюмень, Красноярск, Тобольск, Якутск. Когда-то они были передовыми фортами служилых и промышленных людей, уходивших всё дальше за «меховым Эльдорадо». Однако много поселений постигла участь шахтёрских городков времён американской золотой лихорадки: получив пятнадцать минут славы, они приходили в запустение, когда ресурсы окрестных краёв оказывались исчерпаны.

В XVII веке на Оби возник один из самых крупных таких городов. Он просуществовал чуть более 70 лет, но вошёл в легенды, стал первым заполярным городом Сибири, символом Ямала, и в целом его история оказалась короткой, но яркой. В свирепых морозных краях, населённых воинственными племенами, выросла быстро ставшая знаменитой Мангазея.

О существовании страны за Уралом русские знали задолго до экспедиции Ермака. Более того, сложилось несколько устойчивых маршрутов в Сибирь. Один из путей вёл через бассейн Северной Двины, Мезень и Печору. Другой вариант предполагал путешествие от Камы через Урал.

Самый экстремальный маршрут разработали поморы. На кочах - судах, приспособленных для плавания во льдах они шли по Северному Ледовитому океану, пробираясь к Ямалу. Ямал пересекали волоком и по мелким рекам, а оттуда выходили в Обскую губу, она же Мангазейское море. «Море» тут едва ли преувеличение — это пресноводный залив шириной до 80 и длиной в 800 километров, причём от него отходит трёхсоткилометровое ответвление к востоку - Тазовская губа.

Мангазейский путь был маршрутом для самых отчаянных мореходов, а кости тех, кому не повезло, навеки становились достоянием океана. Одно из озёр на ямальском переволоке носит название, которое с языка аборигенов переводится как «озеро погибших русских». Так что о регулярных безопасных путешествиях не приходилось и думать. Кроме того, отсутствовал даже намёк на какую-то базу в конце пути, где можно было отдохнуть, отремонтировать суда. Фактически, до Обской губы и обратно кочи проделывали один длинный путь.

Мехов в устье Оби хватало, но вот о постоянной фактории мечтать не приходилось: слишком сложно было снабжать её всем необходимым в таких условиях. Всё изменилось в конце XVI века. Русские разгромили рыхлую «империю» Кучума, и вскоре в Сибирь хлынули служилые и промышленные люди. Первые экспедиции выходили на бассейн Иртыша, первый русский город в Сибири - Тюмень, так что Обь была первой в очереди на колонизацию.

Тюмень / Николаас Витсен

Реки для русских были ключевой транспортной артерией в течение всей сибирской конкисты: крупный поток - это и ориентир, и дорога, которую не надо прокладывать в непроходимых лесах, не говоря о том, что лодки повышали на порядок объём перевозимого груза. Так что в конце XVI века русские двинулись по Оби, застраивая побережье крепостями, в частности, там были заложены Берёзов и Обдорск. А оттуда по меркам Сибири оставалось шаг шагнуть и до Обской губы.

В 1600 году из Тобольска вышла экспедиция в 150 служилых людей под началом воевод Мирона Шаховского и Данилы Хрипунова. Обская губа, до которой они сплавились без особых приключений, тут же показала характер: шторм побил кочи и баржи. Скверное начало не обескуражило воевод, было решено требовать у местных самоедов доставки экспедиции к месту назначения оленями. По дороге, однако, самоеды атаковали путешественников и сильно их потрепали, и остатки отряда отступили на отобранных оленях.

Тем не менее, видимо, какая-то часть пострадавшего отряда всё же дошла до Тазовской губы, и на берегу выросло укрепление — Мангазея. Вскоре рядом с острогом возвели и город. Известно имя градостроителя - это некто Давыд Жеребцов. В крепость отправился отряд в 300 служилых людей - крупное войско по меркам времени и места. Работа спорилась, и к 1603 году в Мангазее уже появились гостиный двор и церковь с попом.

Мангазея превратилась в Клондайк. Золота там, правда, не было, зато вокруг простиралась огромная страна, полная соболей. Основная масса жителей разъезжалась по окрестностям, простиравшимся на многие сотни километров. Гарнизон крепости был небольшим, всего несколько десятков стрельцов. Однако в городке постоянно толклись сотни, а то и тысячи промышленных людей. Кто-то уезжал добывать зверя, кто-то возвращался и заседал в кабаках.

Город быстро рос, за промышленными людьми приезжали и ремесленники — от портных до резчиков по кости. В городе можно было встретить и купцов из центральной России, и беглых крестьян. В городе, само собой, функционировала съезжая изба (канцелярия), таможня, тюрьма, склады, торговые лавки, крепость с несколькими башнями. Интересно, что всё это пространство застраивалось в соответствии с аккуратной планировкой.

У аборигенов вовсю скупались меха, отряды казаков доходили из Мангазеи даже до Вилюя. В качестве валюты использовались металлические изделия, бисер, мелкие монеты. Морской ход резко оживился: несмотря на весь риск, доставка товаров, в которых остро нуждались на месте (от свинца до хлеба), и обратный перевоз мамонтовой кости и «мягкой рухляди» - соболей и песцов стала доступней. Мангазея получила прозвание «златокипящей». Как такового золота там не водилось, но вот золота «мягкого» - с избытком. В год из города вывозилось по 30 тысяч соболей.

Кабак не являлся единственным развлечением жителей. Позднейшие раскопки обнаружили и остатки книг, и превосходно сработанные, украшенные шахматные доски. Довольно многие в городе были грамотны, что не диво для торговой фактории. Археологи часто находили предметы с вырезанными на них именами владельцев. Мангазея вовсе не была просто перевалочным пунктом: в городе жили женщины и дети, обыватели заводили животных и вели хозяйство близ стен. Вообще, животноводство, конечно, учитывало местную специфику: Мангазея была типичным старорусским городом, но вот ездить по окрестностям жители предпочитали на собаках или оленях.

Увы, стремительно взлетев, Мангазея быстро пала. Причин тому оказалось несколько. Во-первых, приполярная зона - не слишком продуктивное место как таковое. Мангазейцы разъезжались на сотни вёрст от города по очевидной причине: слишком быстро пропадал пушной зверь из ближних окрестностей. Для местных племён соболь не имел особого значения как объект охоты, поэтому в северной Сибири популяция этого зверя была огромной и соболей хватило на десятилетия. Однако рано или поздно пушной зверь должен был иссякнуть, что и произошло. Во-вторых, Мангазея пала жертвой бюрократических игр внутри самой Сибири.

Карта Тобольска, 1700 год

В Тобольске тамошние воеводы без энтузиазма глядели на север, где из их рук уплывали огромные прибыли, поэтому из Тобольска принялись строчить жалобы в Москву, требуя закрыть Мангазейский морской ход. Обоснование выглядело своеобразно: предполагалось, что таким способом в Сибирь могут проникать европейцы. Угроза выглядела сомнительной. Для англичан или шведов путешествие через Ямал становилось вовсе бессмысленным: слишком далеко, рискованно и дорого.

Однако тобольские воеводы добились своего: в 1619 году на Ямале появились стрелецкие заставы, разворачивавшие всех, пытавшихся преодолеть переволок. Предполагалось развернуть торговые потоки на города южной Сибири. Однако проблемы наложились одна на другую: Мангазея и так в перспективе беднела, а теперь ещё и добавлялись административные барьеры.

В Мангазее начались внутренние неурядицы. В 1628 году двое воевод не поделили полномочия и устроили настоящую междоусобицу: горожане держали собственный гарнизон в осаде, причём и те, и другие имели пушки. Бардак внутри города, административные трудности, оскудение земли. К тому же, южнее быстро разрастался Туруханск, он же Новая Мангазея. Центр пушного промысла смещался, и за ним уходили люди. Мангазея начала увядать, но ещё жила по инерции от пушного бума.

Туруханск (Новая Мангазея) / Николаас Витсен

Даже пожар 1642 года, когда городок полностью сгорел и в огне погиб среди прочего городской архив, не добил её окончательно, как и серия кораблекрушений, из-за которых возникли перебои с хлебом. Несколько сот промысловиков зимовали в городе и в 1650-е годы, так что Мангазея оставалась значительным центром по сибирским меркам, но это уже была лишь тень бума начала столетия. Город катился к окончательному упадку медленно, но неуклонно.

В 1672 году вышел официальный указ царя Алексея Михайловича об упразднении города. Стрелецкий гарнизон снялся и ушёл в Туруханск. Вскоре Мангазею покинули последние люди. Одна из последних челобитных указывает, что в некогда ломившемся от богатства городке осталось лишь 14 мужчин да некоторое количество женщин и детей. Тогда же закрылись и мангазейские церкви.

Путешественник середины XIX столетия как-то обратил внимание на торчащий гроб из берега реки Таз. Река подмывала остатки города, и из-под земли виднелись обломки самых разных предметов и сооружений. Ещё в начале ХХ века там, где стояла Мангазея, были видны остатки крепостных сооружений, а в конце 40-х годов город-призрак начали изучать профессиональные археологи. Настоящий прорыв произошёл на рубеже 60-70 годов прошлого века. Археологическая экспедиция из Ленинграда четыре года раскапывала Златокипящую.

Полярная мерзлота создавала огромные трудности, но в итоге руины кремля и 70 разнообразных построек, погребённых под слоем грунта и рощей карликовых берёз, оказались извлечены на свет. Монеты, кожаные изделия, лыжи, обломки кочей, нарт, компасы, детские игрушки, оружие, инструменты. Нашлись фигурки-обереги похожи на резного крылатого коня. Северный город приоткрывал свои тайны.

Вообще, ценность Мангазеи для археологии оказалась велика: благодаря вечной мерзлоте многие находки, которые иначе рассыпались бы в прах, отлично сохранились. Нашёлся и литейный двор с домом мастера, а в нём - богатая домашняя утварь, включающая даже китайские фарфоровые чашки. Не менее интересными оказались печати. Их в городе нашли много и среди прочих - Амстердамского торгового дома. Голландцы заходили в Архангельск, может быть, кто-то добрался и за Ямал, а возможно, это просто свидетельство вывоза части мехов на экспорт в Голландию. К находкам этого рода относится также полуталер середины XVI века.

Одна из находок исполнена мрачного величия. Под полом церкви было обнаружено захоронение целой семьи. На основании архивных данных существует предположение, что это могила воеводы Григория Теряева, его жены и детей. Они погибли во время голода 1640-х годов, пытаясь добраться до Мангазеи с караваном зерна.

Исчезнувший город Крайнего Севера - это не просто очередное поселение. Сначала Мангазея стала плацдармом для движения русских в глубину Сибири, а затем подарила настоящий клад археологам и впечатляющую историю потомкам.

Использованы материалы статьи Евгения Норина