Тема: Жанровоеразнообразие поэмы А.С.Пушкина “Руслан и Людмила”.

Выполнила ученица 9-А класса средней школы №2 г.Колпашево

Балашова Саша.

Поэма - крупное стихотворное произведение с повествовательным илилирическим сюжетом. Известно много жанровых разновидностей поэм: героическая,дидактическая, сатирическая, историческая, лирико-драматическая и др.

Существует много различных мнений критиков насчет жанровойпринадлежности “Руслана и Людмилы”. Критик Маймин Е.А. писал, что “по своемужанру “Руслан и Людмила” - шуточная и ироническая поэма-сказка”. “В литературео Пушкине,- считает Б.Бурсов,-достаточно выяснен вопрос о том, что в “Руслане иЛюдмиле”, по своему жанру близкой одно­временно и сказке и исторической поэме,явно преобладает исторический интерес над сказочным…”.

На мой взгляд, “Руслан и Людмила” - оригинальноепроизведение, в котором черты волшебнойсказки пересекаются с реальными историческими событиями.

Сюжет поэмы - сказочный, в нём все дышит молодостью и здоровьем, печальное не пе­чально, а страшное не страшно, потомучто печаль легко превращается в радость, а страшное становится смеш­ным.

Похищение не­весты, поиски ее, мотив соперничества, пребывание ге­роинив заколдованном царстве, совершение подвигов для ее спасения, счастливый конец- все это похоже на сказ­ку. Но по ходу повествования, внутри сюжета, происхо­дитпостоянное столкновение сказочного и самого обыденного, фантастического ибытового. Колдунья оказывается не только злой, но и жалкой старухой, свире­пыйчародей Черномор - немощным стариком.

Торжество правды над коварством, злобойи насилием - вот содержание поэмы. “Руслан…” - только сказка, с обычным всказках резким противопоставлением добрых и злых персонажей и со счастливой раз­вязкой.

Кар­тины боевыечередуются с мирными, веселые и смешные с мрачными и страшными. Сочетание ихприобретает иногда резко контрастный характер. В поэмах Пушкина действует тотже закон контрастов, что и в его лирике. Вот нежная, трепетная сцена брачнойночи. Стих льется плавно и певуче:

Вы слышите ль влюбленный шепот,

И поцелуев сладкий звук,

И прерывающийся ропот

Последней робости?..

(Песнь первая)

И вдруг резкий переход к страшному и таинственному. Внезапностьсобытия подчеркивается переносами итемпом стиха; идут быстрые, обрывистые фразы:

… Супруг

Восторги чувствует заране;

И вот они настали…

Вдруг Гром грянул, свет блеснул в тумане,

Лампада гаснет, дым бежит,

Кругом все смерклось, все дрожит,

И замерла душа в Руслане…

Все смолкло. В грозной тишине

И кто-то в дымной глубине

Взвился чернее мглы туманной...

В то время доблестный Фарлаф,

Все утро сладко продремав,

Укрывшись от лучей полдневных,

У ручейка, наедине,

Для подкрепленья сил душевных,

Обедал в мирной тишине.

Как вдруг он видит: кто-то в поле,

Как буря, мчится на коне;

И, времени не тратя боле,

Фарлаф, покинув свой обед,

Копье, кольчугу, шлем, перчатки,

Вскочил в седло и без оглядки

Летит - а тот за ним вослед.

(Песнь вторая)

К чертам исторической поэмы относятся имена, которые восходят к “Истории государства Российского”Карамзина (Рогдай, Фарлаф), и описание реальных исторических событий.

В шестойпесне поэма наиболее приближается к историческому повествованию: осада Киевапеченегами уже представляет собой художественное преображение научногоисточника.

Тон поэмы вшестой песне заметно меняется. Фантастику сменяет история. Сады Черномора заслоненыподлинной картиной стольного города перед приступом неприятеля:

…Киевляне

Толпятся на стене градской

И видят: в утреннем тумане

Шатры белеют за рекой,

Щиты, как зарево блистают;

В полях наездники мелькают,

Вдали подъемля черный прах;

Идут походные телеги,

Костры пылают на холмах.

Беда: восстали печенеги!

Это ужедостоверное и точное описание войны X века с еевооружением, тактикой и даже средствами сообщения. Это уже начало историческогореализма.

Со сказкой и историей тесно соседствует ирония. Автор нестесняется подшучивать над своей герои­ней даже в самые трагические для нееминуты. Она плачет, - однако “не сводит взора” с зеркала; решила уто­питься - ине утопилась; говорит, что не станет есть,- а затем “подумала - и сталакушать”. Шутки нисколько не нару­шают лирического образа героини - напротив,они при­дают ему “милый” характер.

Рогдай в поэме говорит Фарлафу:

“Презренный, дай себя догнать!

Дай голову с тебя сорвать!”.

Сцена борьбы Людмилы с Черноморомизображается так:

Уж он приблизился: тогда,

Княжна с постели соскочила,

Седого карлу за колпак

Рукою быстрой ухватила,

Дрожащий занесла кулак

И в страхе завизжала так,

Что всех арапов оглушила.

“Поэма не только иронична в своей основе, - писалСлонимский,- но в ней заметен сильный элемент пародийности. Одно, впрочем,связано с другим. Людмила, например, одновременно и сказочная героиня, исовременная, живая, во плоти и крови, девушка-женщина. Она и героиня, ипрелестная, остроумная пародия на героиню. То же в большей или меньшей степени- и с другими героями. Пушкин весело смеется над своими героями, над читателем,над са­мим собой…”. Ирония автора распространяется даже на замы­сел поэмы, иро­ническии шутливо он обыгрывает сам сюжет поэмы:

Я каждый день, восстав от сна,

Благодарю сердечно бога

За то, что в наши времена

Волшебников не так уж много.

К тому же - честь и слава им!-

Женитьбы наши безопасны...

Их замыслы не так ужасны

Мужьям, девицам молодым.

(Песнь четвертая)

Также в “Руслане…” присутствуют черты романтической поэмы:необычный герой - витязь, у которого нет прошлого, необычное место, действиепроисходит то в историческом событии, то в сказке.

“Это была поэма “лиро-эпическая”, или, другими словами,романтическая, потому что внесение в эпос лирического элемента само по себе,-писал А.Слонимский,- было уже фактом романтического значения. Но пушкинский ро­мантизмбыл особого свойства. Это был не абстрактный романтизм Жуковского, уводивший внадзвездные сферы, а романтизм молодости, здоровья и силы, романтизм, в которомбыли уже реалистические задатки. Даже уносясь на “крыльях вымысла”, Пушкин незабывал о земле. Действительность постоянно напоминала о себе, прорываясьсквозь фантастическую ткань рассказа в виде лирических и автобиографическихотступлений и авторских оценок лиц и событий…

В “Руслане” не было еще - и в этом прав Белин­ский -полногоромантизма, проникающего всю ткань произведения, это был только шаг кромантизму. Но там, где авторская лирика вступала в свои права, появлялисьостровками свежие, вновь найденные романтические картины, звучала легкая музыкароман­тизма. Фантастическое проводится через живое восприя­тие - череззрительные, звуковые и моторные ощуще­ния - и тем самым становится почти чтореальностью…”.

В поэме широко используется А.С.Пушкиным возможность внефабульныхавторских отступлений. Таким отступлением, например, открывается третья песняпоэмы “Руслан и Людмила”:

Напрасно вы в тени таились

Для мирных, счастливых друзей,

Стихи мои! Вы не сокрылись

От гневных зависти очей.

Уж бледный критик, ей в услугу,

Вопрос мне сделал роковой:

Зачем Русланову подругу,

Как бы на смех ее супругу,

Зову и девой и княжной?

Ты видишь, добрый мой читатель,

Тут злобы черную печать!

Скажи, Зоил, скажи, предатель,

Ну как и что мне отвечать?

Лирическая основа “Руслана и Людмилы”-это праздничное чувствожизни, полнота ощущений, игра молодых сил. Позиция автора шаловливоопределяется в посвящении:

Для вас, души моей царицы,

Красавицы, для вас одних

Времен минувших небылицы,

В часы досугов золотых,

Под шепот старины болтливой,

Рукою верной я писал;

Молодецкая похвальба: “Я еду, еду, не свищу, а как наеду, неспущу!”, и весь этот молодецкий тон в сцене с Головой - плохо вяжутся снастроениями Руслана, потерявшего супругу и только что размышлявшего о “травезабвения”, “вечной темноте времен” и тому по­добных романтических тонкостях.

Объясняется все это очень просто: герои еще не по­лучилисовершенно самостоятельного существования, не обособились от авторской лирики.Они составляют предмет лирической игры, и пружины их действий находятся покаеще в руках ав­тора. С этой точки зрения вполне понятно, что древнему витязюприписываются пылкие романтические чувства:

Но, страстью пылкой утомленный,

Не ест, не пьет Руслан влюбленный,

На друга милого глядит,

Вздыхает, сердится, горит

И, щипля ус от нетерпенья,

Считает каждые мгновенья...

(Песнь первая)

Руслан не древний витязь и не былинный богатырь, а романтическийгерой, совершающий подвиги для спа­сения возлюбленной. Подобная модернизациягероев да­вала удобный повод для лирических вторжений автора. Он ставит себя,например, в положение Руслана, ли­шившегося своей возлюбленной в самый разгар“востор­гов”:

И вдруг минутную супругу

Навек утратить… О друзья,

Конечно, лучше б умер я!..

(Песнь первая)

Авторские отступления - то лирические, то иронические,контрастирующие с нею,- придают рассказу личный тон. Автор все время подчеркиваетсвою роль рассказчика. Он играет с чи­тателем и дразнит его любопытство,прерывая повест­вование на самом интересном месте-как, например, во второйпесне, в момент, когда Рогдай настигает Ру­слана:

Руслан вспылал, вздрогнул от гнева;

Он узнает сей буйный глас...

Друзья мои! а наша дева?

Оставим витязей на час...

И в конце песни, послерассказа о Людмиле:

Но что-то добрый витязь наш?

Вы помните ль нежданну встречу?..

Важно отметить произведенную Пушкиным ре­форму стиха. Он закрепилза поэмой лирический четырехстопный ямб. Пушкин придал ему сво­бодноелирическое движение, не стесненное правиль­ным чередованием рифм. Онупотребляет в “Руслане” тройные и четверные рифмы:

Трепеща, хладною рукой

Он воплощает мрак немой…

О, горе: нет подруги милой

Хватает воздух он пустой;

Людмилы нет во тьме густой,

Похищена безвестной силой.

(Песнь первая)

Одна гуляет по садам,

О друге мыслит и вздыхает,

Иль, волю дав своим мечтам,

К родимым киевским

В забвеньи сердца улетает;

Отца и братьев обнимает...

(Песнь четвертая)

Этот четырехстопный ямб и давал возможность сво­бодногопередвижения интонаций - от шутки и иронии к мягкому, певучему лиризму игероическому пафосу, от литературной полемики к картинам волшебной старины.

“Руслан” писался три года, и естественно, что каж­дая песня былашагом вперед, имела собственный ха­рактер. Поэт рос вместе со своимпроизведением. Он начинал поэму в духе “веселых снов” и “сердечных вдохнове­ний”юношеской своей лирики, но к концу в ней зазву­чали иные, более серьезные ноты.В эпоху создания поэмы чрезвычайно расширилсякруг исторических представлений Пушкина.

“Эпос окончательно торжествует над иронией и субъек­тивнойлирикой,- считал А.Слонимский,- история над сказкой.

В связи с этим меняется стиль и манера повество­вания. Стихкрепнет, становится более строгим и муже­ственным. Лица и события изображаютсяконкретнее. В первых песнях было много условного, традиционного. Чтохарактерного, например, для поведения Людмилы во второй песне?

Она подходит - и в слезах

На воды шумные взглянула,

Ударила, рыдая, в грудь...

Это традиционный жестотчаяния вообще, не имеющий индивидуальных признаков.

Меланхолические размышления Руслана на поле битвы (в третьейпесне) напоминают сентиментально-медитативную элегию карамзинского типа”.

Речь Руслана спускаетсяиногда до простой разговорной речи, но такая речь в устах древнего витязястановится мало достоверной, слишком утонченной:

Не спится что-то, мой отец!

Что делать: болен я душою.

И сон не в сон, как тошно жить.

Позволь мне сердце освежить

Твоей беседою святою...

(Песнь первая)

Эти “что-то”, “болен я душою”, “тошно” звучат слишком изнеженно.

Вшестой песне “Руслана” нет подобных промахов. Здесь чувствуются ужереалистические тенденции. Же­сты и поведение действующих лиц бо­лее характерны для данного лица и даннойситуации. Волнение старого князя при виде спящей Людмилы выражается иначе, чемволнение Руслана. Видно и то, что это старик, и то, что он ис­пуган и не знает,что делать:

В лице печальном изменись,

Встает со стула старый князь,

Спешит тяжелыми шагами...

И старец беспокойный взгляд

Вперил на витязя в молчаньи...

Другого рода поведение Руслана: у него волшебное кольцо, и ондействует быстро и энергично, даже не обращая внимания на Фарлафа, бросившегосяк его ногам:

Но, помня тайный дар кольца,

Руслан летит к Людмиле спящей,

Ее спокойного лица

Касается рукой, дрожащей...

Только эта “дрожащая рука” и выдает волнение Рус­лана.

Вот как отзывался А.Слонимский о шестой песне:“Действующие лица не слиты здесь в одну кучу, а обособ­лены друг от друга: укаждого своя позиция. Сцена выиграла в отношении краткости и сталапсихологически и мимически глубже обоснованной”.

Начало первой песни - сжатое, колоритное - обе­щало как будтопоэму историческую:

Не скоро ели предки наши,

Не скоро двигались кругом

Ковши, серебряные чаши

С кипящим пивом и вином.

Они веселье в сердце лили,

Шипела пена по краям,

Их важно чашники носили

И низко кланялись гостям.

Все дышало здесь степенной стариной: медленное круговое движениесосудов (“не скоро...”), важная осанка чашников, низкие их поклоны. Белинскийпред­полагал даже, что первые семнадцать стихов были по­водом для“присочинения” к ним всей поэмы. Далее начиналась сказка, где отсутствовалиреальные исторические события и действие происходило вне времени и про­странства.В шестой песне мы снова возвращаемся на землю. Руслан становится здесь реальнееи психологичнее.

“В творческой эволюции Пушкина значениепоследней песни “Руслана” огромно. Здесь впервые у него выступает народ какдействующая сила истории. Он показан в своих тревогах, надеждах, борьбе ипобеде. В поэму вступает великая тема всенародной борьбы и славы,- писал Гроссман.- На последнем этапе своих баснословных странствий герой становитсяосвободителем Родины. Весь израненный в бою, он держит в деснице победный меч,избавивший великое княжество от порабощения. Волшебная сказка приобретаетисторическую перспективу. “Преданья старины глубокой” перекликаются ссовременностью: сквозь яркую картину изгнания печенегов звучит тема избавленияРоссии от иноземного нашествия в 1812 году”. Заключительный фрагмент вопределенной мере расходится по стилю с духом поэмы, которую призван завершить.

Сохраняятрадицию волшебно-рыцарского романа, А.С.Пушкин к концу поэмы по-новомусочетает фантастические элементы старославянской сказки с драматическими фактамидревнерусской истории, свободно смешивая жанры создал произведение, которое до настоящего времени вызываетнеподдельный интерес у многих поколений читателей.

Списоклитературы:

1. Б.Бурсов Судьба Пушкина // Советский писатель Ленингр. отдел. 1986 стр. 60

2. Е.А. Маймин Пушкин. Жизнь и творчество.// Изд. “Наука”, Москва 1982стр. 35-39

3. А. Слонимский Мастерство Пушкина // Гос. изд.худ. лит-ры, Москва 1963 стр. 187-216

4. Степник Ю.В. О роли национальных поэтических традиций XVIII века в поэме Пушкина

“Руслан и Людмила” // Русская литература,1968 стр.107 – 122.

5. Пушкин: суждения и споры // Московский рабочий 1997 стр. 17

Жанровое разнообразие поэмы А. С. Пушкина

"Руслан и Людмила"

Поэма - крупное стихотворное произведение с

повествовательным или лирическим сюжетом. Известно

много жанровых разновидностей поэм: героическая,

дидактическая, сатирическая, историческая, лирико-

драматическая и др.

Существует много различных мнений критиков

насчет жанровой принадлежности “Руслана и Людмилы” .

Критик Маймин Е. А. писал, что “по своему жанру “Руслан

и Людмила” - шуточная и ироническая поэма-сказка” . “В

литературе о Пушкине, - считает Б. Бурсов, -достаточно

выяснен вопрос о том, что в “Руслане и Людмиле” , по

своему жанру близкой одновременно и сказке и

исторической поэме, явно преобладает исторический

интерес над сказочным…” .

На мой взгляд, “Руслан и Людмила” - оригинальное

произведение, в котором черты волшебной сказки

пересекаются с реальными историческими событиями.

Сюжет поэмы - сказочный, в нём все дышит

молодостью и здоровьем, печальное не печально, а

страшное не страшно, потому что печаль легко

превращается в радость, а страшное становится смешным.

Похищение невесты, поиски ее, мотив

соперничества, пребывание героини в заколдованном

царстве, совершение подвигов для ее спасения, счастливый

конец - все это похоже на сказку. Но по ходу

повествования, внутри сюжета, происходит постоянное

столкновение сказочного и самого обыденного,

фантастического и бытового. Колдунья оказывается не

только злой, но и жалкой старухой, свирепый чародей

Черномор - немощным стариком.

Торжество правды над коварством, злобой и

насилием - вот содержание поэмы. “Руслан…” - только

сказка, с обычным в сказках резким противопоставлением

добрых и злых персонажей и со счастливой развязкой.

Картины боевые чередуются с мирными, веселые и

смешные с мрачными и страшными. Сочетание их

приобретает иногда резко контрастный характер. В поэмах

Пушкина действует тот же закон контрастов, что и в его

лирике. Вот нежная, трепетная сцена брачной ночи. Стих

льется плавно и певуче:

Вы слышите ль влюбленный шепот,

И поцелуев сладкий звук,

И прерывающийся ропот

Последней робости?..

(Песнь первая)

И вдруг резкий переход к страшному и

таинственному. Внезапность события подчеркивается

переносами и темпом стиха; идут быстрые, обрывистые

Супруг

Восторги чувствует заране;

вот они настали...

Гром грянул, свет блеснул в тумане,

Лампада гаснет, дым бежит,

Кругом все смерклось, все дрожит,

И замерла душа в Руслане...

Все смолкло. В грозной тишине

И кто-то в дымной глубине

Взвился чернее мглы туманной...

(Там же)

Или:

В то время доблестный Фарлаф,

Все утро сладко продремав,

Укрывшись от лучей полдневных,

У ручейка, наедине,

Для подкрепленья сил душевных,

Обедал в мирной тишине.

Как вдруг он видит: кто-то в поле,

Как буря, мчится на коне;

И, времени не тратя боле,

Фарлаф, покинув свой обед,

Копье, кольчугу, шлем, перчатки,

Вскочил в седло и без оглядки

Летит - а тот за ним вослед.

(Песнь вторая)

К чертам исторической поэмы относятся имена,

которые восходят к “Истории государства Российского”

Карамзина (Рогдай, Фарлаф) , и описание реальных

исторических событий.

В шестой песне поэма наиболее приближается к

историческому повествованию: осада Киева печенегами

уже представляет собой художественное преображение

научного источника.

Тон поэмы в шестой песне заметно меняется.

Фантастику сменяет история. Сады Черномора заслонены

подлинной картиной стольного города перед приступом

неприятеля:

…Киевляне

Толпятся на стене градской

И видят: в утреннем тумане

Шатры белеют за рекой,

Щиты, как зарево блистают;

В полях наездники мелькают,

Вдали подъемля черный прах;

Идут походные телеги,

Костры пылают на холмах.

Беда: восстали печенеги!

Это уже достоверное и точное описание войны X

века с ее вооружением, тактикой и даже средствами

сообщения. Это уже начало исторического реализма.

Со сказкой и историей тесно соседствует ирония.

в самые трагические для нее минуты. Она плачет, - однако

“не сводит взора” с зеркала; решила утопиться - и не

утопилась; говорит, что не станет есть, - а затем “подумала

И стала кушать” . Шутки нисколько не нарушают

лирического образа героини - напротив, они придают ему

“милый” характер.

Рогдай в поэме говорит Фарлафу:

“Презренный, дай себя догнать!

Дай голову с тебя сорвать!” .

Сцена борьбы Людмилы с Черномором

изображается так:

Уж он приблизился: тогда,

Княжна с постели соскочила,

Седого карлу за колпак

Рукою быстрой ухватила,

Дрожащий занесла кулак

И в страхе завизжала так,

Что всех арапов оглушила.

“Поэма не только иронична в своей основе, - писал

Слонимский, - но в ней заметен сильный элемент

пародийности. Одно, впрочем, связано с другим. Людмила,

например, одновременно и сказочная героиня, и

современная, живая, во плоти и крови, девушка-женщина.

Она и героиня, и прелестная, остроумная пародия на

героиню. То же в большей или меньшей степени - и с

другими героями. Пушкин весело смеется над своими

героями, над читателем, над самим собой…” . Ирония

иронически и шутливо он обыгрывает сам сюжет поэмы:

Я каждый день, восстав от сна,

Благодарю сердечно бога

За то, что в наши времена

Волшебников не так уж много.

К тому же - честь и слава им!

Женитьбы наши безопасны...

Их замыслы не так ужасны

Мужьям, девицам молодым.

(Песнь четвертая)

Также в “Руслане…” присутствуют черты

романтической поэмы: необычный герой - витязь, у

которого нет прошлого, необычное место, действие

происходит то в историческом событии, то в сказке.

“Это была поэма “лиро-эпическая” , или, другими

словами, романтическая, потому что внесение в эпос

лирического элемента само по себе, - писал А.

Слонимский, - было уже фактом романтического

значения. Но пушкинский романтизм был особого свойства.

Это был не абстрактный романтизм Жуковского,

уводивший в надзвездные сферы, а романтизм молодости,

здоровья и силы, романтизм, в котором были уже

реалистические задатки. Даже уносясь на “крыльях

вымысла” , Пушкин не забывал о земле. Действительность

постоянно напоминала о себе, прорываясь сквозь

фантастическую ткань рассказа в виде лирических и

событий… В “Руслане” не было еще - и в этом прав

Белинский -полного романтизма, проникающего всю

ткань произведения, это был только шаг к романтизму. Но

появлялись островками свежие, вновь найденные

романтические картины, звучала легкая музыка романтизма.

Фантастическое проводится через живое восприятие -

через зрительные, звуковые и моторные ощущения - и тем

самым становится почти что реальностью…” .

В поэме широко используется А. С. Пушкиным

отступлением, например, открывается третья песня поэмы

“Руслан и Людмила” :

Напрасно вы в тени таились

Для мирных, счастливых друзей,

Стихи мои! Вы не сокрылись

От гневных зависти очей.

Уж бледный критик, ей в услугу,

Вопрос мне сделал роковой:

Зачем Русланову подругу,

Как бы на смех ее супругу,

Зову и девой и княжной?

Ты видишь, добрый мой читатель,

Тут злобы черную печать!

Скажи, Зоил, скажи, предатель,

Ну как и что мне отвечать?

Лирическая основа “Руслана и Людмилы” -это

праздничное чувство жизни, полнота ощущений, игра

посвящении:

Для вас, души моей царицы,

Красавицы, для вас одних

Времен минувших небылицы,

В часы досугов золотых,

Под шепот старины болтливой,

Рукою верной я писал;

принимая их всерьез. Воображение его скользит по героям,

которые обрисовываются легкими контурами.

Молодецкая похвальба: “Я еду, еду, не свищу, а как

наеду, не спущу!” , и весь этот молодецкий тон в сцене с

Головой - плохо вяжутся с настроениями Руслана,

потерявшего супругу и только что размышлявшего о “траве

забвения” , “вечной темноте времен” и тому подобных

романтических тонкостях.

Объясняется все это очень просто: герои еще не

получили совершенно самостоятельного существования, не

лирической игры, и пружины их действий находятся пока

что древнему витязю приписываются пылкие

романтические чувства:

Но, страстью пылкой утомленный,

Не ест, не пьет Руслан влюбленный,

На друга милого глядит,

Вздыхает, сердится, горит

И, щипля ус от нетерпенья,

Считает каждые мгновенья...

(Песнь первая)

Руслан не древний витязь и не былинный богатырь,

а романтический герой, совершающий подвиги для

спасения возлюбленной. Подобная модернизация героев

давала удобный повод для лирических вторжений автора.

Он ставит себя, например, в положение Руслана,

лишившегося своей возлюбленной в самый разгар

“восторгов” :

И вдруг минутную супругу

Навек утратить... О друзья,

Конечно, лучше б умер я!..

иронические, контрастирующие с нею, - придают рассказу

рассказчика. Он играет с читателем и дразнит его

любопытство, прерывая повествование на самом

интересном месте-как, например, во второй песне, в

момент, когда Рогдай настигает Руслана:

Руслан вспылал, вздрогнул от гнева;

Он узнает сей буйный глас...

И вдруг:

Друзья мои! а наша дева?

Оставим витязей на час...

И в конце песни, после рассказа о Людмиле:

Но что-то добрый витязь наш?

Вы помните ль нежданну встречу?..

Важно отметить произведенную Пушкиным реформу

стиха. Он закрепил за поэмой лирический четырехстопный

ямб. Пушкин придал ему свободное лирическое движение,

не стесненное правильным чередованием рифм. Он

употребляет в “Руслане” тройные и четверные рифмы:

Трепеща, хладною рукой

Он воплощает мрак немой...

О, горе: нет подруги милой

Хватает воздух он пустой;

Людмилы нет во тьме густой,

Похищена безвестной силой.

(Песнь первая)

Одна гуляет по садам,

О друге мыслит и вздыхает,

Иль, волю дав своим мечтам,

К родимым киевским

В забвеньи сердца улетает;

Отца и братьев обнимает...

(Песнь четвертая)

Этот четырехстопный ямб и давал возможность

свободного передвижения интонаций - от шутки и

иронии к мягкому, певучему лиризму и героическому

пафосу, от литературной полемики к картинам волшебной

“Руслан” писался три года, и естественно, что каждая

песня была шагом вперед, имела собственный характер.

Поэт рос вместе со своим произведением. Он начинал

поэму в духе “веселых снов” и “сердечных вдохновений”

юношеской своей лирики, но к концу в ней зазвучали иные,

более серьезные ноты. В эпоху создания поэмы

чрезвычайно расширился круг исторических представлений

“Эпос окончательно торжествует над иронией и

субъективной лирикой, - считал А. Слонимский, -

история над сказкой.

В связи с этим меняется стиль и манера

повествования. Стих крепнет, становится более строгим и

мужественным. Лица и события изображаются конкретнее.

В первых песнях было много условного, традиционного.

Что характерного, например, для поведения Людмилы во

второй песне?

Она подходит - и в слезах

На воды шумные взглянула,

Ударила, рыдая, в грудь...

Это традиционный жест отчаяния вообще, не

имеющий индивидуальных признаков.

Меланхолические размышления Руслана на поле

битвы (в третьей песне) напоминают сентиментально-

медитативную элегию карамзинского типа” .

Речь Руслана спускается иногда до простой

разговорной речи, но такая речь в устах древнего витязя

становится мало достоверной, слишком утонченной:

Не спится что-то, мой отец!

Что делать: болен я душою.

И сон не в сон, как тошно жить.

Позволь мне сердце освежить

Твоей беседою святою...

(Песнь первая)

Эти “что-то” , “болен я душою” , “тошно” звучат

слишком изнеженно.

В шестой песне “Руслана” нет подобных промахов.

Здесь чувствуются уже реалистические тенденции. Жесты и

поведение действующих лиц более характерны для данного

лица и данной ситуации. Волнение старого князя при виде

спящей Людмилы выражается иначе, чем волнение

Руслана. Видно и то, что это старик, и то, что он испуган и

не знает, что делать:

В лице печальном изменись,

Встает со стула старый князь,

Спешит тяжелыми шагами...

И старец беспокойный взгляд

Вперил на витязя в молчаньи...

Другого рода поведение Руслана: у него волшебное

кольцо, и он действует быстро и энергично, даже не

обращая внимания на Фарлафа, бросившегося к его ногам:

Но, помня тайный дар кольца,

Руслан летит к Людмиле спящей,

Ее спокойного лица

Касается рукой, дрожащей...

Только эта “дрожащая рука” и выдает волнение

Вот как отзывался А. Слонимский о шестой песне:

“Действующие лица не слиты здесь в одну кучу, а

обособлены друг от друга: у каждого своя позиция. Сцена

выиграла в отношении краткости и стала психологически и

мимически глубже обоснованной” .

Начало первой песни - сжатое, колоритное -

обещало как будто поэму историческую:

Не скоро ели предки наши,

Не скоро двигались кругом

Ковши, серебряные чаши

С кипящим пивом и вином.

Они веселье в сердце лили,

Шипела пена по краям,

Их важно чашники носили

И низко кланялись гостям.

Все дышало здесь степенной стариной: медленное

круговое движение сосудов (“не скоро...”) , важная осанка

чашников, низкие их поклоны. Белинский предполагал

даже, что первые семнадцать стихов были поводом для

сказка, где отсутствовали реальные исторические события и

действие происходило вне времени и пространства. В

шестой песне мы снова возвращаемся на землю. Руслан

становится здесь реальнее и психологичнее.

“В творческой эволюции Пушкина значение

последней песни “Руслана” огромно. Здесь впервые у него

выступает народ как действующая сила истории. Он

показан в своих тревогах, надеждах, борьбе и победе. В

поэму вступает великая тема всенародной борьбы и славы,

Писал Гроссман. - На последнем этапе своих

баснословных странствий герой становится освободителем

Родины. Весь израненный в бою, он держит в деснице

победный меч, избавивший великое княжество от

порабощения. Волшебная сказка приобретает историческую

перспективу. “Преданья старины глубокой” перекликаются с

современностью: сквозь яркую картину изгнания печенегов

звучит тема избавления России от иноземного нашествия в

1812 году” . Заключительный фрагмент в определенной

мере расходится по стилю с духом поэмы, которую призван

завершить.

Сохраняя традицию волшебно-рыцарского романа,

А. С. Пушкин к концу поэмы по-новому сочетает

фантастические элементы старославянской сказки с

драматическими фактами древнерусской истории, свободно

смешивая жанры создал произведение, которое до

настоящего времени вызывает неподдельный интерес у

многих поколений читателей.

Тема: Жанровое разнообразие поэмы А.С.Пушкина “Руслан и Людмила”.

Выполнила ученица 9-А класса средней школы №2 г.Колпашево

Балашова Саша.

Поэма - крупное стихотворное произведение с повествовательным или лирическим сюжетом. Известно много жанровых разновидностей поэм: героическая, дидактическая, сатирическая, историческая, лирико-драматическая и др.

Существует много различных мнений критиков насчет жанровой принадлежности “Руслана и Людмилы”. Критик Маймин Е.А. писал, что “по своему жанру “Руслан и Людмила” - шуточная и ироническая поэма-сказка”. “В литературе о Пушкине,- считает Б.Бурсов,-достаточно выяснен вопрос о том, что в “Руслане и Людмиле”, по своему жанру близкой одно­временно и сказке и исторической поэме, явно преобладает исторический интерес над сказочным…”.

На мой взгляд, “Руслан и Людмила” - оригинальное произведение, в котором черты волшебной сказки пересекаются с реальными историческими событиями.

Сюжет поэмы - сказочный, в нём все дышит молодостью и здоровьем, печальное не пе­чально, а страшное не страшно, потому что печаль легко превращается в радость, а страшное становится смеш­ным.

Похищение не­весты, поиски ее, мотив соперничества, пребывание ге­роини в заколдованном царстве, совершение подвигов для ее спасения, счастливый конец - все это похоже на сказ­ку. Но по ходу повествования, внутри сюжета, происхо­дит постоянное столкновение сказочного и самого обыденного, фантастического и бытового. Колдунья оказывается не только злой, но и жалкой старухой, свире­пый чародей Черномор - немощным стариком.

Торжество правды над коварством, злобой и насилием - вот содержание поэмы. “Руслан…” - только сказка, с обычным в сказках резким противопоставлением добрых и злых персонажей и со счастливой раз­вязкой.

Кар­тины боевые чередуются с мирными, веселые и смешные с мрачными и страшными. Сочетание их приобретает иногда резко контрастный характер. В поэмах Пушкина действует тот же закон контрастов, что и в его лирике. Вот нежная, трепетная сцена брачной ночи. Стих льется плавно и певуче:

Вы слышите ль влюбленный шепот,

И поцелуев сладкий звук,

И прерывающийся ропот

Последней робости?..

(Песнь первая)

И вдруг резкий переход к страшному и таинственному. Внезапность события подчеркивается переносами и темпом стиха; идут быстрые, обрывистые фразы:

Супруг

Восторги чувствует заране;

И вот они настали...

Вдруг Гром грянул, свет блеснул в тумане,

Лампада гаснет, дым бежит,

Кругом все смерклось, все дрожит,

И замерла душа в Руслане...

Все смолкло. В грозной тишине

И кто-то в дымной глубине

Взвился чернее мглы туманной...

В то время доблестный Фарлаф,

Все утро сладко продремав,

Укрывшись от лучей полдневных,

У ручейка, наедине,

Для подкрепленья сил душевных,

Обедал в мирной тишине.

Как вдруг он видит: кто-то в поле,

Как буря, мчится на коне;

И, времени не тратя боле,

Фарлаф, покинув свой обед,

Копье, кольчугу, шлем, перчатки,

Вскочил в седло и без оглядки

Летит - а тот за ним вослед.

(Песнь вторая)

К чертам исторической поэмы относятся имена, которые восходят к “Истории государства Российского” Карамзина (Рогдай, Фарлаф), и описание реальных исторических событий.

В шестой песне поэма наиболее приближается к историческому повествованию: осада Киева печенегами уже представляет собой художественное преображение научного источника.

Тон поэмы в шестой песне заметно меняется. Фантастику сменяет история. Сады Черномора заслонены подлинной картиной стольного города перед приступом неприятеля:

…Киевляне

Толпятся на стене градской

И видят: в утреннем тумане

Шатры белеют за рекой,

Щиты, как зарево блистают;

В полях наездники мелькают,

Вдали подъемля черный прах;

Идут походные телеги,

Костры пылают на холмах.

Беда: восстали печенеги!

Это уже достоверное и точное описание войны X века с ее вооружением, тактикой и даже средствами сообщения. Это уже начало исторического реализма.

Со сказкой и историей тесно соседствует ирония. Автор не стесняется подшучивать над своей герои­ней даже в самые трагические для нее минуты. Она плачет, - однако “не сводит взора” с зеркала; решила уто­питься - и не утопилась; говорит, что не станет есть,- а затем “подумала - и стала кушать”. Шутки нисколько не нару­шают лирического образа героини - напротив, они при­дают ему “милый” характер.

Рогдай в поэме говорит Фарлафу:

“Презренный, дай себя догнать!

Дай голову с тебя сорвать!”.

Сцена борьбы Людмилы с Черномором изображается так:

Уж он приблизился: тогда,

Княжна с постели соскочила,

Седого карлу за колпак

Рукою быстрой ухватила,

Дрожащий занесла кулак

И в страхе завизжала так,

Что всех арапов оглушила.

“Поэма не только иронична в своей основе, - писал Слонимский,- но в ней заметен сильный элемент пародийности. Одно, впрочем, связано с другим. Людмила, например, одновременно и сказочная героиня, и современная, живая, во плоти и крови, девушка-женщина. Она и героиня, и прелестная, остроумная пародия на героиню. То же в большей или меньшей степени - и с другими героями. Пушкин весело смеется над своими героями, над читателем, над са­мим собой…”. Ирония автора распространяется даже на замы­сел поэмы, иро­нически и шутливо он обыгрывает сам сюжет поэмы:

Благодарю сердечно бога

За то, что в наши времена

Волшебников не так уж много.

К тому же - честь и слава им!-

Женитьбы наши безопасны...

Их замыслы не так ужасны

Мужьям, девицам молодым.

(Песнь четвертая)

Также в “Руслане…” присутствуют черты романтической поэмы: необычный герой - витязь, у которого нет прошлого, необычное место, действие происходит то в историческом событии, то в сказке.

“Это была поэма “лиро-эпическая”, или, другими словами, романтическая, потому что внесение в эпос лирического элемента само по себе,- писал А.Слонимский,- было уже фактом романтического значения. Но пушкинский ро­мантизм был особого свойства. Это был не абстрактный романтизм Жуковского, уводивший в надзвездные сферы, а романтизм молодости, здоровья и силы, романтизм, в котором были уже реалистические задатки. Даже уносясь на “крыльях вымысла”, Пушкин не забывал о земле. Действительность постоянно напоминала о себе, прорываясь сквозь фантастическую ткань рассказа в виде лирических и автобиографических отступлений и авторских оценок лиц и событий…

В “Руслане” не было еще - и в этом прав Белин­ский -полного романтизма, проникающего всю ткань произведения, это был только шаг к романтизму. Но там, где авторская лирика вступала в свои права, появлялись островками свежие, вновь найденные романтические картины, звучала легкая музыка роман­тизма. Фантастическое проводится через живое восприя­тие - через зрительные, звуковые и моторные ощуще­ния - и тем самым становится почти что реальностью…”.

В поэме широко используется А.С.Пушкиным возможность внефабульных авторских отступлений. Таким отступлением, например, открывается третья песня поэмы “Руслан и Людмила”:

Напрасно вы в тени таились

Для мирных, счастливых друзей,

Стихи мои! Вы не сокрылись

От гневных зависти очей.

Уж бледный критик, ей в услугу,

Вопрос мне сделал роковой:

Зачем Русланову подругу,

Как бы на смех ее супругу,

Зову и девой и княжной?

Ты видишь, добрый мой читатель,

Тут злобы черную печать!

Скажи, Зоил, скажи, предатель,

Ну как и что мне отвечать?

Лирическая основа “Руслана и Людмилы”-это праздничное чувство жизни, полнота ощущений, игра молодых сил. Позиция автора шаловливо определяется в посвящении:

Для вас, души моей царицы,

Красавицы, для вас одних

Времен минувших небылицы,

В часы досугов золотых,

Под шепот старины болтливой,

Рукою верной я писал;

Молодецкая похвальба: “Я еду, еду, не свищу, а как наеду, не спущу!”, и весь этот молодецкий тон в сцене с Головой - плохо вяжутся с настроениями Руслана, потерявшего супругу и только что размышлявшего о “траве забвения”, “вечной темноте времен” и тому по­добных романтических тонкостях.

Объясняется все это очень просто: герои еще не по­лучили совершенно самостоятельного существования, не обособились от авторской лирики. Они составляют предмет лирической игры, и пружины их действий находятся пока еще в руках ав­тора. С этой точки зрения вполне понятно, что древнему витязю приписываются пылкие романтические чувства:

Но, страстью пылкой утомленный,

Не ест, не пьет Руслан влюбленный,

На друга милого глядит,

Вздыхает, сердится, горит

И, щипля ус от нетерпенья,

Считает каждые мгновенья...

(Песнь первая)

Руслан не древний витязь и не былинный богатырь, а романтический герой, совершающий подвиги для спа­сения возлюбленной. Подобная модернизация героев да­вала удобный повод для лирических вторжений автора. Он ставит себя, например, в положение Руслана, ли­шившегося своей возлюбленной в самый разгар “востор­гов”:

И вдруг минутную супругу

Навек утратить... О друзья,

Конечно, лучше б умер я!..

(Песнь первая)

Авторские отступления - то лирические, то иронические, контрастирующие с нею,- придают рассказу личный тон. Автор все время подчеркивает свою роль рассказчика. Он играет с чи­тателем и дразнит его любопытство, прерывая повест­вование на самом интересном месте-как, например, во второй песне, в момент, когда Рогдай настигает Ру­слана:

Руслан вспылал, вздрогнул от гнева;

Он узнает сей буйный глас...

Друзья мои! а наша дева?

Оставим витязей на час...

И в конце песни, после рассказа о Людмиле:

Но что-то добрый витязь наш?

Вы помните ль нежданну встречу?..

Важно отметить произведенную Пушкиным ре­форму стиха. Он закрепил за поэмой лирический четырехстопный ямб. Пушкин придал ему сво­бодное лирическое движение, не стесненное правиль­ным чередованием рифм. Он употребляет в “Руслане” тройные и четверные рифмы:

Трепеща, хладною рукой

Он воплощает мрак немой...

О, горе: нет подруги милой

Хватает воздух он пустой;

Людмилы нет во тьме густой,

Похищена безвестной силой.

(Песнь первая)

Одна гуляет по садам,

О друге мыслит и вздыхает,

Иль, волю дав своим мечтам,

К родимым киевским

В забвеньи сердца улетает;

(Песнь четвертая)

Этот четырехстопный ямб и давал возможность сво­бодного передвижения интонаций - от шутки и иронии к мягкому, певучему лиризму и героическому пафосу, от литературной полемики к картинам волшебной старины.

“Руслан” писался три года, и естественно, что каж­дая песня была шагом вперед, имела собственный ха­рактер. Поэт рос вместе со своим произведением. Он начинал поэму в духе “веселых снов” и “сердечных вдохнове­ний” юношеской своей лирики, но к концу в ней зазву­чали иные, более серьезные ноты. В эпоху создания поэмы чрезвычайно расширился круг исторических представлений Пушкина.

“Эпос окончательно торжествует над иронией и субъек­тивной лирикой,- считал А.Слонимский,- история над сказкой.

В связи с этим меняется стиль и манера повество­вания. Стих крепнет, становится более строгим и муже­ственным. Лица и события изображаются конкретнее. В первых песнях было много условного, традиционного. Что характерного, например, для поведения Людмилы во второй песне?

Она подходит - и в слезах

На воды шумные взглянула,

Ударила, рыдая, в грудь...

Это традиционный жест отчаяния вообще, не имеющий индивидуальных признаков.

Меланхолические размышления Руслана на поле битвы (в третьей песне) напоминают сентиментально-медитативную элегию карамзинского типа”.

Речь Руслана спускается иногда до простой разговорной речи, но такая речь в устах древнего витязя становится мало достоверной, слишком утонченной:

Не спится что-то, мой отец!

Что делать: болен я душою.

И сон не в сон, как тошно жить.

Позволь мне сердце освежить

Твоей беседою святою...

(Песнь первая)

Эти “что-то”, “болен я душою”, “тошно” звучат слишком изнеженно.

В шестой песне “Руслана” нет подобных промахов. Здесь чувствуются уже реалистические тенденции. Же­сты и поведение действующих лиц бо­лее характерны для данного лица и данной ситуации. Волнение старого князя при виде спящей Людмилы выражается иначе, чем волнение Руслана. Видно и то, что это старик, и то, что он ис­пуган и не знает, что делать:

В лице печальном изменись,

Встает со стула старый князь,

Спешит тяжелыми шагами...

И старец беспокойный взгляд

Вперил на витязя в молчаньи...

Другого рода поведение Руслана: у него волшебное кольцо, и он действует быстро и энергично, даже не обращая внимания на Фарлафа, бросившегося к его ногам:

Но, помня тайный дар кольца,

Руслан летит к Людмиле спящей,

Ее спокойного лица

Касается рукой, дрожащей...

Только эта “дрожащая рука” и выдает волнение Рус­лана.

Вот как отзывался А.Слонимский о шестой песне: “Действующие лица не слиты здесь в одну кучу, а обособ­лены друг от друга: у каждого своя позиция. Сцена выиграла в отношении краткости и стала психологически и мимически глубже обоснованной”.

Начало первой песни - сжатое, колоритное - обе­щало как будто поэму историческую:

Не скоро ели предки наши,

Не скоро двигались кругом

Ковши, серебряные чаши

С кипящим пивом и вином.

Они веселье в сердце лили,

Шипела пена по краям,

Их важно чашники носили

И низко кланялись гостям.

Все дышало здесь степенной стариной: медленное круговое движение сосудов (“не скоро...”), важная осанка чашников, низкие их поклоны. Белинский пред­полагал даже, что первые семнадцать стихов были по­водом для “присочинения” к ним всей поэмы. Далее начиналась сказка, где отсутствовали реальные исторические события и действие происходило вне времени и про­странства. В шестой песне мы снова возвращаемся на землю. Руслан становится здесь реальнее и психологичнее.

“В творческой эволюции Пушкина значение последней песни “Руслана” огромно. Здесь впервые у него выступает народ как действующая сила истории. Он показан в своих тревогах, надеждах, борьбе и победе. В поэму вступает великая тема всенародной борьбы и славы,- писал Гроссман.- На последнем этапе своих баснословных странствий герой становится освободителем Родины. Весь израненный в бою, он держит в деснице победный меч, избавивший великое княжество от порабощения. Волшебная сказка приобретает историческую перспективу. “Преданья старины глубокой” перекликаются с современностью: сквозь яркую картину изгнания печенегов звучит тема избавления России от иноземного нашествия в 1812 году”. Заключительный фрагмент в определенной мере расходится по стилю с духом поэмы, которую призван завершить.

Сохраняя традицию волшебно-рыцарского романа, А.С.Пушкин к концу поэмы по-новому сочетает фантастические элементы старославянской сказки с драматическими фактами древнерусской истории, свободно смешивая жанры создал произведение, которое до настоящего времени вызывает неподдельный интерес у многих поколений читателей.

Список литературы:

1. Б.Бурсов Судьба Пушкина // Советский писатель Ленингр. отдел. 1986 стр. 60

2. Е.А. Маймин Пушкин. Жизнь и творчество.// Изд. “Наука”, Москва 1982 стр. 35-39

3. А. Слонимский Мастерство Пушкина // Гос. изд. худ. лит-ры, Москва 1963 стр. 187-216

4. Степник Ю.В. О роли национальных поэтических традиций XVIII века в поэме Пушкина

“Руслан и Людмила” // Русская литература, 1968 стр.107 – 122.

5. Пушкин: суждения и споры // Московский рабочий 1997 стр. 17

Посвящение

Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних

Времен минувших небылицы,
В часы досугов золотых,
Под шепот старины болтливой,
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Ничьих не требуя похвал,
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви

Посмотрит, может быть, украдкой

На песни грешные мои.

В Посвящении высказаны крайне важные постулаты, определяющие все дальнейшее содержание произведения: 1. Пушкин нарочито принижает сверхзадачу своего произведения, заявляя о том, что не собирается ни поучать мир, ни рассказывать о чем-то значительном - он напрямую называет свое произведение одной из «небылиц» минувших времен, старина в его интерпретации - «болтливая», а труд его - «игривый», состоящий из «грешных» песен. 2. Автор заявляет, что не требует похвал от окружающих, а единственная его цель состоит в том, чтобы заставить «деву» посмотреть на его песни с «трепетом любви». Завуалированно Пушкин как бы определяет тем самым свою поэтическую программу - заставить посмотреть читателя (и женщин как основных потребителей романтического чтения) на мир «с трепетом любви», настоящей любви, радостной и счастливой, без романтического надрыва и псевдотрагичности.

Песнь первая

У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый

Всё ходит по цепи кругом;
Идет направо - песнь заводит,
Налево - сказку говорит.

Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках

Стоит без окон, без дверей...

Насыщение произведения сказочной атрибутикой идет по канонам, заданным в Посвящении . Сказочная атмосфера создается не для того, чтобы напугать читателя или создать мрачную атмосферу романтического трагизма, но для того, чтобы его развеселить, доставить удовольствие рассказом, актом обычного человеческого общения слушателя и рассказчика. Примечательно, что Пушкин рисует картину исключительно при помощи перечислений - приводя список того, что именно есть «там», у «лукоморья». Слово «лукоморье» означает излучину, залив моря, хотя слово это стоит здесь явно на месте того, что в сказках значится как «тридевятое царство, тридесятое государство». Архаичное слово, употребленное в несвойственном для него лексическом значении, создает своего рода мистификацию, настраивает на отношение к произведению, как к «изысканному обману». Пушкин не говорит о том, чем заняты и чем знамениты перечисляемые им персонажи, он их развешивает по сцене, на которой будут разворачиваться события, как бутафорские украшения, причем эта бутафорность, статичность, условность, своего рода «игрушечность», нарочито преувеличена: так, кот у него «ходит-бродит по цепи кругом», русалка - на ветвях сидит, леший - бродит, избушка - «стоит без окон, без дверей», на «неведомых дорожках» - «следы невиданных зверей» (каких именно, не уточняется). Все это объединяется общим названием «чудеса». Весь этот отрывок по своему характеру очень напоминает авторские ремарки в пьесах перед началом действия, описывающие то, что находится на сцене.

Кроме того, Пушкин мастерски использует прием гротеска (совмещения несовместимого), создавая тем самым дополнительный комический эффект.

Там лес и дол видений полны,
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,

И тридцать витязей прекрасных

Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской...

Романтический пафос, который возникает в первых строках, уничтожается словом «дядька», которое приведено в несвойственном для него лексическом значении (тоже своего рода мистификация, как с «лукоморьем»). Дело в том, что «дядька» в словаре людей пушкинской поры означало мужчину, на чьем попечении находились дети мужского пола младшего возраста (до того, как для них нанимали гувернера), то есть своего рода мужского няньку. При подобном значении смысл отрывка меняется с точностью до наоборот, приобретая ярко выраженный пародийный характер. То, что употребление слова «дядька» не случайно, доказывает факт, что Пушкиным не было употреблено слово «дядя», не нарушающее стихотворного размера и употребляемое Пушкиным в других произведениях (напр., «Мой дядя самых честных правил...»).

Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя,..
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит...

В этих строках используется прием гротеска: «грозного» царя пленяют «мимоходом», в облаках «колдун несет богатыря», а не наоборот, как богатырю полагалось бы по рангу, волк назван «бурым», а не «серым», хотя «бурыми» бывают медведи, а не волки.

Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет...

Пародийность усиливается еще больше - ступа с Бабою Ягой «идет-бредет сама собой», хотя в реальности (сказочной, разумеется) ступа со своей обладательницей летала. Царь Кащей «над златом чахнет», что, во-первых, объясняет, почему сказочный Кащей был такой худой, а во-вторых, проливает свет на вопрос об отношении автора к деньгам и вообще к любого рода накопительству (сравн. «Скупой рыцарь»).

Там русской дух... там Русью пахнет!

Данная фраза возникает неожиданно и на первый взгляд совершенно не вытекает из предшествующего контекста. Однако если иметь в виду то, что говорилось о пушкинском представлении о народности, то становится ясно, что данная фраза относится вовсе не к самим перечисляемым персонажам, Ho к тому представлению о народности, которое свойственно Пушкину. Именно подобное ироничное отношение к персонажам и к самому себе, радостное, жизнеутверждающее мировоззрение свойственно, по Пушкину, русскому народу, и это именно тот дух, который приходит из русских народных сказок. Только этим можно объяснить то, что к «Руслану и Людмиле», являющемуся по жанру былиной (т.е. произведением героического эпоса), приставлен сказочный зачин.

Заканчивается это своего рода вступление словами, вполне традиционными для русской народной сказки. Ho и здесь все перевернуто «с ног на голову», так как фраза «И там я был, и мед я пил...» традиционно не относится к зачину, а принадлежит концовкам, т. е. помещается не в начале произведения, а в конце.

У моря видел дуб зеленый;
Под ним сидел, и кот ученый
Свои мне сказки говорил.
Одну я помню: сказку эту

Поведаю теперь я свету...

Последняя фраза представляет также своего рода мистификацию, литературный прием: Пушкин как бы отказывается от авторства, приписывая произведение кому-то еще. В данном случае объявляется, что это одна из сказок, рассказанная ему говорящим котом, а также что это «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой».

Подобные мистификации довольно характерны для Пушкина (напр., «Повести Белкина», где повествование ведется от имени, соответственно, Белкина; кроме того, косвенное отношение к этому приему имеет и изобретенное Пушкиным «отделение» автора от рассказчика - напр., в «Евгении Онегине»). Подобного рода мистификации преследуют двоякую цель: а) Пушкин демонстрирует свое преклонение перед вековой мудростью народа, саккумулированной в сказках, легендах, притчах и т. д., т. е. народном творчестве, отводя себе лишь роль рассказчика, а не того, кто все это придумал, б) Пушкин вносит в произведение самоиронию, а заодно «отмахивается» от разного рода критики и критиков (отношение к которым Пушкин довольно внятно изложил в своей поэзии).

Князь Владимир пирует с гостями по случаю свадьбы своей дочери Людмилы, которая выходит за князя Руслана. Приводится описание пира. И сразу же возникает лирическое отступление о пирах «вообще», которое рассказчик, «увлекшись», приводит слушателям:

He скоро ели предки наши,
He скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям...

Слилися речи в шум невнятный;
Жужжит гостей веселый круг;
Ho вдруг раздался глас приятный

И звонких гуслей беглый звук;
Все смолкли, слушают Баяна:
И славит сладостный певец

Людмилу-прелесть и Руслана
И Лелем свитый им венец.

Однако романтический антураж улетучивается, едва разговор заходит о главном герое:

Ho, страстью пылкой утомленный,
He ест, не пьет Руслан влюбленный;
На друга милого глядит,

Вздыхает, сердится, горит
И, щипля ус от нетерпенья,
Считает каждые мгновенья...

Таким образом, весь пир приобретает комический оттенок, преподносясь своего рода ненужной обязанностью, лишь оттягивающей сладостные мгновения первой брачной ночи.

У Руслана имеются три соперника, также претендующие на руку Людмилы и теперь пребывающие в унынии и вынашивающие планы мести: это Рогдай, «воитель смелый, мечом раздвинувший пределы богатых киевских полей»; другой - «Фарлаф, крикун надменный, в пирах никем не побежденный, но воин скромный средь мечей» («Фарлаф» - созвучно шекспировскому «Фальстаф»); и последний - «полный страстной думы, младой хазарский хан Ратмир» («Ратмир» - втречавшееся в русской истории имя - у Александра Невского был оруженосец с таким именем, погибший в одной из битв).

Ho наконец близится окончание пира:

Смешались шумными толпами,
И все глядят на молодых:
Невеста очи опустила,
Как будто сердцем приуныла,
И светел радостный жених.
Жених в восторге, в упоенье:
Ласкает он в воображенье

Стыдливой девы красоту...

Пародийность повествования возрастает. Герой произведения испытывает вполне земные и не слишком возвышенные чувства, понятные каждому смертному (что совершенно несвойственно романтическому герою).

И вот невесту молодую
Ведут на брачную постель;
Огни погасли... и ночную

Лампаду зажигает Лель.
Свершились милые надежды,
Любви готовятся дары;
Падут ревнивые одежды
На цареградские ковры...

Вы слышите ль влюбленный шепот
И поцелуев сладкий звук
И прерывающийся ропот

Последней робости?... Супруг

Восторги чувствует заране;
И вот они настали...

Внезапно появляющаяся «темная сила» смешивает все вокруг, налетает смерч и проносится дальше. «Романтический» герой оказывается в нелепом и смешном положении.

Встает испуганный жених,
С лица катится пот остылый;
Трепеща, хладною рукой
Он вопрошает мрак немой...
О горе: нет подруги милой!
Хватает воздух он пустой;
Людмилы нет во тьме густой,
Похищена безвестной силой.

Рассказчик тут же вставляет лирическое отступление, своего рода «комментарий» к происшедшему.

Ах, если мученик любви
Страдает страстью безнадежно;
Хоть грустно жить, друзья мои,
Однако жить еще возможно.
Ho после долгих, долгих лет

Обнять влюбленную подругу,
Желаний, слез, тоски предмет,
И вдруг минутную супругу
Навек утратить... о друзья,
Конечно лучше б умер я!

Князь просит гостей вызволить его дочь у темных сил и объявляет, что отдаст ее замуж за спасителя, приложив, как полагается, полцарства. Помимо Руслана ехать вызываются Рогдай, Ратмир и Фарлаф. «Былинный» князь благодарит их, и «с благодарностью немой в слезах к ним простирает руки старик, измученный тоской» (опять прием гротеска).

Витязи отправляются вдоль берега Днепра, затем разъезжаются в разные стороны.

Руслан через некоторое время подъезжает к пещере и, заметив в ней свет, входит. Там он видит старого чародея, Финна, читающего древнюю книгу. Финн говорит, что уже двадцать лет находится здесь, постигая тайную мудрость. Он сообщает Руслану, что его «обидчик» - «волшебник страшный Черномор, красавиц давний похититель», и что ему, Руслану, суждено его победить. Однако «романтическая» атрибутика вновь рассыпается усилиями рассказчика: Руслан проявляет беспокойство относительно того, что его невеста станет объектом любовных домогательств «седого колдуна». Финн его успокаивает, рисуя в ответ на тревогу молодого человека достаточно комичную картину (вновь используется прием гротеска: всесильный колдун, бессильный в любовной области):

Спокойся, знай: она напрасна
И юной деве не страшна.
Он звезды сводит с небосклона

Он свистнет - задрожит луна
Ho против времени закона
Его наука не сильна.
Ревнивый, трепетный хранитель

Замков безжалостных дверей,
Он только немощный мучитель
Прелестной пленницы своей.
Вокруг нее он молча бродит,
Клянет жестокий жребий свой...

Однако Руслану не спится, и он спрашивает у старца, что его привело в «пустыню». Тот рассказывает «романтическую» историю, представляющую яркий пример пародии на романтический жанр. Комический эффект здесь создается так же, как и во многих других случаях: Пушкин приводит чисто романтический сюжет, развивая повествование романтическими же изобразительными средствами, но концовку дает совершенно иную, абсолютно несовместимую со всей предшествующей логикой «романтического» повествования (снова прием гротеска).

Вначале Финн рисует пасторальную картину: он пастух, живет на лоне природы, счастливый и беспечный. Ho однажды он встречается с красавицей Наиной и влюбляется в нее.

Умчалась года половина;
Я с трепетом открылся ей,
Сказал: люблю тебя, Наина.
Ho робкой горести моей
Наина с гордостью внимала,
Лишь прелести свои любя,
И равнодушно отвечала:
«Пастух, я не люблю тебя!»

Рефрен, т.е. повтор в конце каждой строфы или иного смыслового отрезка одной и той же фразы - также прием, активно использовавшийся романтиками (хотя и позаимствованный у народного жанра баллады). Для сравнения - «Песнь Гаральда Смелого» К. Батюшкова.

Финн решает «бранной славой заслужить вниманье гордое Наины», и «впервые тихий край отцов услышал бранный звук булата и шум немирных челноков». Десять лет воины «снега и волны багрили кровию врагов», но, вернувшись и поднеся завоеванные сокровища к ногам возлюбленной, Финн слышит ответ: «Герой, я не люблю тебя!» Тогда Финн решает уединиться и постичь науку чародейства, чтобы «в гордом сердце девы хладной любовь волшебствами зажечь». Проходит время, настает «давно желанный миг»:

В мечтах надежды молодой,
В восторге пылкого желанья
Творю поспешно заклинанья,
Зову духов - и в тьме лесной

Стрела промчалась громовая,
Волшебный вихорь поднял вой,
Земля вздрогнула под ногой...
И вдруг сидит передо мной

Старушка дряхлая, седая,
Глазами впалыми сверкая,
С горбом, с трясучей головой,
Печальной ветхости картина.
Ах, витязь, то была Наина!..
Я ужаснулся и молчал,
Глазами страшный призрак мерил,

В сомненьи всё еще не верил
И вдруг заплакал,закричал:

Возможно ль! ах, Наина, ты ли!

Наина, где твоя краса?
Скажи, ужели небеса
Тебя так страшно изменили?

Скажи, давно ль, оставя свет,

Расстался я с душой и с милой?
Давно ли?.. «Ровно сорок лет, -

Был девы роковой ответ: -

Сегодня семьдесят мне било.
Что делать, - мне пищит она, -

Толпою годы пролетели,
Прошла моя, твоя весна -
Мы оба постареть успели.
Ho, друг, послушай: не беда

Неверной младости утрата.

Конечно, я теперь седа,

Немножко, может быть, горбата;

He то, что в старину была,
He так жива, не так мила;
Зато (прибавила болтунья)

Открою тайну: я колдунья!»

И было в самом деле так.
Немой, недвижный перед нею,
Я совершенный был дурак
Co всей премудростью моею.

Ho вот ужасно: колдовство

Вполне свершилось по несчастью.
Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью.
Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод

Бормочет мне любви признанье.

Вообрази мое страданье!
Я трепетал, потупя взор;
Она сквозь кашель продолжала

Тяжелый, страстный разговор:

«Так, сердце я теперь узнала;
Я вижу, верный друг, оно

Для нежной страсти рождено;
Проснулись чувства, я сгораю,
Томлюсь желаньями любви...
Приди в объятия мои...
О милый, милый! умираю...»

И между тем она, Руслан,
Мигала томными глазами;
И между тем за мой кафтан
Держалась тощими руками;
И между тем - я обмирал,
От ужаса, зажмуря очи;
И вдруг терпеть не стало мочи;
Я с криком вырвался, бежал.
Она вослед: «О, недостойный!
Ты возмутил мой век спокойный,
Невинной девы ясны дни!
Добился ты любви Наины,
И презираешь - вот мужчины!
Изменой дышат все они!
Увы, сама себя вини;
Он обольстил меня, несчастный!
Я отдалась любови страстной...
Изменник, изверг! о позор!
Ho трепещи, девичий вор!»

Развязка для истории, строившейся по романтическим канонам, совершенно немыслимая. Все повествование разворачивается на 180 градусов - даже возвышенная лексика, характерная для первой части рассказа Финна меняется на просторечную. Соответственно, рассказ Финна, своего рода «произведение в произведении», - типичная пародия на приемы и манеру писателей-романтиков.

Поблагодарив Финна за напутствие и предупреждение о коварстве Наины, которая обязательно, по словам старца, Руслана возненавидит, витязь отправляется дальше.

Песнь вторая

Песнь начинается лирическим отступлением о соперниках в делах любви. Пушкин призывает соперников к миру, так как «Кому судьбою непременной девичье сердце суждено, тот будет мил назло вселенной; сердиться глупо и грешно».

Рогдай тем временем, находясь в дороге, решает убить Руслана, чтобы избавиться от соперника. Он натыкается на Фарлафа, который отдыхает в тени у ручья и обедает. Приняв его за Руслана, Рогдай бросается за ним в погоню. Фарлаф, испугавшись, удирает, рассказчик тут же дает развернутое сравнение (лирическое отступление);

Так точно заяц торопливый,
Прижавши уши боязливо,
По кочкам, полем, сквозь леса
Скачками мчится ото пса.

Конь перепрыгивает через попавшийся на дороге ров, но «робкий всадник вверх ногами свалился тяжко в грязный ров», Рогдай подбегает, заносит меч, но тут узнает Фарлафа:

Глядит, и руки опустились;
Досада, изумленье, гнев
В его чертах изобразились;
Скрыпя зубами, онемев,
Герой, с поникшею главою

Скорей отъехав ото рва,
Бесился... но едва, едва
Сам не смеялся над собою.

Снова нетипичная развязка для романтического произведения. Пушкин как бы перебирает романтические сюжеты (в данном случае - широко используемый романтиками сюжет о соперничестве в любви), своего рода романтические штампы, и поочередно их пародирует.

После стычки с Фарлафом Рогдай встречает Наину, которая указывает ему направление, в котором отправился Руслан.

Наина является и перед лежащим в грязном рву Фарлафом. Она советует ему ехать в свое селение под Киевом, жить там припеваючи, обещает, что «от нас Людмила не уйдет».

Руслан тем временем продолжает свой путь. Внезапно он сталкивается с каким-то грозным всадником, который в грубой форме вызывает его на бой.

Руслан вспылал, вздрогнул от гнева;
Он узнает сей буйный глас...
Друзья мои! а наша дева?
Оставим витязей на час;
О них опять я вспомню вскоре.
А то давно пора бы мне
Подумать о младой княжне
И об ужасном Черноморе.

Еще один пародийный ход - прервать на кульминационном моменте повествование. Снова в действие вступает принцип совмещения несовместимого: сюжетная важность момента и отношение к нему автора как к чему-то незначительному, от чего вполне можно отвлечься на посторонний предмет. Рассказчик возвращается к моменту похищения Людмилы Черномором от «воспаленного Руслана», приводя лирическое отступление, соответствующее теме:

С порога хижины моей
Так видел я, средь летних дней,
Когда за курицей трусливой

Султан курятника спесивый,
Петух мой по двору бежал

И сладострастными крылами
Уже подругу обнимал;
Над ними хитрыми кругами

Цыплят селенья старый вор,
Прияв губительные меры,
Носился, плавал коршун серый
И пал как молния на двор.
Взвился, летит. В когтях ужасных

Во тьму расселин безопасных

Уносит бедную злодей.
Напрасно, горестью своей
И хладным страхом пораженный,
Зовет любовницу петух...
Он видит лишь летучий пух,
Летучим ветром занесенный.

Сравнение героев с персонажами этого лирического отступления не могут носить иного смысла, кроме пародийного. Снижение пафоса здесь едва ли не максимальное во всей поэме.

Людмила приходит в себя в покоях Черномора, видит вокруг восточное убранство. Принимаясь было описывать роскошь дворца, рассказчик на полпути бросает затею, ограничиваясь фразой:

Довольно... благо мне не надо

Описывать волшебный дом;
Уже давно Шехеразада
Меня предупредила в том.
Ho светлый терем не отрада,
Когда не видим друга в нем.

То есть все предыдущее описание (включая апелляцию к авторитету Шехеразады, рассказчицы знаменитой «1001 ночи») рассыпается под воздействием последних двух строк.

Людмилу наряжают в роскошные наряды, но она тоскует, так как разлучена с любимым. Снова идет сюжет, весьма характерный для романтической традиции, однако и он рассыпается, когда рассказчик упоминает, что Людмила в зеркало на себя не глядит, а потом добавляет от себя лично сентенцию (в форме лирического отступления):

Te, кои, правду возлюбя,
На темном сердца дне читали,
Конечно знают про себя,
Что если женщина в печали
Сквозь слез, украдкой, как-нибудь,
Назло привычке и рассудку,
Забудет в зеркало взглянуть -
То грустно ей уж не на шутку.

Людмила «в слезах отчаяния» отправляется в сад, следует довольно подробное описание сада в строго романтической традиции (местный колорит) - т. е. перед нами предстает некое «идеальное место», которое «прекраснее садов Армиды и тех, которыми владел царь Соломон иль князь Тавриды» (снова в сравнении заложен гротеск: Соломон - полумифический библейский персонаж, а «князь Тавриды» - ни кто иной, как Потемкин, фаворит Екатерины II, которому, как известно, после крымской кампании был присвоен титул «Таврический»).

Повсюду роз живые ветки
Цветут и дышат по тропам.
Ho безутешная Людмила
Идет, идет и не глядит.
Волшебства роскошь ей постыла,
Ей грустен неги светлый вид;
Куда, сама не зная, бродит,
Волшебный сад кругом обходит,
Свободу горьким дав слезам,
И взоры мрачные возводит
К неумолимым небесам.
Вдруг осветился взор прекрасный;
К устам она прижала перст;
Казалось, умысел ужасный

Рождался... Страшный путь отверст:

Высокий мостик над потоком
Пред ней висит на двух скалах;
В уныньи тяжком и глубоком
Она подходит - и в слезах
На воды шумные взглянула,
Ударила, рыдая, в грудь,
В волнах решилась утонуть -
Однако в воды не прыгнула
И дале продолжала путь.

Снова тот же пародийный прием: нагнетение трагической атмосферы в романтическом духе и разрешение ситуации с точностью до наоборот.

Людмила, «по солнцу бегая с утра», проголодалась. Перед ней появляется стол с изысканными яствами. Ho Людмила, как и подобает романтической героине, отказывается есть:

Мне не страшна злодея власть:
Людмила умереть умеет!
He нужно мне твоих шатров,
Ни скучных песен, ни пиров -
He стану есть, не буду слушать,
Умру среди твоих садов!»
Подумала - и стала кушать.

Наступает вечер, Людмила отправляется спать, «рукой нежной» рабов «раздета сонная княжна». Она «прелестна прелестью небрежной», но при этом:

Дрожит как лист, дохнуть не смеет;
Хладеют перси, взор темнеет;
Мгновенный сон от глаз бежит;
He спит, удвоила вниманье,
Недвижно в темноту глядит...

Скоро появляется и тот, чьего появления опасались, - грозный волшебник Черномор. Его сопровождает свита, очень пышная процессия (для писателей-романтиков, в частности, для Байрона, было чрезвычайно характерно увлечение восточной тематикой). Романтический штамп также разрешается во вполне гротесковом ключе:

Княжна с постели соскочила,
Седого карлу за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
Трепеща, скорчился бедняк,
Княжны испуганной бледнее;
Зажавши уши поскорее,
Хотел бежать, но в бороде

Запутался, упал и бьется;
Встает, упал; такой беде
Арапов черный рой мятется;
Шумят, толкаются, бегут,
Хватают колдуна в охапку
И вон распутывать несут,
Оставя у Людмилы шапку.

Рассказчик возвращается к Руслану, описывает, как тот побеждает соперника, сбросив его с обрыва в реку. Далее рассказчик открывает «тайну» - кто был витязь, с которым сражался Руслан (снова характерный прием романтиков; для сравнения - этот романтический прием Пушкин использует в «Дубровском», когда Владимир появляется в доме Троекуровых под именем Дефоржа).

И слышно было, что Рогдая
Тех вод русалка молодая
На хладны перси приняла

И, жадно витязя лобзая,
На дно со смехом увлекла,
И долго после, ночью темной,
Бродя близ тихих берегов,
Богатыря призрак огромный

Пугал пустынных рыбаков.

Песнь третия

Песнь начинается с обращения к критику (см. комментарий к вступлению - «У лукоморья дуб зеленый» - о том, что мистификация с «отказом» от авторства - это лишь еще одна игра, еще один ход, разрущающий стереотипы - в данном случае «серьезной» критики).

Напрасно вы в тени таились

Для мирных, счастливых друзей,
Стихи мои! Вы не сокрылись

От гневных зависти очей.
Уж бледный критик, ей в услугу,
Вопрос мне сделал роковой:
Зачем Русланову подругу,
Как бы на смех ее супругу,
Зову и девой и княжной?
Ты видишь, добрый мой читатель,
Тут злобы черную печать!
Скажи, зоил, скажи, предатель,
Ну как и что мне отвечать?
Красней, несчастный, бог с тобою!
Красней, я спорить не хочу;
Довольный тем, что прав душою,
В смиренной кротости молчу.
Ho ты поймешь меня, Климена,
Потупишь томные глаза,
Ты, жертва скучного Гимена...
Я вижу: тайная слеза
Падет на стих мой, сердцу внятный;
Ты покраснела, взор погас;
Вздохнула молча... вздох понятный!

Ревнивец: бойся, близок час;
Амур с Досадой своенравной

Вступили в смелый заговор,
И для главы твоей бесславной

Готов уж мстительный убор.

Пушкин прямо заявляет, что его произведение строится не по законам литературы (искусственно сконструированным и выдуманным, напр., романтические каноны), но по законам самой жизни, которая сама по себе прекраснее любой выдумки, любой «литературщины». Именно это отношение к действительности и к литературе являлось той основой, идейной предпосылкой, из которой впоследствии разовьется русский реализм.

Черномор в досаде после вчерашней вечерней неудачи расчесывает спутавшуюся бороду, к нему является Наина и предупреждает об опасности. Черномор заявляет, что «противник слабый» ему не страшен, тем более что его борода волшебная:

Сей благодатной бородой

Недаром Черномор украшен.
Доколь власов ее седых

Враждебный меч не перерубит,
Никто из витязей лихих,
Никто из смертных не погубит

Малейших замыслов моих...

Черномор отправляется к Людмиле, но не находит ее в палатах. Он в ярости и приказывает ее разыскать, «не то - шутите вы со мною - всех удавлю вас бородою!»

Читатель, расскажу ль тебе,
Куда красавица девалась?
Всю ночь она своей судьбе
В слезах дивилась и - смеялась.
Ее пугала борода,
Ho Черномор уж был известен,
И был смешон, а никогда
Co смехом ужас несовместен.

Последняя фраза примечательна, так как в ней Пушкин прямо открывает одну из своих Творческих задач. Смех в произведении присутствует как антитеза мрачному романтическому, «литературному», взгляду на мир (ср. природу народного смеха в главе, посвященной древнерусской литературе). Смех же уничтожает «ужас», являясь отражением жизни, так как жизнь в своей основе есть благо, а значит, радость.

Людмила находит шапку, оброненную Черномором, которая оказывается невидимкой, надевает ее и скрывается от карлика и его слуг. На полуслове рассказчик себя прерывает и возвращается к герою:

Ho возвратимся же к герою.
He стыдно ль заниматься нам

Так долго шапкой, бородою,
Руслана поруча судьбам?

Руслан приезжает в дремучий лес, потом выходит на «старой битвы поле», сплошь усеянное останками воинов. Русланом одолевают элегические размышления о «бренности бытия», о том, что, возможно, и его удел будет таков же (снова романтический штамп).

Ho вскоре вспомнил витязь мой,
Что добрый меч герою нужен
И даже панцирь; а герой
С последней битвы безоружен.

Оставив меланхолические размышления, Руслан занимается мародерством, т. е. попросту забирает амуницию и оружие у мертвых (пародийное разрешение романтической ситуации).

Руслан отправляется дальше и видит огромный холм, который при ближайшем рассмотрении оказывается головой. Следует описание головы в романтической стилистике. Руслан приближается, щекочет копьем голове ноздри, и она чихает. Витязя вместе с конем сдувает ветром (пародийное разрешение романтической ситуации). После чего Руслан затевает перепалку с головой, намереваясь дать ей бой, хотя та просит оставить ее в покое (пародия на рыцарские сюжеты, используемые романтиками, когда герои едут «добывать славы» во что бы то ни стало, совершать подвиги, пусть даже и «на пустом месте»):

«Куда ты, витязь неразумный?
Ступай назад, я не шучу!
Как раз нахала проглочу!»
Руслан с презреньем оглянулся,
Браздами удержал коня
И с гордым видом усмехнулся.
«Чего ты хочешь от меня? -
Нахмурясь, голова вскричала. -

Вот гостя мне судьба послала!
Послушай, убирайся прочь!
Я спать хочу, теперь уж ночь,
Прощай!» Ho витязь знаменитый,
Услыша грубые слова,
Воскликнул с важностью сердитой:
«Молчи, пустая голова!
Слыхал я истину бывало:
Хоть лоб широк, да мозгу мало!
Я еду, еду, не свищу,
А как наеду, не спущу!»

Просторечные выражения (поговорка, разговорная стилистика) служат усилению гротеска.

Голова, не стерпев грубости, начинает дуть. Витязя несколько раз сдувает, голова хохочет и дразнит «героя» «страшным языком». Руслану удается поразить голову копьем в язык. Все это сопровождается «не совсем уместным» лирическим отступлением:

От удивленья, боли, гнева,
В минуту дерзости лишась,
На князя голова глядела,
Железо грызла и бледнела.
В спокойном духе горячась,
Так иногда средь нашей сцены

Плохой питомец Мельпомены,
Внезапным свистом оглушен,
Уж ничего не видит он,
Бледнеет, ролю забывает,
Дрожит, поникнув головой,
И заикаясь умолкает
Перед насмешливой толпой.

Воспользовавшись моментом, Руслан поражает голову в щеку, та переворачивается, катится. Руслан, «увлекшись», «бежит с намереньем жестоким ей нос и уши обрубить», но голова стонет и со вздохом говорит: «Твоя десница доказала, что я виновен пред тобой». Далее голова рассказывает, что ранее принадлежала храброму витязю, чьим младшим братом был Черномор. Черномор, «рожденный карлой, с бородою», завидовал росту старшего брата. Однажды Черномор сказал брату, что «в черных книгах отыскал, что за восточными горами на тихих моря берегах, в глухом подвале, под замками хранится меч», которому суждено погубить обоих братьев - старшему он отрубит голову, а Черномору бороду (в которой сосредоточена вся его сила). Старший брат берет с собой Черномора, находит меч. Между братьями вспыхивает ссора - кому владеть мечом. Тогда Черномор предлагает соревнование - приложить ухо к земле и ждать. Кто первый услышит звон, тот и победитель.

Сказал и лег на землю он.
Я сдуру также растянулся;
Лежу, не слышу ничего,
Смекая: обману его!
Ho сам жестоко обманулся.
Злодей в глубокой тишине,
Привстав, на цыпочках ко мне

Подкрался сзади, размахнулся;
Как вихорь свистнул острый меч,
И прежде, чем я оглянулся,
Уж голова слетела с плеч -
И сверхъестественная сила
В ней жизни дух остановила.
Мой остов тернием оброс;
Вдали, в стране, людьми забвенной,
Истлел мой прах непогребенный;
Ho злобный карла перенес
Меня в сей край уединенный,
Где вечно должен был стеречь

Тобой сегодня взятый меч.

Голова отдает Руслану меч и просит отомстить Черномору.

Песнь четвертая

Песнь начинается лирическим отступлением о «волшебниках» - открытых недругах-похитителях невест, и о «друзьях», которые делают то же самое, но только тайно:

Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога

За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же - честь и слава им! -

Женитьбы наши безопасны...
Их замыслы не так ужасны

Мужьям, девицам молодым.
Ho есть волшебники другие,
Которых ненавижу я:
Улыбка, очи голубые
И голос милый - о друзья!
He верьте им: они лукавы!
Страшитесь, подражая мне,
Их упоительной отравы,
И почивайте в тишине.

Ратмир во время поисков Людмилы выезжает в долину и видит на скалах замок. По стене замка ходит девушка и поет. Она зовет Ратмира в замок, где «ночью нега и покой, а днем и шум и пированье». В замке живут очаровательные женщины. Ратмир идет в замок, девы ухаживают за ним, кормят, оставляют у себя, ведут в спальню. Ho здесь рассказчик «одергивает» себя:

Ho, други, девственная лира

Умолкла под моей рукой;
Слабеет робкий голос мой -
Оставим юного Ратмира;
He смею песней продолжать:
Руслан нас должен занимать,
Руслан, сей витязь беспримерный,
В душе герой, любовник верный.

Руслан «путь отважно продолжает», «с каждым днем преграды новые встречает: то бьется он с богатырем, то с ведьмою, то с великаном», и всегда, несмотря на призывное пение русалок, которое он периодически слышит ночами, он помнит о Людмиле (в отличие от Ратмира, которому рассказчик явно завидует больше, чем Руслану).

Людмила между тем забавляется, играя в прятки со слугами Черномора: сняв шапку-невидимку, зовет их, а потом снова ее надевает. Она бродит по владениям Черномора, ест, пьет, купается в фонтане, скучает. Наконец Черномор решает ее поймать во что бы то ни стало и раскидывает в саду прозрачную сеть. Использовав в качестве «приманки» призрак раненого Руслана, Черномор заманивает Людмилу в сети. Ta лишается чувств.

Что будет с бедною княжной!
О страшный вид: волшебник хилый

Ласкает дерзостной рукой

Младые прелести Людмилы!
Ужели счастлив будет он?
Чу... вдруг раздался рога звон,
И кто-то карлу вызывает.
В смятеньи,бледный чародей
На деву шапку надевает;
Трубят опять; звучней, звучней!
И он летит к безвестной встрече,
Закинув бороду за плечи.

Песнь пятая

Песнь начинается «лирическим отступлением» о героине поэмы - Людмиле (во многом напоминающим строки, позднее посвященные Татьяне в «Евгении Онегине»):

Ах, как мила моя княжна!
Мне нрав ее всего дороже:
Она чувствительна, скромна,
Любви супружеской верна,
Немножко ветрена... так что же?
Еще милее тем она.
Всечасно прелестию новой
Умеет нас она пленить;

Скажите: можно ли сравнить

Ее с Дельфирою суровой?
Одной - судьба послала дар

Обворожать сердца и взоры;
Ее улыбка, разговоры

Во мне любви рождают жар,
А та - под юбкою гусар,
Лишь дайте ей усы да шпоры!
Блажен, кого под вечерок
В уединенный уголок
Моя Людмила поджидает
И другом сердца назовет;
Ho, верьте мне, блажен и тот,
Кто от Дельфиры убегает
И даже с нею незнаком.
Да, впрочем, дело не о том!
Ho кто трубил? Кто чародея

На сечу грозну вызывал?
Кто колдуна перепугал?

Начинается бой Руслана и Черномора. Черномор летает вокруг и обрушивает на Руслана удары булавы, Улучшив момент, Руслан хватает карлика за бороду, и тот поднимает его вверх.

Уже колдун под облаками;
На бороде герой висит;

Снова пародийный контекст (герой «висит» на бороде, сравн. Вступление).

От напряженья костенея,
Руслан за бороду злодея

Упорной держится рукой.

Черномор пытается вступить в переговоры с Русланом, но тот не слушает.

Напрасно длинной бородой

Усталый карла потрясает:
Руслан ее не выпускает
И щиплет волосы порой.
Два дни колдун героя носит,
На третий он пощады просит...

Руслан приказывает нести его к Людмиле. Черномор приносит его в покои, Руслан отрубает ему бороду, привязывает ее себе на шлем, а карлика сует в мешок и приторачивает к седлу. Затем он ищет Людмилу, но безуспешно. Обезумев от горя, Руслан рубит воздух мечом и случайно сбивает с Людмилы шапку-невидимку. Однако Людмила погружена в сон. Руслан слышит голос Финна, что Людмила восстанет ото сна перед своим отцом, и отправляется в путь. По поводу сна Людмилы рассказчик также приводит лирическое отступление:

А дева спит. Ho юный князь,
Бесплодным пламенем томясь,
Ужель, страдалец постоянный,
Супругу только сторожил
И в целомудренном мечтанье,
Смирив нескромное желанье,
Свое блаженство находил?
Монах, который сохранил

Потомству верное преданье
О славном витязе моем,
Нас уверяет смело в том:
И верю я! Без разделенья
Унылы, грубы наслажденья:
Мы прямо счастливы вдвоем.
Пастушки, сон княжны прелестной
He походил на ваши сны,
Порой томительной весны,
На мураве, в тени древесной.
Я помню маленький лужок
Среди березовой дубравы,
Я помню темный вечерок,
Я помню Лиды сон лукавый...
Ах, первый поцелуй любви,
Дрожащий, легкий, торопливый,
He разогнал, друзья мои,
Ее дремоты терпеливой...
Ho полно, я болтаю вздор!
К чему любви воспоминанье?
Ее утеха и страданье
Забыты мною с давних пор;

Теперь влекут мое вниманье

Княжна, Руслан и Черномор.

На обратном пути Руслан снова встречается с головой, уже мертвой. Руслан говорит, что отомстил Черномору, и эти слова голову оживляют. Она видит поверженного карлика и спокойно отходит в мир иной.

Через некоторое время пути Руслан на берегу реки видит челнок с прекрасной девой и счастливым рыбаком, в котором узнает Ратмира. Они радостно встречаются, и хан Ратмир говорит Руслану, что ради своей пастушки оставил двенадцать дев, которые его любили, что его «душе наскучил бранной славы пустой и гибельный призрак». Руслан отправляется дальше, а Ратмир желает ему счастья, любви и славы.

Переход к рассказу о коварстве Фарлафа рассказчик предваряет лирическим отступлением, в котором вновь проявляются художественные и эстетические воззрения автора.

Зачем судьбой не суждено

Моей непостоянной лире

Геройство воспевать одно
И с ним (незнаемые в мире)
Любовь и дружбу старых лет?
Печальной истины поэт,
Зачем я должен для потомства

Порок и злобу обнажать
И тайны козни вероломства
В правдивых песнях обличать?

К Фарлафу, пребывающему в бездельи, является Наина и приказывает идти за ней. Они приходят на поле, где расположился на ночлег Руслан. Руслану снится пророческий сон о его смерти и похищении Людмилы, однако проснуться он не может. Фарлаф убивает его и скрывается с Людмилой.

Песнь шестая

Утром просыпается Черномор. Выглянув из мешка, видит убитого Руслана и радуется, считая себя свободным.

Фарлаф тем временем появляется в Киеве и предстает перед князем, рассказав о том, как вызволил Людмилу из рук «злого лешего», бившись с ним три дня. Однако сна Людмилы никто прервать не может. Все гадают, что предпринять.

На следующий день выясняется, что у стен города стоят печенеги, вторгшиеся в русские пределы.

Тем временем Финн узнает о том, что случилось с Русланом и оживляет его при помощи мертвой и живой воды. Руслан встает, Финн говорит, чтобы он ехал защищать город и дает ему кольцо, которым можно развеять сон Людмилы.

Печенеги осаждают Киев, город готовится к кровавой битве. Скоро завязывается бой (описание боя сравн. с «Полтавой»).

Внезапно в стане врага появляется Руслан, разя врагов направо и налево. Воодушевленные русские воины также бросаются в бой. Печенеги бегут.

Фарлаф, увидев Руслана, в ужасе винится перед всеми в содеянном. Руслан при помощи кольца будит Людмилу. Фарлафа на радостях прощают, Черномора, лишенного чародейской силы бороды, также оставляют во дворце.

Полна томительною думой -
Ho огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек -
И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений...

Лирические отступления в поэме "Руслан и Людмила" представляют собой важнейшие приемы для развертывания и раскрытия сюжета. Пушкин постоянно в лирических отступлениях соотносит пародируемый балладный сюжет с собственным опытом - жизненным и литературным. Первый делает описываемые ситуации бытовыми, а второй - выдуманными, заведомо ненастоящими.
1. Одно из лирических отступлений - это пародийный ход. Автор прервает на кульминационном моменте повествование. Рассказчик возвращается к моменту похищения Людмилы Черномором от "воспаленного Руслана", приводя лирическое отступление, соответствующее теме. "С порога хижины моей Так видел я, средь летних дней, Когда за курицей трусливой Султан курятника спесивый, Петух мой по двору бежал И сладострастными крылами Уже подругу обнимал; Над ними хитрыми кругами Цыплят селенья старый вор, Приняв губительные меры, Носился, плавал коршун серый И пал как молния па двор. Взвился, летит. В когтях ужасных Во тьму расселин безопасных Уносит бедную злодей. Напрасно, горестью своей И хладным страхом пораженный, Зовет любовницу петух... Он видит лишь летучий пух, Летучим ветром занесенный". Сравнение героев с персонажами этого лирического отступления не могут носить иного смысла, кроме пародийного.
2. Лирическое отступление, своего рода "комментарий" о похищении Людмилы: Ах, если мученик любви Страдает страстью безнадежно; Хоть грустно жить, друзья мои, Однако жить еще возможно. Но после долгих, долгих лет Обнять влюбленную подругу, Желаний, слез, тоски предмет, И вдруг минутную супругу Навек утратить... о друзья, Конечно лучше б умер я!
3. Песнь вторая начинается лирическим отступлением о соперниках в делах любви. "Соперники в искусстве брани, Не знайте мира меж собой; Несите мрачной славе дани И упивайтеся враждой! Пусть мир пред вами цепенеет, Дивяся грозным торжествам: Никто о вас не пожалеет, Никто не помешает вам. Соперники другого рода, Вы, рыцари парнасских гор, Старайтесь не смешить народа Нескромным шумом ваших ссор; Бранитесь – только осторожно. Но вы, соперники в любви, Живите дружно, если можно! " Пушкин призывает соперников к миру, так как "Кому судьбою непременной девичье сердце суждено, тот будет мил назло вселенной; сердиться глупо и грешно".
4. Песнь четвертая начинается лирическим отступлением о "волшебниках" открытых недругах похитителях невест, и о "друзьях", которые делают то же самое, но только тайно: Я каждый день, восстав от сна, Благодарю сердечно бога За то, что в наши времена Волшебников не так уж много. К тому же честь и слава им! Женитьбы наши безопасны.... Их замыслы не так ужасны Мужьям, девицам молодым. Но есть волшебники другие, Которых ненавижу я: Улыбка, очи голубые И голос милый о друзья! Не верьте им: они лукавы! Страшитесь, подражая мне, Их упоительной отравы, И почивайте в тишине.