Лирический герой и система. Понятие о лирическом герое

И меет смысл, рассматривая вопрос о том, что такое лирический герой в поэтическом произведении, обратиться к статье Ю.Н. Тынянова, написанной вскоре после смерти Блока; в ней говорится: “…Печалятся о поэте. Но печаль слишком простодушна, настоящая, личная, она затронула даже людей мало причастных к литературе. Правдивее другой ответ, в глубине души решённый для всех: о человеке печалятся. <…>

И однако же, кто знал этого человека?

Блока мало кто знал. Как человек он остался загадкой для широкого литературного Петрограда <…>

Но во всей России знают Блока как человека, твёрдо верят определённости его образа, и если случится кому увидеть хоть раз его портрет, то уже чувствуют, что знают его досконально.

Откуда это знание? <…>

Блок - самая большая лирическая тема Блока. Эта тема притягивает как тема романа ещё новой, нерождённой… формации. Об этом лирическом герое и говорят сейчас. Он был необходим, его окружает легенда. <…> В образ этот персонифицируют всё искусство Блока; когда говорят о его поэзии, почти всегда за поэзией невольно подставляют человеческое лицо - и все полюбили лицо , а не искусство. <…>

…Этот лирический образ стремился втесниться в замкнутый предел стихотворных новелл. Новеллы эти в ряду других стихотворных новелл Блока выделились в особый ряд; они то собраны в циклы, то рассыпаны: Офелия и Гамлет, Царевна и Рыцарь, Рыцарь и Дама, Кармен, Князь и Девушка, Мать и Сын.

Здесь и возник любимый всеми образ Блока… <…>

Эмоциональные нити, которые идут непосредственно от поэзии Блока, стремятся сосредоточиться, воплотиться и приводят к человеческому лицу за нею ” («Блок», 1921).

Говоря об особенностях поэзии Блока, Тынянов вводит в науку о литературе понятие “лирический герой”; определяющий это понятие термин после статьи Тынянова стал широко употребляться в критике и литературоведении.

C ложность этого понятия и непрекращающиеся споры вокруг него объясняются близостью в поэзии авторского “я” и лирического героя. Возможен ли вообще некий герой, кроме автора, в лирическом стихотворении? Ведь сущность лирического в искусстве - это самораскрытие автора, поэт вкладывает в стихи свою душу, она живёт в его “заветной лире”.

Истинный поэт самобытен, неповторим. Он говорит собственным языком, несмотря на то, что опирается на традиции предшественников (ведь нет значительных явлений в искусстве вне традиций) и зависит в той или иной мере от действующих стихотворных норм своего времени. Он преодолевает инерцию выработанных стилей, преображает или отбрасывает возникшие и закрепившиеся в поэтическом языке формулы для выражения чувств, поэтизмы, превратившиеся в клише. В стихах подлинного поэта мы слышим его собственный неповторимый голос, только ему свойственную интонацию. Так, высокая патетика звучит естественно в строках Тютчева, который мыслит в масштабах всечеловеческих и космических.

Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь объята снами;
Настанет ночь - и звучными волнами
Стихия бьёт о берег свой.
.......................................
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит их глубины, -
И мы плывём, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
(1830)

В лёгком сердце - страсть и беспечность,
Словно с моря мне подан знак.
Над бездонным провалом в вечность,
Задыхаясь, летит рысак…
(«Чёрный ворон в сумраке снежном…», 1910)

О, нищая моя страна,
Что ты для сердца значишь?
О, бедная моя жена,
О чём ты горько плачешь?
(«Осенний день», 1909)

Под ветром холодные плечи
Твои обнимать так отрадно:
Ты думаешь - нежная ласка,
Я знаю - восторг мятежа!
(1907)

Мы всегда узнаём поэта по характерной для него интонации, даже по ритму, который словно передаёт его дыхание, его походку. Лидия Гинзбург пишет, что “Маяковский безошибочно узнаваем по любому фрагменту своих стихов. Всё индивидуально: ритмика, рифма, метафора” («О лирике». Л., 1964). И так же по нескольким строкам мы узнаём и Блока, и Белого, и Пастернака, и Мандельштама, и Ахматову, и Цветаеву. Мы различаем голоса, ведь в творчестве поэта проявляются его индивидуальность, его личность.

Поэтому читателю нередко представляется, что автора в лирике невозможно отделить от героя. Об этом пишет М.Бахтин в работе «Автор и герой в эстетической деятельности». Он говорит, что в лирическом произведении автор словно бы “растворяется”, “кажется, что его нет, что он сливается с героем, или наоборот, нет героя, а только автор”. Но это всё-таки не так, автор и лирический герой не одно и то же. Лирический герой, по мнению Бахтина, никогда не может полностью совпасть с автором.

Рассматривая проблему соотношения автора и героя в лирике, Бахтин анализирует пушкинское стихотворение «Для берегов отчизны дальной…» (1830). Он подчёркивает автобиографический характер произведения (“лирический герой” в данном случае - объективированный автор, и “она”, вероятно, Ризнич), но при этом утверждает: “...Герой-человек может совпадать с автором-человеком , что почти всегда и имеет место, но герой произведения никогда не может совпадать с автором - творцом его, в противном случае мы не получим художественного произведения. <…> Разве наша пьеса исчерпывается… тоном скорби, разлуки, реалистически пережитой, эти реалистически-скорбные тона есть, но они охвачены и обволакиваются воспевающими их совсем не скорбными тонами: ритм и интонация - «в час незабвенный, в час печальный я долго плакал пред тобой» - не только передают тяжесть этого часа и плача, но и вместе и преодоление этой тяжести и плача, воспевание их; далее, живописно-пластический образ мучительного прощания: мои хладеющие руки, мой стон просил не прерывать… - вовсе не передаёт только мучительность его…” В произведении искусства мучительная реакция, замечает Бахтин, становится “предметом отнюдь не мучительной, а эстетически-милующей реакции… <…> переживание как бы само себя воспевает; скорбь и скорбит предметно (этически), и воспевает себя одновременно, и плачет, и воспевает свой плач (эстетическое самоутешение); конечно, раздвоение на героя и автора здесь есть, как и во всяком выражении, только нечленораздельный непосредственный вой, крик боли не знают его…” (Бахтин М. Автор и герой. СПб., 2000).

О том, как претворяется в искусстве реальный “крик боли” в поэтический образ, как он приобретает поэтическое звучание, то есть о роли автора - “творца формы” в любом художественном произведении пишет Л.Выготский в книге «Психология искусства» (М., 1965). Речь идёт о том, что Выготский называет преодолением в искусстве сопротивления жизненного материала формой. Так, в главе о рассказе Бунина «Лёгкое дыхание» Выготский показывает, как автор преодолевает сопротивление жизненного материала, и “мы читаем об убийстве, о смерти, о мути, о всём ужасном, что соединилось с именем Оли Мещерской”, испытывая, вместо мучительных переживаний, “высокое и просветляющее ощущение лёгкого дыхания”, автору удаётся “заставить ужасное говорить на языке лёгкого дыхания… житейскую муть заставить звенеть и звенеть, как холодный весенний ветер”.

Роль творца, создателя формы, преобразующей жизненный материал, в высшей степени важна и явственно ощутима в лирике Маяковского. Это имеет значение для решения спорного вопроса о лирическом герое в его творчестве. Б.Сарнов в книге «Маяковский. Самоубийство» (М., 2006) утверждает, что термин “лирический герой”, который утвердился в критике и литературоведении “с лёгкой руки Тынянова”, к Маяковскому “уж точно неприложим. Едва ли не самая характерная особенность лирики Маяковского состоит как раз в том, что между конкретным лирическим «Я» поэта и его «лирическим героем» нет ни малейшего разрыва, ни даже крошечного «зазора». Маяковский входит в стих таким, каков он есть, со всеми - частными, казалось бы, даже не идущими в дело, не слишком существенными деталями и подробностями своего повседневного быта и бытия”.

Но вот одно из самых интимных, самых пронзительных лирических стихотворений Маяковского - «Лиличка! Вместо письма » (1916) - о трагедии безответного чувства, о муках ревности - на самом деле воспринимается читателем как “воспевание” любви, пусть и мучительной и отвергнутой, как утверждение торжества великой любви и вечной преданности. Автор преодолевает “сопротивление жизненного материала”, стихотворение завершается катарсисом.

“Зазор” между автором и образом лирического героя здесь, безусловно, есть. Голос авангардного автора, создающего новые формы в поэзии (новый поэтический язык), в этом раннем стихотворении явственно слышен; особенно в той его части, где, говоря о силе своего чувства, он использует отрицательные параллелизмы, весьма экзотические (скреплённые богатыми “небывалыми” рифмами: “уморят - нету моря”, “песке - и с кем”).

Если быка трудом уморят -
он уйдёт,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем
не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон -
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.

Эти образы не только передают силу невиданной любви, которая соотносится с целым безграничным миром, где есть пустыни с раскалённым песком и холодные моря, слоны, быки, - они предназначены и для того, чтобы удивить читателя, остановить на себе его внимание, заставить почувствовать их новизну, смелость и своеобразие. Это тот случай, когда форма “выпирает”, ощущается как сложная конструкция и поэтому не усиливает выражение чувств, а, напротив, несколько ослабляет. Самые проникновенные, самые искренние слова о любви - в смелых прозаизмах, которые словно прорывают поэтическую ткань стихотворения (“Не надо этого, // дорогая, // хорошая, // дай простимся сейчас”; “а я и не знаю, где ты и с кем”). В этих строках живая, интимная разговорная интонация, не поэтическая, а повседневная, порой сниженная речь (“День ещё - выгонишь, может быть, изругав”) и точные бытовые подробности жизни реальной (“Вспомни - // за этим окном // впервые // руки твои, исступленный, гладил”, “В мутной передней долго не влезет // сломанная дрожью рука в рукав”). Эти прозаические детали, эти просто сказанные слова поражают читателя откровенностью, психологической правдой и силой чувства. В них лирический герой стихотворения наиболее близок к автору, почти полностью сливается с ним. И всё же остаётся “зазор” между поэтом и его лирическим героем.

В контексте стихотворения “прозаизмы” соотносятся с образной поэтической речью, выделяются на её фоне, и возникает эффект контраста. Прозаические, нелитературные фразы (“выгонишь, может быть, изругав” или “а я и не знаю, где ты и с кем”) воспринимаются нами как предмет (объект) изображения. Бытовая деталь - жест (“долго не влезет сломанная дрожью рука в рукав”) даётся крупным планом (как в кинематографе) и приобретает особую значительность. Таким образом, можно сказать, что прозаизмы в стихотворении являются приёмом, элементом художественной формы.

Как и у Пушкина, а впоследствии и у Некрасова, элементы прозаической, разговорной речи у Маяковского, включённые в поэтический текст, не снижают его, не ослабляют лирической напряжённости стихотворения. Напротив, слова обыденные приобретают поэтическое звучание, речь прозаическая превращается в высокую поэзию. И жизнь земная, “обыкновенная”, действительная не представляется низкой, преходящей, в ней проявляются черты вечные.

Читатель не может не замечать формальной сложности и новизны, всегда присущей Маяковскому (свойственной всем произведениям поэта), он и не может забыть об авторе, постоянно ощущает его присутствие. Поэтому можно утверждать, что лирический герой и автор не вполне сливаются даже и у Маяковского.

Лидия Гинзбург в книге «О лирике» (Л., 1964), написанной через сорок с лишним лет после статьи Тынянова о Блоке, пользуется его термином лирический герой . Но, рассматривая проблему воплощения в лирике авторского сознания, уточняет и углубляет это понятие. Она замечает, что “термином лирический герой несомненно злоупотребляли”. Безусловно, в лирическом произведении всегда раскрывается личность автора (о чём уже шла речь выше), но не всегда создаётся образ лирического героя. Он возникает тогда, когда автор - субъект лирики, “носитель переживания”, - становится предметом изображения, когда он сам является темой поэтического произведения. Так, в поэзии А.Белого есть сквозные идеи, образы, интонации, мелодии, узнаваемые читателем, но нет объективированного образа лирического героя, а в лирике Блока он есть. И прав Ю.Тынянов, когда в статье, которая цитировалась выше, утверждает, что “Блок - самая большая лирическая тема Блока. Эта тема притягивает как тема романа”.

Недаром в предисловии к собранию своих стихотворений Блок пишет, что три книги его стихов составляют трилогию с персонифицированным лирическим героем: “...Всю трилогию я могу назвать «романом в стихах»: она посвящена одному кругу чувств и мыслей, которому я был предан в течение первых двенадцати лет сознательной жизни” (9 января 1911 г.).

“Лирический герой не существует в отдельном стихотворении. Это непременно единство, если не всего творчества, то периода, цикла, тематического комплекса, - говорит Л.Гинзбург. - В подлинной лирике, разумеется, всегда присутствует личность поэта, но говорить о лирическом герое имеет смысл тогда, когда она облекается некими устойчивыми чертами - биографическими, психологическими, сюжетными”.

Лирический герой в таком понимании впервые, безусловно, появляется в творчестве Лермонтова. Это мощная, титаническая личность, мыслящая, воплощающая в себе идеи свободы, индивидуальной и всеобщей, глубокая и страстная, трагическая и протестующая, одинокая и открытая для любви. Узнаваемая читателями, эта личность является не только лирическим субъектом, но и объектом изображения в произведениях Лермонтова. Белинский в статье «Стихотворения Лермонтова» (1841) говорит о единстве миропонимания, о нравственной высоте личности поэта, объединяющей все его произведения. По сути, речь идёт об устойчивом образе лирического героя, который возникает в поэтическом творчестве Лермонтова. Белинский пишет о стихотворении «1-е января»: “Личность поэта является в этой исповеди в высшей степени благородною… читая её, мы опять входим в совершенно новый мир, хотя и застаём в нём всё ту же думу, то же сердце, словом - ту же личность, как и в прежних”. Эта лирическая личность - сложная и многогранная. У Белинского звучит мысль о безусловном единстве реальной личности поэта и лирического героя в творчестве Лермонтова. Читателя в этом убеждает подлинность, достоверность чувств, глубочайшая искренность, свойственная его лирике.

У Маяковского, как и у Лермонтова, действительная личность поэта чрезвычайно близка лирическому герою.

Л.Гинзбург считает, что “в истории русской лирики несколько раз возникали условия для того, чтобы наиболее отчётливым образом сложилось человеческое лицо , «подставляемое» вместо своего литературного двойника. Самые отчётливые лица русской лирики - Лермонтов, Блок, Маяковский”. В творчестве Маяковского (особенно раннего) так отчётливо проявляется человеческое лицо, личность автора, потому что столь ярок и убедителен у него образ его литературного двойника, его лирического героя. Это авторское “я”, ставшее в его поэзии предметом и романтического, и реалистического изображения.

Именно об этом восторженно пишет Пастернак в «Охранной грамоте», вспоминая о своём первом впечатлении (в 1913-м году) от трагедии «Владимир Маяковский»: “Заглавье скрывало гениально простое открытие, что поэт не автор, но - предмет лирики, от первого лица обращающийся к миру. Заглавье было не именем сочинителя, а фамилией содержания”.

Начиная с самых ранних произведений Маяковского и до конца его жизни лирический субъект, сам поэт, его облик, переживания, судьба и творчество являются предметом изображения, становятся объектом его лирики.

В этом смысле творчество Маяковского представляет собой безусловное единство. Его лирический герой (сложный, противоречивый, меняющийся и поэтому - живой) встаёт со страниц всех его произведений.

Являясь предметом изображения, “настоящий лирический герой чаще всего зрительно представим. У него есть наружность”, - пишет Л.Гинзбург. Читатели знали о тяжёлом взгляде тёмных глаз Лермонтова, о росте и голосе Маяковского. В ранних стихах Ахматовой можно найти подробное изображение героини.

На шее мелких чёток ряд,
В широкой муфте руки прячу,
Глаза рассеянно глядят
И больше никогда не плачут.

И кажется лицо бледней
От лиловеющего шёлка,
Почти доходит до бровей
Моя незавитая чёлка…

Блок то прекрасный юноша («Зачатый в ночь, я в ночь рождён…», 1907):

Влюблённость расцвела в кудрях
И в ранней грусти глаз, -

то трагический, кающийся поэт:

Я сам, позорный и продажный,
С кругами синими у глаз…
(«Клеопатра», 1907)

Лирический герой Маяковского тоже зрительно представим, намечены черты его внешнего облика. В «Облаке в штанах»:

В «Письме Татьяне Яковлевой»:

Ты одна мне
ростом вровень,
стань же рядом
с бровью брови…
…Иди сюда,
иди на перекрёсток
моих больших
и неуклюжих рук.

Реалистическое изображение лирического героя может вбирать в себя моменты реальной биографии автора, даже подробности его бытовой жизни.

Биографизм, включение в поэтический текст подробностей собственной реальной жизни - характерная черта произведений Маяковского. Л.Гинзбург (О лирике. М.–Л., 1964) отмечает, что Маяковскому “присуща пушкинская биографическая конкретность… <…>

Вероятно, со времени Пушкина русская лирика не знала биографичности, введённой в столь прямой форме - с именем любимой женщины, с именами родных и друзей («сквозь свой до крика разодранный глаз лез, обезумев, Бурлюк»), с адресом - не метафорическим, а настоящим:

Я живу на Большой Пресне,
36, 24.
Я и Наполеон ”.

Задача Маяковского - преодолеть поэтическую условность, разрушить границу между миром художественным и действительным; в стремлении его выйти за пределы художественного текста в эмпирическую реальность можно видеть продолжение пушкинской традиции. Идя по этому пути, Маяковский преобразует традиционный жанр поэмы, он совсем отказывается от литературного повествовательного сюжета, в его лирических поэмах - сюжеты его собственной жизни, реальной современности, изображение того, что происходит в его душе и в его судьбе в современном ему мире, происходит “в самом деле”.

Об этой особенности Маяковского говорит Ю.Тынянов в статье «Промежуток» в 1924 году: “Маяковский в ранней лирике ввёл в стих личность не стёршегося «поэта», не расплывчатое «я» и не традиционного «инока» и «скандалиста», а поэта с адресом. Этот адрес всё расширяется у Маяковского; биография, подлинный быт, мемуары врастают в стих («Про это»). Самый гиперболический образ Маяковского, где связан напряжённый до истерики высокий план с улицей, - сам Маяковский. Ещё немного - и этот гиперболический образ высунет голову из стихов, прорвёт их и станет на их место”.

Творчество Маяковского-лирика действительно неотделимо от его реальной любви, от его жизни и смерти.

Особенность поэзии Маяковского в том, что, в отличие от своих предшественников, он сознательно постоянно подчёркивает единство автора и героя своих произведений; таков его поэтический замысел, так он выстраивает, формирует образ своего лирического героя. Он стремится создать у читателя, начиная с трагедии «Владимир Маяковский», впечатление, что его герой - это он, сам автор, реальный человек Владимир Маяковский. Выраженные им чувства и мысли - это то, чем он живёт в действительности.

Достигается это в поэзии Маяковского разными средствами.

Во-первых, его произведения подчёркнуто автобиографичны. Об этом говорили, как мы видели, и Ю.Тынянов, и Л.Гинзбург. К строкам, которые цитировались, можно добавить и другие. Действительно, Маяковский называет по именам друзей (не только Бурлюка, но и Теодора Нетте, Николая Асеева, Тараса Кострова), своих близких: “- Здравствуй, Володя! // - Здравствуй, Оля! // - Завтра новогодие // - нет ли соли?”, “Двенадцать квадратных аршин жилья. // Четверо в помещении - // Лиля, Ося, я и собака Щеник” («Хорошо!», 1927), указывает свой настоящий адрес: “Живу в домах Стахеева я, // теперь Веэсэнха…” («Хорошо!»).

Во-вторых, единство личности реальной и поэтической подчёркивается тем, что лирический герой предстаёт перед нами всегда как поэт: от ранних произведений (“…а я вам открыл столько стихов шкатулок, // я - бесценных слов мот и транжир” («Нате!», 1913); “Я, златоустейший, чьё каждое слово // душу новородит, именинит тело, // говорю вам: мельчайшая пылинка живого // ценнее всего, что я сделаю и сделал!” («Облако в штанах», 1914–1915) - до самых последних (“Я хожу, стихи пишу в записную книжечку…” - «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви», 1928); “Но я себя смирял, становясь // на горло собственной песне…”, “Мой стих трудом громаду лет прорвёт // и явится весомо, грубо, зримо…” («Во весь голос», 1929–1930).

В-третьих, читатель верит, что в стихотворениях и поэмах Маяковского звучит его собственный живой голос, так как лирический герой его всегда прямо обращается к слушателю, к собеседнику от своего имени, от первого лица: “Я сразу смазал карту будня…” («А вы могли бы?», 1913); “Я иду. Глухо. // Вселенная спит, положив на лапу // с клещами звёзд огромное ухо” («Облако в штанах», 1914–1915); “Всё чаще думаю - // не поставить ли лучше // точку пули в своём конце. // Сегодня я на всякий случай // даю прощальный концерт” («Флейта-позвоночник», 1915); “В какой ночи, бредовой, недужной, // какими Голиафами я зачат - // такой большой и такой ненужный?” («Себе, любимому, посвящает эти строки автор», 1916); “Александр Сергеевич, разрешите представиться. // Маяковский”. («Юбилейное», 1924); “Нет, Есенин, это не насмешка. //В горле горе комом - не смешок” («Сергею Есенину», 1926); “Слово поэта - ваше воскресение, // ваше бессмертие, гражданин канцелярист” («Разговор с фининспектором о поэзии», 1926); “Здравствуй, Нетте! // Как я рад, что ты живой…” («Товарищу Нетте - пароходу и человеку», 1926); “Я волком бы выгрыз бюрократизм” («Стихи о советском паспорте», 1929).

Интересно, что эти слова от автора - реального человека всё-таки не звучат “как в жизни”, как прозаический диалог или монолог: они не адресованы конкретному человеку или конкретной аудитории, как это бывает в реальной жизни. Нет, они обращены “ко всем”, к огромной аудитории, не ограниченной ни местом, ни временем: “Послушайте! Ведь, если звёзды зажигают - // значит - это кому-нибудь нужно?” («Послушайте!», 1914); “Эй, господа! Любители святотатств, преступлений, боен…” («Облако в штанах», 1914–1915); “Люди, // слушайте! // Вылезьте из окопов. // После довоюете” («Флейта-позвоночник», 1915); “И он, свободный, ору о ком я, // человек - придёт он, // верьте мне, верьте!” («Война и мир», 1915–1916); “Уважаемые тов. потомки! <…> Слушайте, товарищи потомки, // агитатора, горлана-главаря” («Во весь голос», 1929–1930).

Такие обращения обнаруживают свойственную поэтическому тексту условность; они, как всякое художественное слово, многозначны и заключают в себе обобщение. Такие слова явственно отличаются от тех, которые звучат в реальной разговорной речи. Они обращены, по словам О.Мандельштама (статья «О собеседнике», 1913), к провиденциальному собеседнику.

О том, что подлинно поэтические, лучшие его строки обращены к миру, к человечеству, к будущему, Маяковский сказал в своём предсмертном стихотворении. Оно звучит как интимное, доверительное, предназначенное для одного конкретного человека, но в то же время - как торжественное, патетическое, с многозначным, обобщающим вечным смыслом.

Ты посмотри, какая в мире тишь,
Ночь обложила небо звёздной данью.
В такие вот часы встаёшь и говоришь
векам, истории и мирозданью.

Мы чувствуем полное единство поэтической и реальной личности, мы знаем, что все слова этой строфы выражают “на самом деле” реальное душевное состояние говорящего (нас захватывает, притягивает их искренность, достоверность), и при этом возникает в стихотворении художественный образ, образ лирического героя, заключающий в себе обобщение, вбирающий в себя идеальные черты истинного поэта.

Перед читателем лирического произведения не может не возникнуть вопрос, а с кем же он разговаривает, в чью речь вслушивается, о ком узнает столь много неожиданного и интимного? Разумеется, авторский голос слышен в любом произведении вне зависимости от его родовой принадлежности. С этой точки зрения особой разницы между эпопеей «Война и мир», драмой «Три сестры» и лирической миниатюрой Фета не существует. Важно другое. В лирических стихах авторский голос становится смысловым центром, именно он скрепляет стихотворение, делает его цельным и единым высказыванием.

Лирическое «я» в разных стихах звучит по-разному, разное означает: порой поэту важно дать ощущение полной слитности «я», существующего в литературе, и «я» реального. Но бывает и иначе. В предисловии к переизданию сборника «Пепел» (1928 г.) Андрей Белый писал: «...лирическое “я” есть “мы" зарисовываемых сознаний, а вовсе не “я" Б. Н. Бугаева (Андрея Белого), в 1908 году не бегавшего по полям, но изучавшего проблемы логики и стиховедения». Признание весьма серьёзно. Андрей Белый увидел в своих стихах «другого», а между тем именно этот «другой» был центром едва ли не важнейшей книги поэта. Как же следует назвать подобное явление?

За несколько лет до предисловия Белого была написана статья Ю. Тынянова «Блок»; здесь, резко отделив Блока-поэта от Блока-человека, исследователь писал: «Блок самая большая тема Блока... Об этом лирическом герое и говорят сейчас». Далее Тынянов рассказывает, как складывается в поэзии Блока странный, всем знакомый и как бы сливающийся с реальным А. Блоком образ, как образ этот переходит из стихотворения в стихотворение, из сборника в сборник, из тома в том.

Оба наблюдения связаны не с поэзией «вообще», но с конкретными поэтами, принадлежащими к одной творческой системе — русскому символизму. Ни Белый, ни Тынянов, ни серьезные ученики последнего не собирались распространить термин на всю мировую лирику. Более того, «теория лирического героя» предполагала, что большинство текстов строится по иным законам, что лирический герой — понятие специфическое. Попытаемся выяснить, какова же его специфика?

Жизнь поэта не сливается с его стихами, пусть даже на биографической основе написанными. Для того чтобы почти любой жизненный факт оказался неразрывно сцепленным с поэзией, втянутым в орбиту стиха, и необходим лирический герой. Это не герой одного стихотворения, но герой цикла, сборника, тома, творчества в целом. Это не явление собственно литературное, но нечто возникающее на грани искусства и бытия. Сталкиваясь с таким явлением, читатель неожиданно оказывается в положении незадачливого редактора ахматовской «Поэмы без героя», не может разобраться, «кто автор, а кто герой». Грань между автором и героем становится зыбкой, неуловимой.

Поэт по большей части пишет о себе, но пишут поэты по-разному. Иногда лирическое «я» стремится к идентичности с «я» поэта — тогда поэт обходится без «посредника», тогда возникают стихи, подобные «Брожу ли я вдоль улиц шумных...» Пушкина, «Сну на море» Тютчева или «Августу» Пастернака.

Но бывает и иначе. Ранняя лирика Лермонтова глубоко исповедальна, почти дневник. И все же не Лермонтов, а кто-то другой, близкий поэту, но не равный ему, проходит сквозь его стихи. Тексты живут лишь в одном ряду, один тянет за собой другой, вызывает в памяти третий, заставляет думать о том, что было «между ними», особую смысловую роль обретают даты, посвящения, пропуски текста, трудно расшифровываемые намеки. Стихи тут не самодостаточные, замкнутые миры (как в только что приведённых случаях), но звенья цепи, в пределе — бесконечной. Лирический герой возникает как средоточие и результат развития своеобразного «пунктирного» сюжета.

Лирический герой может быть достаточно однозначным. Вспомним поэзию русского романтизма. Для большинства читателей Денис Давыдов — лишь лихой поэт-гусар, молодой Языков — поэт-студент, Дельвиг — «ленивец праздный». Маска наложена на биографию, однако тоже оказывается художественно выстроенной. Для целостного восприятия стихов читателю вовсе не обязательно знать о трудах Давыдова по военной теории, о горькой судьбе и тяжёлой болезни Дельвига. Разумеется, лирический герой немыслим без «биографического подтекста», но сам подтекст поэтизируется в соответствии с основным духом творчества.

Надо также понимать, что Лирический герой — не «постоянная величина», он появляется в тех случаях, когда жизнь поэтизируется, а поэзия дышит фактом. Недаром В. Жуковский написал в итоговом для романтического периода стихотворении:

И для меня в то время было
Жизнь и Поэзия одно.

С романтической культурой, для которой характерен своеобразный лирический «взрыв», когда сама жизнь поэта стала почти художественным произведением, - связано появление лирического героя, странного «двойника» автора; с эпохой символистской — его второе рождение. Отнюдь не случайно отсутствие лирического героя в зрелом творчестве Баратынского или Некрасова, выросшем в глубоком и серьезном споре с романтизмом, или у поэтов, споривших с символизмом, — Мандельштама, Ахматовой, поздних Пастернака и Заболоцкого. Не случайна и характерная для последних неприязнь ко всему игровому в литературе. Строгие слова Пастернака звучат неожиданным ответом Жуковскому:

Когда строку диктует чувство.
Оно на сцену шлёт раба,
И тут кончается искусство
И дышат почва и судьба.

Не будем сравнивать больших поэтов, чей диалог в веках организует сложное целое русской поэтической традиции, важно понять другое: лирический герой много даёт поэту, но и требует от поэта не меньшего. Лирический герой большого поэта достоверен, до пластичности конкретен. Таков он у Блока, проходящий долгий путь «через три тома». Блок не обмолвился, назвав их «трилогией». У «трилогии» есть и «лирический сюжет», не раз прокомментированный в письмах поэта: от озарений «Стихов о Прекрасной Даме» через иронию, скепсис, снежные и огненные вакханалии II тома — к новому, уже иному приятию жизни, к рождению нового человека в томе III. Давно известно, что не чистая хронология, но логика целого руководила Блоком при составлении циклов, при выработке окончательного композиционного решения. Многим стихам III тома по времени место во II, однако внутренняя история «лирического героя» диктовала поэту их перестановку.

Заметим, что отношения поэта с собственным порождением не всегда идилличны, поэт может уйти от старой маски, уже привычной для читателя. Так случилось с Языковым. Поздние стихи его никак не вяжутся с обликом хмельного дерптского бурша, переход к новому стилю, к новому типу поэтического мышления потребовал категорического разрыва со старым амплуа как формой контакта с читателем. Отказ от лирического героя — чёткая грань между «старым» и «новым» Языковым. Таким образом, антитеза «Лирический герой» — «прямой» голос автора оказывается значимой не только для истории поэзии как целого, но и для творческой эволюции того или иного (не каждого!) поэта.

Задумываясь над проблемой лирического героя, следует быть осмотрительным, всякий «быстрый вывод» здесь приводит к путанице. Увидеть его у современного поэта очень легко. Сама ситуация века массовой информации чрезвычайно приблизила, разумеется лишь внешне, поэта к аудитории, вырвала его из прежней «таинственной отдаленности». Эстрада, на которой выступают отнюдь не только «эстрадные» поэты, а затем и телевидение сделали лицо стихотворца, его манеру чтения и поведения «всеобщим достоянием». Но напомним ещё раз — для объективной оценки необходимы перспектива, взгляд на всё творчество, временная дистанция, а их критик-современник лишён. Лирический герой существует, пока жива романтическая традиция. Читатель ясно видит и напряжённо-волевого героя лирики И. Шкляревского, и «книжного мальчика», чей образ создаёт А. Кушнер, и меланхолично-мудрого «певца» Б. Окуджавы. Нет нужды объяснять, что реальный облик поэтов многомерней и сложней. Важно, что образы эти живут в читательском сознании, иногда переживая поэтическую реальность.

Конечно, никому не заказано пользоваться термином и в других значениях: для одних он кажется синонимом «образа автора», для других — поощрительным призом, для третьих — способом сурового укора. Поэт не становится лучше или хуже в зависимости от того, есть у него лирический герой или нет. А термин — «инструмент» очень хрупкий, поэтому использовать его надо осторожно.

Образ лирического героя создается на основе жизненного опыта поэта, его чувств, ощущений, ожиданий и т.д., закрепленных в произведении в художественно преображенной форме. Однако полное отождествление личности самого поэта и его лирического героя неправомерно: не все, что включает в себя «биография» лирического героя, происходило в действительности с самим поэтом. Например, в стихотворении М.Ю. Лермонтова «Сон» лирический герой видит себя смертельно раненным в долине Дагестана. Эмпирической биографии самого поэта этот факт не соответствует, но пророческий характер «сна» очевиден (стихотворение и написано в 1841 году, в год смерти Лермонтова):

В полдневный жар в долине Дагестана С свинцом в груди лежал недвижим я; Глубокая еще дымилась рана, По капле кровь точилася моя.

Термин «лирический герой» введен Ю.Н. Тыняновым 1 в 1921 году, и под ним понимается носитель переживания, выраженного в лирике. «Лирический герой - художественный “двойник” автора-поэта, вырастающий из текста лирических композиций (цикл, книга стихов, лирическая поэма, вся совокупность лирики) как четко очерченная фигура или жизненная роль, как лицо, наделенное определенностью, индивидуальностью судьбы, психологической отчетливостью внутреннего мира» 2 .

Лирический герой присутствует не во всех произведениях поэта-лирика, и о лирическом герое нельзя судить по одному стихотворению, представление о лирическом герое складывается из цикла стихов поэта либо из всего его поэтического творчества. Это особая форма выражения авторского сознания 3:

Лирический герой - это и носитель речи, и предмет изображения. Он открыто стоит между читателем и изображаемым миром; мы можем судить о лирическом герое по тому, что ему близко, против чего он восстает, как он воспринимает мир и свою роль в мире и т.д.
Для лирического героя характерно внутреннее идейно- психологическое единство; в разных стихотворениях раскрывается единая человеческая личность в ее отношении к миру и к самой себе.
С единством внутреннего облика может сочетаться единство биографическое. В этом случае разные стихотворения могут объединяться в эпизоды жизни некоего человека.

Определенность лирического героя свойственна, например, поэзии М.Ю. Лермонтова (которому принадлежит открытие лирического героя в русской литературе, хотя сам термин появился в ХХ веке), Н.А. Некрасова, В. Маяковского, С. Есенина, А. Ахматовой, М. Цветаевой, В. Высоцкого... Из их лирических произведений вырастает образ личности цельной, очерченной и психологически, и биографически, и эмоционально, со свойственными ей реакциями на события в мире и т.д.

В то же время существуют лирические системы, в которых лирический герой не выходит на первый план, мы не можем сказать что-то определенное ни о его психологии, ни о биографии, ни об эмоциональном мире. В таких лирических системах «между поэтическим миром и читателем при непосредственном восприятии произведения нет личности как главного предмета изображения или остро ощутимой призмы, через которую преломляется действительность» 4 . В таком случае принято говорить не о лирическом герое, а о поэтическом мире того или иного поэта. Характерным примером может служить творчество А.А. Фета с его особым поэтическим видением мира. Фет постоянно говорит в лирике о своем отношении к миру, о своей любви, о своих страданиях, о своем восприятии природы; он широко пользуется личным местоимением первого лица единственного числа: с «я» начинается свыше сорока его произведений. Однако это «я» не лирический герой Фета: у него нет ни внешней, биографической, ни внутренней определенности, позволяющей говорить о нем как о некоей личности. Лирическое «я» поэта - это взгляд на мир, по существу отвлеченный от конкретной личности. Поэтому, воспринимая поэзию Фета, мы обращаем внимание не на человека, в ней изображенного, а на особый поэтический мир. В поэтическом мире Фета в центре находится чувство, а не мысль. Фета интересуют не столько люди, сколько их чувства, как бы отвлеченные от людей. Изображаются определенные психологические ситуации и эмоциональные состояния в их общих чертах - вне особого склада личности. Но и чувства в стихах Фета особые: смутные, неопределенные. Для воспроизведения такого расплывчатого, еле уловимого внутреннего мира Фет и прибегает к сложной системе поэтических средств, которые при всем разнообразии имеют общую функцию - функцию создания зыбкого, неопределенного, неуловимого настроения.

Лирическому герою в поэзии, хотя он и не совпадает полностью с авторским «я», сопутствует особая искренность, исповедальность, «документальность» лирического переживания, самонаблюдение и исповедь преобладают над вымыслом. Лирический герой, и не без основания, обычно воспринимается как образ самого поэта - реально существующего человека.

Однако в лирическом герое (при всем его явном автобиографизме и автопсихологизме) нас привлекает не столько его личная неповторимость, его личная судьба. Какой бы биографической, психологической определенностью ни обладал лирический герой, его «судьба» интересна нам прежде всего своей типичностью, всеобщностью, отражением общих судеб эпохи и всего человечества. Поэтому справедливо замечание Л.Я. Гинзбург о всеобщности лирики: «...у лирики есть свой парадокс. Самый субъективный род литературы, она, как никакой другой, устремлена к общему, к изображению душевной жизни как всеобщей... если лирика создает характер, то не столько “частный”, единичный, сколько эпохальный, исторический; тот типовой образ современника, который вырабатывают большие движения культуры» 5 .

Лирический герой – это понятие вводит Ю. Тынянов в 1921 году, и под ним понимается носитель переживания, выраженного в лирике: «Лирический герой – художественный “двойник” автора-поэта, вырастающий из текста лирических композиций (цикл, книга стихов, лирическая поэма, вся совокупность лирики) как четко очерченная фигура или жизненная роль, как лицо, наделенное определенностью, индивидуальностью судьбы, психологической отчетливостью внутреннего мира».

Есть синонимы: «лирическое сознание», «лирический субъект» и «лирическое я». Чаще всего такое определение – это образ поэта в лирике, художественный двойник поэта, вырастающий из текста лирических композиций. Это носитель переживания, выраженность в лирике.

Термин возник из-за того, что нельзя поставить знак равенства между поэтом и носителем сознания. Этот зазор появляется в начале 20 века в лирике Батюшкова.

Справедливо замечание Л.Я. Гинзбург о всеобщности лирики: «...у лирики есть свой парадокс. Самый субъективный род литературы, она, как никакой другой, устремлена к общему, к изображению душевной жизни как всеобщей... если лирика создает характер, то не столько “частный”, единичный, сколько эпохальный, исторический; тот типовой образ современника, который вырабатывают большие движения культуры».

Образ лирического героя создается на основе жизненного опыта поэта, его чувств, ощущений, ожиданий и т.д., закрепленных в произведении в художественно преображенной форме. Однако полное отождествление личности самого поэта и его лирического героя неправомерно: не все, что включает в себя «биография» лирического героя, происходило в действительности с самим поэтом. Например, в стихотворении М.Ю. Лермонтова «Сон» лирический герой видит себя смертельно раненным в долине Дагестана. Эмпирической биографии самого поэта этот факт не соответствует, но пророческий характер «сна» очевиден (стихотворение и написано в 1841 году, в год смерти Лермонтова):

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана,

По капле кровь точилася моя.

Лирический герой - это особая форма выражения авторского сознания:

1. Лирический герой – это и носитель речи, и предмет изображения. Он открыто стоит между читателем и изображаемым миром; мы можем судить о лирическом герое по тому, что ему близко, против чего он восстает, как он воспринимает мир и свою роль в мире и т.д.

2. Для лирического героя характерно внутреннее идейно-психологическое единство; в разных стихотворениях раскрывается единая человеческая личность в ее отношении к миру и к самой себе.

3. С единством внутреннего облика может сочетаться единство биографическое. В этом случае разные стихотворения могут объединяться в эпизоды жизни некоего человека.

Лирическому герою в поэзии, хотя он и не совпадает полностью с авторским «я», сопутствует особая искренность, исповедальность, «документальность» лирического переживания, самонаблюдение и исповедь преобладают над вымыслом. Лирический герой, и не без основания, обычно воспринимается как образ самого поэта – реально существующего человека.

Изучая лирические стихотворения разных поэтов в их совокупности, я как исследователь могу идти двумя путями. С одной стороны, можно избрать исторический метод, рассматривая лирические стихотворения поэта одно за другим - в порядке, определяемом как внутренними связями, так и углом зрения исследователя. С другой - избрать логический метод и рассматривать их в последовательности, определяемой как внутренними связями, так и углом зрения исследователя.

Для историко-литературной науки в целом сочетание и использование этих двух подходов является обязательным. Но оно вовсе не обязательно для отдельного исследования. Предпочтение, отдаваемое одному из этих путей в конкретном исследовании, определяется как характером изучаемого материала, так и специфическими задачами, которые ставит перед собой литературовед.

Применительно к лирике говорят о различных формах проявления в ней авторского, субъективного личностного начала, которое достигает именно в лирике предельной концентрации (по сравнению с эпосом и драмой, которые традиционно считают - и по праву - более "объективными" родами литературы").

Центральным и более употребляемым остается термин "лирический герой", хотя у него есть свои определенные границы, и это не единственная форма проявления авторской активности в лирике (Б.О. Корман), о лирическом "я" и в целом о "лирическом субъекте" (С.Н. Бройтман). Единой и окончательной классификации терминов, которая бы полностью охватывала все разнообразие лирических форм и устраивала всех без исключения исследователей, еще не существует. И в лирике "автор и герой - не абсолютные величины, а два "предела", к которым тяготеют, между которыми располагаются другие субъектные формы: повествователь (находящийся ближе к авторскому плану, но целиком с ним не совпадающий) и рассказчик (наделенный авторскими чертами, но тяготеющий к плану "геройному") .

В многообразии лирики различают автопсихологическое, описательное, ролевое начало. Ясно, что в описательная лирика (это по преимуществу пейзажная лирика). Если повествовательная, то мы скорее имеем дело с повествователем, субъектно не выраженным и в большой степени приближенным к собственно автору, которого опять-таки не следует отождествлять с биографическим поэтом, но который, бесспорно, связан с ним как повествователь. Также повествователь, связан с собственно автором в эпическом произведении. Это связь, а не тождество. Это отношения нераздельности - не слиянности (как пишет С.Н. Бройтман), или, иначе говоря, повествователь и автор соотносятся как часть и целое, как творение и творец, который всегда проявляется в каждом своем творении, даже и в самой малой частице его, но никогда не равен (не равновелик) ни этой частице, ни даже целому творению.

Итак, в повествовательной и пейзажной лирике может быть не назван, не персонифицирован тот, чьими глазами увиден пейзаж или событие. Такой не персонифицированный повествователь - одна из форм авторского сознания в лирике. Здесь, по словам С. Бройтмана, "сам автор растворяется в своем создании, как Бог в творении" .

Л.Я. Гинзбург в своей книге "О лирике", чтобы сказать об изображении "лирической личности", приводит примеры стихов знаменитой Ахматовой. "Лирические стихи лучшая броня, лучшее прикрытие. Там себя не видишь" ? эти слова принадлежат самой Ахматовой и прекрасно передают природу лирики, предупреждая читателей о неправомерности плоско-биографического прочтения поэзии какого-нибудь писателя. Образ автора в поэзии создается как бы на пересечении разных линий, разных голосов - вбирая в себя как в единство и те стихотворения, в которых нет лирического "я".

Впервые само понятие "лирический герой" было сформулировано Ю.Н. Тыняновым в статье "Блок" (1921 г.), написанном после смерти поэта. Блок - самая большая лирическая тема Блока. Эта тема притягивает как тема романа еще новой, не рожденной (или неосознанной) формации. Об этом лирическом герое и говорят сейчас. Существует и другое определение, которое можно встретить как синоним термина "лирический герой ": "литературная личность". Оно, однако, не стало общеупотребительным.

Гинзбург в книге "О лирике" писала об образе лирического героя: "…лирический поэт может создать его потому только, что обобщенный прообраз современника уже существует в общественном сознании и уже узнается читателем. Так поколение 1830 - х гг. узнавало демонического героя Лермонтова, поколение 1860 - х - некрасовского интеллигента-разночинца". . И, возможно, это именно потому, считает Л. Гинзбург, что лирика всегда говорит о всеобщем, и лирический герой - это одна из возможностей.

Значит, можно утверждать, что лирический герой - это литературный образ, в котором отражаются черты личности самого автора, но который в то же время предстает как своего рода портрет поколения, герой времени; в лирическом герое есть и некое всеобщее, всечеловеческое начало, черты, свойственные людям во всякое время. Он, таким образом, проявляется как "сын человеческий" (говоря словами А. Блока) и благодаря этому своему качеству делается необходимым не только современникам, но и самому широкому читателю.

В последнее время некоторые литературоведы говорят о своего рода "недостаточности" термина "лирический герой". Он применяется только в отношении лирики (употреблять его, говоря о лиро-эпических произведениях - поэме и романе в стихах, - было бы действительно некорректно). К тому же не у всякого поэта есть лирический герой, единая "литературная личность", проходящая через всю лирику данного автора. И это не должно означать, что плохи те поэты, в творчестве которых лирического героя нет. Например, у Пушкина мы не находим единого образа лирического героя (это связано с необычайно быстрой творческой эволюцией Пушкина). В ранние годы образ поэта каждый раз таков, какого требует жанр, так дают о себе знать отголоски классицизма: то это поэт гражданин, то "друг человечества", в то же время стремящийся к уединенному общению с природой? предромантические черты.

В лирике начала 1820-х годов появляется романтический герой с характерными для него исключительными страстями, но не совпадающий с автором? что и предупредило отчасти отход Пушкина от романтизма: романтическая личность выражала многое важное для самого поэта, но слиться с ней до конца автор отказывается. … С другой стороны, у таких поэтов, как Лермонтов, Блок, Есенин и др., лирический герой - важнейшая черта их поэтического мира. Важнейшая, хотя и не единственная. Можно сказать, что образ автора в лирике складывается из всех наших представлений о лирическом герое, других героях (в случае ролевой лирики), других формах выражения авторского сознания. Еще раз подчеркнем, что лирический герой - важная, но не единственная возможность создания образа автора в лирике. "Образ автора - это образ, складывающийся или созданный из основных черт творчества поэта. Он воплощает в себя и отражает в себе иногда также и элементы художественно преобразованной его биографии. Потебня справедливо указывал, что поэт-лирик "пишет историю своей души (и косвенно историю своего времени)". Лирическое я - это не только образ автора, это вместе с тем представитель большого человеческого общества" .

Термином лирический герой несомненно злоупотребляли. Под единую категорию подводятся самые разные способы выражения авторского сознания, тем самым стирается их специфика, ускользает их познавательный смысл. В подлинной лирике всегда присутствует личность поэта, но говорить о лирическом герое имеет смысл тогда, когда она облекается устойчивыми чертами - биографическими, сюжетными.

Лирический герой полностью отделяется иногда от автора и живет собственной жизнью. Такое есть в стихотворениях Н.А. Некрасова "Колыбельная песня", "Еду ли ночью по улице темной". Или в стихотворениях "Вор", где лирический герой - обычный дворянин, который думает только о себе и которого критикует автор.

Слово "автор " (от лат. auctor - субъект действия, основатель, устроитель, учитель и, в частности, создатель произведения) имеет в сфере искусствоведения несколько значений. Это, во-первых, творец художественного произведения как реальное лицо с определенной судьбой, биографией, комплексом индивидуальных черт. Во-вторых авторская позиция, которая локализована в художественном тексте и изображается писателем, живописцем, скульптором; режиссером самого себя. И наконец, в-третьих, что сейчас для нас особенно важно, это художник - творец, присутствующий в его творении как целом, имманентный произведению. Автор (в этом значении слова) определенным образом подает и освещает реальность (бытие и его явления), их осмысляет, проявляя себя в качестве субъекта художественной деятельности.

Авторская позиция (субъективность) организует произведение и, можно сказать, порождает его художественную целостность, она составляет неотъемлемую, универсальную, важнейшую грань искусства (наряду с его собственно эстетическими и познавательными началами). "Дух авторства" не просто присутствует, но доминирует в любых формах художественной деятельности: и при наличии у произведения индивидуального создателя, и в ситуациях группового, коллективного творчества, и в тех случаях (ныне преобладающих), когда автор назван и когда его имя утаено (анонимность, псевдоним, мистификация).

На разных стадиях культуры художническая субъективность предстает в различных обликах. В фольклоре и исторически ранней письменности (как и в иных формах искусства) авторство было по преимуществу коллективным, а его "индивидуальный компонент" оставался, как правило, анонимным.

Авторская позиция дает о себе знать прежде всего как носитель того или иного представления о реальности. Если раньше (до ХІХ века) автор более представительствовал от лица авторитетной традиции (жанровой и стилевой), то теперь он настойчиво и смело демонстрирует свою творческую свободу. Авторская позиция при этом активизируется и получает новое качество. Она становится индивидуально - инициативной, личностной и, как никогда ранее, богатой и многоплановой. Художественное творчество отныне осознается, прежде всего, как воплощение "духа авторства". Авторская позиция неизменно присутствует в плодах художественного творчества, хотя и не всегда активизируется и приковывает к себе внимание.

Характеризованные выше грани художнической субъективности, которая весьма разнородна - особенно в искусстве ХІХ-ХХ вв., ? составляют образ автора как целого человека, как личности. Говоря словами Н.В. Станкевича, поэта и философа-романтика, вечной и не погибающей в искусстве является энергия авторской личности, "цельной, индивидуальной жизни" .

Проблема автора стала, по признанию многих современных исследователей, центральной в литературоведении второй половины ХХ века. Это связано и с развитием самой литературы, которая (особенно появляется с эпохи романтизма) все сильнее подчеркивает личностный, индивидуальный характер творчества. Появляются многоразличнейшие формы "поведения" автора в произведении. Это связано и с развитием литературной науки, стремящейся рассматривать литературное и как особый мир, результат зависимости от того, на чем сосредоточено в большей мере внимание ученого, говорит об образе автора в литературном произведении, о голосе автора в соотношении с голосами персонажей.

И потому можно сделать вывод, что терминология, связанная со всем кругом проблем, возникающих вокруг автора, еще не стала упорядоченной и общепринятой. Поэтому прежде всего надо определить основные понятия, а потом посмотреть, как на практике в конкретном анализе (в каждом конкретном случае)"работают" эти термины.

Конечно, проблема автора возникла не в ХХ веке, а гораздо раньше. Современные ученые приводили высказывания многих писателей прошлого, которые удивительным образом оказываются созвучны - при полном несходстве тех же авторов во многом другом. Вот эти высказывания:

Н.М. Карамзин: "Творец всегда изображается в творении и часто - против воли своей";

М.Е. Салтыков-Щедрин: "Каждое произведение беллетристики, не хуже любого ученого трактата, выдает своего автора со всем внутренним миром";

Ф.М. Достоевский: "В зеркальном отражении не видно, как зеркало смотрит на предмет, или, лучше сказать, видно, что оно никак не смотрит, а отражает пассивно, механически. Истинный художник этого не может: в картине ли, в рассказе ли, в музыкальном ли произведении непременно будет он сам; он отразится невольно, даже против своей воли, выскажется со всеми своими взглядами, с своим характером, степенью своего развития".

Самое же подробное размышление об авторе оставил Л.Н. Толстой. В "Предисловии к сочинениям Ги де Мопассана" он рассуждает так: "Люди, мало чуткие к искусству, думают часто, что художественные произведение составляет одно целое потому, что в нем действуют одни и те же лица, потому, что все построено на одной завязке или описывается жизнь одного человека. Это несправедливо. Это только так кажется поверхностному наблюдателю: цемент, который связывает всякое художественное произведение в одно целое и оттого производит иллюзию отражения жизни, есть не единство самобытного нравственного отношения автора к предмету… В сущности, когда мы читаем или созерцаем художественное произведение нового автора, основной вопрос, возникающий в нашей душе, всегда такой: "Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю. И что можешь мне сказать о том, как надо смотреть на нашу жизнь?". Что бы ни изображал художник: святых, разбойников, царей, лакеев - мы ищем и видим только душу самого художника" .

"Слово "автор " употребляется в литературоведении в нескольких значениях. Прежде всего, оно означает писателя - реально существовавшего человека. В других случаях оно обозначает некую концепцию, некий взгляд на действительность, выражением которого является все произведение. Наконец, это слово употребляется для обозначения некоторых явлений, характерных для отдельных жанров и родов" .

Большинство ученых разделяют автора в первом значении (его еще принято называть "реальным", или "биографическим" автором) и автор во втором значении. Это, пользуясь другой терминологией. Автор как эстетическая категория, или образ автора. Иногда говорят здесь же о "голосе" автора. Считая такое определение более правомерным и определенным, можно уверенно развести реального, биографического автора с той художественной реальностью, какая явлена нам в произведении.

Что же касается образа "автора " в третьем значении, ученый имеет здесь в виду, что иногда автором называют рассказчика, повествователя (в эпических произведениях) либо лирического героя (в лирике): это следует признать некорректным. А иногда и вовсе неправильным.

Мы использовали множество определений разных ученых, а в качестве итогового можно привести определение В.В. Виноградова, хотя и сделанное лингвистом, но принятое, кажется, обеими науками - языкознанием и литературоведением (хотя проблемы, связанные с образом автора, продолжают оставаться еще предметом споров: и это только доказывает их важность для современной филологии).

Образ автора - это не простой субъект речи, чаще всего он даже не назван в структуре художественного произведения. Это - концентрированное воплощение сути произведения, объединяющее всю систему структур в их соотношении с повествователем, рассказчиком или рассказчиками и через них являющееся идейно-стилистическим средоточием целого" .

Нужно прежде всего различать событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания. Это различение, впервые в русском литературоведении предложенное М.М. Бахтиным, стало теперь общепринятым. Обо всем, что произошло с героями, нам (читателям) поведал некто. Кто же именно? Примерно таков был путь размышлений, которым шло литературоведение в изучении проблемы автора. Одной из первых специальных работ, посвященных этой проблеме, стало исследование немецкого ученого Вольфганга Кайзера: его труд под названием "Кто рассказывает роман?" вышел в начале ХХ в. И в современном литературоведении принято разные виды повествования обозначать по-немецки.

Выделяют повествование от третьего лица (Erform, или, что то же, Еr-Erzahlung) и повествование от 1-го лица (icherzahlung). Того, кто ведет повествование от 3-го лица, не называет себя (не персонифицирован), условимся обозначать термином повествователь. Ведущего рассказ от 1-го лица принято называть рассказчиком. (Такое употребление терминов еще не стало всеобщим, но пожалуй, встречается у большинства исследователей). Рассмотрим эти виды подробнее.

Erform ("эрформ"), или "объективное" повествование, включает три разновидности - в зависимости от того, насколько ощутимо в них "присутствие" автора или персонажей.

Рассмотрим роман в стихах Пушкина "Евгений Онегин":

Гонимы вешними лучами,

С окрестных гор уже снега

Сбежали мутными ручьями

На потопленные луга .

Мы сразу понимаем и точность, и некоторую условность определения "объективное" повествование. С одной стороны, повествователь не называет себя ("я"), он как бы растворен в тексте и как личность не проявлен (не персонифицирован). Это свойство эпических произведений? объективность изображаемого, когда, по словам Аристотеля, "произведение как бы само поет себя".

Итак, в речи повествователя мы явственно слышим авторский голос, авторскую оценку изображаемого. Почему же мы не вправе отождествить повествователя с автором? Это было бы не корректно. Дело в том, что повествователь - это важнейшая (в эпических произведениях), но и не единственная форма авторского сознания. Автор проявляется не только в повествовании, но и во многих других сторонах произведения: в сюжете и композиции, в организации времени и пространства, во многом, вплоть до выбора средств малой образности… Хотя прежде всего, конечно, в самом повествовании, повествователю принадлежат все те отрезки текста, которые нельзя приписать никому из героев.

Но важно раскрыть субъект речи "говорящего" и субъект сознания (того, чье сознание при этом выражается). Это не всегда одно и тоже. Мы можем видеть в повествовании некую "диффузию" голосов автора и героев.

Во многих произведениях разных авторов, мы сталкиваемся с одним феноменом: речь повествователя способна вбирать в себя голос героя, причем он может совмещаться с авторским голосом в пределах одного отрезка текста, даже в пределах одного предложения. Такой вид повествования называется несобственно-авторским. Мы можем сказать, что идет совмещение двух субъектов сознания (автор и герой) - при том, что субъект речи один: это повествователь.

Теперь должно стать понятно положение М.М. Бахтина об "авторском избытке", высказанное им в работе 1919 г. "Автор и лирический герой в эстетической деятельности". Бахтин разводит, как мы бы теперь сказали, биографического, реального автора и автора как эстетическую категорию, автора, растворенного в тексте, и пишет: "Автор должен находиться на границе создаваемого им мира как активный творец его… Автор необходим и авторитетен для читателя, который относится к нему не как к лицу, не как к другому человеку, не как к герою… а как к принципу, которому нужно следовать (только биографическое рассмотрение автора превращает его в… определенного в бытии человека, которого можно созерцать). Внутри произведения для читателя автор-совокупность творческих принципов, долженствующих быть осуществленными. Автор знает и видит больше не только в том направлении, в котором смотрит и видит герой, а в ином, принципиально самому герою недоступном. Автор не только знает и видит все то, что знает и видит каждый герой в отдельности и все герои вместе, но и больше их, причем он видит и знает нечто такое, что им принципиально недоступно, и в этом всегда определенном и устойчивом избытке видения и знания автора по отношению к каждому герою и находятся все моменты завершения целого… произведения" .

Иначе говоря, герой ограничен в своем кругозоре особым положением во времени и пространстве, особенностями характера, возраста и многими другими обстоятельствами. Этим он и отличается от автора, который в принципе всеведущ и вездесущ, хотя степень его "проявленности" в тексте произведения может быть различной, в том числе и в организации произведения с точки зрения повествования. Автор проявляется в каждом Элементе художественного произведения, и вместе с тем его нельзя отождествить ни с одним из героев, ни с какой-нибудь одной стороной произведения.

Таким образом, становится понятно, что и повествователь - это только одна из форм авторского сознания, и полностью отождествить его с автором невозможно.

Вероятно, именно эту форму повествования имел в виду О. Мандельштам: она давала ему, поэту, пишущему прозу, наиболее удобную и привычную, к тому же, конечно, сообразующуюся с конкретным художественным заданием возможность максимально открыто и прямо говорить от первого лица. Хотя не стоит и преувеличивать автобиографизм такого повествования: даже в лирике, с ее максимальной по сравнению с драмой и эпосом субъективностью, лирическое "я" не только не тождественно биографическому автору, но и не является единственной возможностью для поэтического самовыражения.

Самый же яркий и известный пример такого повествования - "Евгений Онегин ": фигура автора рассказчика организует весь роман, который и строится как беседа автора с читателем, рассказ о том, как пишется (писался роман), который благодаря этому как будто создается на глазах у читателя. Автор здесь организует и отношение с героями. Причем сложность этих отношений с каждым из героев мы понимаем во многом благодаря своеобразному речевому "поведению" автора. Слово автора способно вбирать в себя голоса персонажей (в данном случае слова герой и персонаж употребляются как синонимы).

С каждым из них автор вступает в отношения то диалога, то полемики, то полного сочувствия и соучастия. (Не забудем, что Онегин - "добрый… приятель" автора, они в определенное время подружились, собирались вместе отправится в путешествие, т.е. автор-рассказчик принимает некоторое участие в сюжете. Но надо помнить и об условности той игры, например:

Цветы, любовь, деревня, праздность,

Поля! Я предан вам душой.

Всегда я рад заметить разность

Между Онегиным и мной,

Чтобы насмешливый читатель

Или какой-нибудь издатель

Замысловатой клеветой… .

С одной стороны, не следует отождествлять автора как литературный образ и с реальным - биографическим - автором, как бы это ни было соблазнительно (намек на южную ссылку и некоторые другие автобиографические черты).

Об этом речевом поведении автора, о диалогических отношениях автора и героев впервые, по-видимому, заговорил Бахтин в статье "Слово в романе" и "Из предыстории романного слова". Здесь он показал, что изображение говорящего человека, его слова - характерная примета черта именно романа как жанра и что разноречие, "художественный образ языка" .

4. Герой - рассказчик.

Это тот, кто принимает участие в событиях и повествует о них; таким образом по видимости "отсутствующий" в повествовании автор создает иллюзию достоверности всего происходящего. Не случайно фигура героя - рассказчика особенно часто появляется в русской прозе начиная со второй половины 30-х годов ХIХ в.

От имени "я" может говорить и такой рассказчик, которого нельзя назвать героем: он не принимает участия в событиях, а лишь повествует о них. Рассказчик, не являющийся героем, представляет, однако, частью художественного мира: он тоже, как и персонажи, предмет изображения. Он, как правило, наделен именем, биографией, а главное - рассказ характеризирует не только персонажей и события, о которых он повествует, но и его самого.

Итак, можно сказать, что в литературном произведении, как бы оно ни было построено с точки зрения повествования, мы всегда обнаруживаем авторское "присутствие", но обнаруживается оно в большей или меньшей степени и в разных формах: в повествовании от 3-го лица повествователь наиболее близок автору, в сказе рассказчик наиболее отдален от него. Рассказчик в рассказе не только субъект речи, но и объект речи. Вообще можно сказать, что, чем сильнее личности рассказчика обнаруживается в тексте, тем в большей степени он является не только субъектом речи, но и объектом ее. И наоборот: чем незаметнее речь повествователя, чем меньше в ней характерности, тем ближе повествователь к автору.

Можно сделать и тот вывод, что проблема автора продолжает оставаться и в наше время центральной проблемой литературоведения. Одновременно с российскими филологами и независимо от них во второй половине ХХ века, а точнее, в 60-х годах, как раз когда активизируется внимание русских ученых к проблеме автора и, особенно к субъектной организации произведения.

В результате лирический герой - важнейшая черта всего поэтического мира. Важнейшая, хотя и не единственная, Можно сказать, что образ автора в лирике складывается из всех наших представлений о лирическом герое, других героях, других формах выражения авторского сознания. Еще раз подчеркнем, что лирический герой - важная, но не единственная возможность создания образа автора в лирике. "Образ автора - это образ, складывающийся или созданный из основных черт творчества поэта. Он воплощает в себя и отражает в себе иногда также и элементы художественно преобразованной его биографии. Потебня справедливо указывал, что поэт-лирик "пишет историю своей души (и косвенно историю своего времени". Лирическое Я - это не только образ автора, это - вместе с тем представитель большого человеческого общества", - утверждает В. Виноградов.

Итак, образ автора - это центральная фигура в художественном произведении. Конечно, образ автора в тексте связан и с биографическим автором.". Многофункциональное личное местоимение "я" дает возможность автору поэтического произведения создать достаточно полный и достоверный портрет лирического героя, в котором в той или иной мере отражается личность самого автора… Поэт в течение всей своей жизни создает неповторимый поэтический автопортрет, который раскрывается перед читателем в единстве своих черт только при знании им всего творчества автора и его жизни в целом" .

Приемы воплощения авторской позиции

Есть разные приемы воплощения и выявления авторской позиции, и мы сейчас это увидим:

1. Через развитие действий (судьба царя-убийцы в "Борисе Годунове"; "Граф Нулин", "Евгений Онегин", "Кому на Руси жить хорошо").

2. Через композицию развития сюжета ("Мцыри": нет развязки; в "Тарасе Бульбе": не закончена борьба за свободу страны; нет развязки в "Ревизоре": сильна чиновничья система, они опять обманут ревизора).

3. Через конфликт открытый или скрытый ("Вор" и "Вчерашний день" Некрасова).

4. Через название произведения ("Горе от ума" Грибоедова);

5. Через действия позитивного и положительного героя (Андрей Болконский: поиски счастья передовым дворянством; Чичиков: "Ах, мордашка": самовлюбленность; Б. Годунов: "Тяжела ты шапка Мономаха", "Мальчики кровавые в глазах": царь и преступления), "Евгений Онегин", "Мцыри").

8. Через развязку (в "Грозе": самоубийство Катерины: полное отрицание "темного царства"; "Граф Нулин", "Евгений Онегин", "Кому на Руси жить хорошо", "Вор" Некрасова).

9. Через металогию ("Мальчики кровавые в глазах": намек на убийство Дмитрия - наследника; "Вор" Некрасова).

10. Через автологию (в открытую, прямо, в прямом значении слов . "Ученых много, умных мало", "О, лето красное! Любил бы я тебя…".

11. Через взгляды и действия негативного героя (пан Глуховский в "Кому на Руси жить хорошо").

12. Через судьбу героев, героя (Чичиков; Борис, Катерина в "Грозе"; "На смерть Шевченко" Некрасова).

13. Через название вещи, фамилии (Дикой; легкая бричка; Скупой рыцарь; Неелово, Горелово у Некрасова; князь Дундук у Пушкина).

14. Через раскрытие действия главного героя (поступки Чичикова, поступки Бориса Годунова).

15. Через противопоставление мелких героев, фактов, эпизодов, судеб.

16. Через столкновение героев (в "Мертвых душах": Чичиков сильнее, спасся бегством; Онегин - Ленский, 7 мужиков - помещики).

17. Через лирические отступления ("Евгений Онегин", "Кому на Руси жить хорошо").

Все высказанное нами об авторе и герое, в том числе о лирическом герое, о разном воплощении авторской позиции, об эпосе и лирике в обязательном порядке учитывается во время конкретного анализа избранного произведения или произведений в их сопоставлении.

Этот учет присутствует у нас и во второй главе, посвященной вопросам специфики лирического героя и автора в поэзии Пушкина и Некрасова.