Прославленный английский литератор, автор «Утопии», Томас Мор (More, 1480-1536), родившийся в Лондоне около 1480, был сыном юриста и сам избрал своей профессией юриспруденцию. Но с ранней молодости он полюбил гуманизм и отдался ему с увлечением, познакомившись с Эразмом Роттердамским . Мор был в то время еще молодой человек, и, вероятно, влияние Эразма содействовало развитию его природной склонности к сатирическому тону. Они остались на всю жизнь друзьями. Занимая высокие должности, Томас Мор сохранил скромные привычки, не любил важничать. Автор «Утопии» был веселый, приветливый человек; личные его потребности были очень ограничены, но он был очень гостеприимен и щедр. Он очень любил музыку; разговор его был шутливый; во всех неприятностях он сохранял светлое спокойствие души и сохранил его, подвергшись смертному приговору. Он смеялся над «темнотой» монахов, но оставался верен учению католической церкви, соблюдал её обряды, постился, бичевал себя, прожил четыре года в лондонском картезианском монастыре и довольно долго думал поступить в орден картезианцев .

Подобно многим другим в ту эпоху борьбы противоположных идейных и религиозных систем, Мор не выработал себе последовательного образа мыслей, искал опоры в принципах, не соответствовавших его характеру. При короле Генрихе VIII , любившем разговаривать с умными людьми, покровительствовавшем науке и заслужившем льстивые похвалы английских и иноземных гуманистов, Томас Мор быстро поднялся до очень высокого положения в государстве. Король отправлял его послом к другим государям; он стал государственным казначеем, спикером (президентом) палаты общин и наконец лордом-канцлером. Кроме «Утопии» Мор написал и богословские трактаты, нападал на Лютера , защищал католичество против протестантизма. Он считал приверженцев начавшейся на его глазах Реформации врагами закона и королевской власти, и поэтому преследовал их. Дело о разводе Генриха VIII с первой женой погубило Томаса Мора: он отказался дать присягу на признание короля главою церкви и был осужден Генрихом на смертную казнь. Спокойно, с веселой шуткой он положил голову на плаху 6 июля 1536.

Томас Мор писал эпиграммы, стихотворения по поводу праздников, полемические сочинения, написал историю Ричарда III на английском языке и сам перевел ее на латынь. Но знаменитейшее его произведение – небольшой рассказ «О наилучшем общественном устройстве и о новом острове Утопии», политический роман, написанный отчасти под влиянием «Государства» Платона . Слово «Утопия» (от греч. у-топос) значит «земля, которой нет нигде», фантастическая страна. Но в те времена плаваний Колумба и Магеллана и других изумительных географических открытий многие полагали, что Утопия представляет описание действительного быта на каком-нибудь новооткрытом острове. Описание этого идеального быта очень понравилось «просвещённым», наклонным к гуманизму людям того времени, сознававшим недостатки действительности. «Утопия» Томаса Мора была напечатана в 1516 году. Кратко перескажем её содержание.

Мореплаватель Гитлодей открыл в далекой части океана остров Утопию, о котором ничего не знали европейцы. Там люди живут совершенно не так, как в Европе, где государства устроены в интересах богатого сословия, где вешают воров, но поддерживают такое состояние общества, которое неизбежно создаёт воров, где множество тунеядцев окружает могущественных людей, где содержатся войска и огромные количества земли находятся во владении немногих. На острове Утопии совершенно иное устройство, справедливое и счастливое. Оно имеет демократическое основание; все правители избираются народом, некоторые на год, другие, как например государь, на всю жизнь. Частной собственности на Утопии Мора нет. Труд и наслаждение распределены равномерно. Главное занятие жителей – земледелие, кроме того каждый учится какому-нибудь ремеслу, Правительство наблюдает за тем, чтобы каждый трудился: тунеядцев там нет; время труда и время отдыха определены законом. Освобождены от физической работы только те, кто посвящает себя науке и успешно занимается ей; из них на Утопии избираются духовные сановники, высшие правители и государь.

Карта воображаемого острова Утопия, художник А. Ортелиус, ок. 1595

Все произведения труда составляют общественную собственность. Те бесполезные вещи, которые в Европе ценятся дорого, там находятся в пренебрежении. Жители Утопии берутся за оружие только для своей защиты или для освобождения порабощенных народов. Законы у них простые, имеют очень небольшой объем. За тяжелые преступления виновный наказывается рабством.

Основанием нравственности служит сообразность жизни с природой и разумом. В религиозных делах владычествует полная терпимость. Согласно Мору, жители Утопии считают необходимыми только три основных догмата: веру в Бога и Провидение, в бессмертие души, в воздаяние за дурное и хорошее в загробном мире. Духовенство обязано воздерживаться в общественном богослужении от всего, что может стеснять свободу совести. Признавая Бога, которого называют Митрой, жители Утопии не делают никаких изображений его, и общественные молитвы говорят о нем в таких широких выражениях, что каждый может понимать их, сообразно своему убеждению. Никакого принуждения в деле религии не допускается. Число праздников очень невелико. Каждому празднику предшествует примирение между родственниками. Многие из жителей Утопии поклоняются солнцу, луне, звездам; многие воздают религиозные почести памяти героев (великих людей, оказавших большие услуги человечеству); очень распространено также христианство. Когда однажды некий фанатик стал говорить, что все нехристиане осуждены на вечное мучение в аду, он был изгнан, как возбудитель вражды между людьми.

Священники на Утопии держатся разных религий, совершают обряды каждый по своей вере. Число священников очень невелико. Они избираются из людей самой чистой нравственности; они учат детей, помогают взрослым своими советами, подвергают порочных отлучению от религиозного общества; этого наказания люди очень боятся, потому что духовенство пользуется большим уважением. Священники служат народу примером хорошей семейной жизни, потому что они все женаты, они женятся на девушках самой хорошей нравственности. Никакой юридической власти они не имеют, действуют на народ только убеждением. Они ведут трудовую жизнь, делят с народом все его работы, участвуют и в войне.

Очень кратко Идеальное устройство острова Утопия, где упразднены деньги и частная собственность, а правителей выбирают граждане, противо­по­ставляется европейским державам XVI века, где ведутся войны за чужие земли.

Книга начинается своеобразным вступлением - письмом Томаса Мора к другу Петру Эгидию с просьбой прочесть «Утопию» и написать, не ускользнули ли от Мора какие-то важные детали.

Первая книга

Повествование ведётся от лица Томаса Мора. Он прибывает во Фландрию в качестве посла и встречает там Петра. Тот знакомит друга с опытным морепла­вателем Рафаилом, который много путешествовал. Рафаил, узнав множество обычаев и законов других стран, выделяет такие, которые можно использовать во благо в европейских государствах. Пётр советует мореплавателю употребить свои знания, устроившись на службу к государю советником, но тот не желает заниматься этим - цари много внимания уделяют военному делу и стремятся приобрести всё новые земли вместо того, чтобы заботится о своих собственных. Все советники, как правило, поддерживают в этом владыку, дабы не испортить свою репутацию и не впасть в немилость. Рафаил же осуждает войну и считает её бессмысленной. Мелкое воровство и убийство караются одинаково: смертной казнью. Богачи купаются в роскоши, проводя своё время в праздности, а простой люд тяжко работает, нищенствуя, что и способствует преступности.

Каждая держава считает нужным иметь армию и неограниченное количество золота для содержания войска, война же необходима хотя бы для того, чтобы дать опыт солдатам в резне.

Как истинный философ, Рафаил хочет говорить правду, поэтому стоит воздержаться от занятий государ­ственными делами. Мореплаватель рассказывает о государстве, чьи обычаи и законы пришлись ему по душе.

Вторая книга

Остров Утопия назван в честь основателя этого государства, Утопа. На острове пятьдесят четыре города. Нравы, учреждения и законы везде одинаковы. Центром является город Амаурот. Поля равномерно распределены межу всеми областями. Городские и сельские жители каждые два года меняются местами: в деревни прибывают те семьи, которые ещё здесь не работали.

Амаурот окружён глубоким рвом, бойницами и башнями. Это чистый и красивый город. Возле каждого дома есть прекрасный сад. Частная собственность настолько упразднена, что каждые десять лет утопийцы по жребию меняют свои дома.

Каждые тридцать семейств выбирают себе филарха (или сифогранта), над десятью филархами и их семействами стоит протофиларх (или транибор). Все двести протофилархов выбирают князя, который руководит страной. Его избирают на всю жизнь. На других должностях лица меняются ежегодно.

Все мужчины и женщины в стране занимаются земледелием. Помимо этого каждый изучает какое-то ремесло, которое передаётся по наследству. Если кто-то тяготеет не к семейному делу, его переводят в семейство, которое занимается нужным ремеслом. Рабочий день длится шесть часов. Свободное время, как правило, посвящают наукам или своему делу. Наиболее усердные в науках продвигаются в разряд учёных. Из них выбирают духовенство, послов, траниборов и главу государства - адема.

Во время работы утопийцы одеты в шкуры, по улицам они ходят в плащах (крой и цвет одинаков на всём острове). У каждого одно платье на два года.

В семьях повинуются старейшему. Если города перенаселены, то граждан Утопии переселяют в колонии, и наоборот. В центре каждого города есть рынок, куда свозят товары и продовольствие. Там каждый может взять себе сколько нужно: всё имеется в достаточном изобилии. Во дворцах собирается вся сифогрантия для общественных обедов и ужинов.

Утопийцы могут перемещаться между городами с позволения траниборов и сифогрантов. За произвольное передвижение утопийца ждёт наказание, при повторном нарушении - рабство.

Всё необходимое в Утопии есть в таком количестве, что часть отдают малоимущим других стран, остальное продают. Деньги утопийцы используют только во внешней торговле и хранят на случай войны. Золото и серебро они презирают: в кандалы из этих металлов заковывают рабов, утопийцы им вообще не пользуются. Драгоценные камни служат детям игрушками. Взрослея, они оставляют их.

В науках и искусстве утопийцы достигли больших высот. Если у них гостят иностранцы, граждане Утопии детально знакомятся с их культурой и науками, быстро их постигают и развивают у себя.

Жизнь утопийцев состоит из добродетели и удовольствий тела и духа. Отношения строятся на честности и справед­ливости, граждане помогают слабым и заботятся о больных. Здоровье - одно из главных удовольствий, также ценится красота, сила и проворство.

В рабство обращают за позорное деяние утопийцев или приговорённых к казни предста­вителей других народов. Труд рабов приносит больше пользы, чем казнь.

Тяжело больным даётся право прервать свои мучения: ведь жизнь - это удовольствие, такой поступок не считается грехом. Прелюбодеяние тяжко карается.

Утопийцы считают войну зверством, поэтому для победы, прежде всего, используют хитрость, подкуп приближённых государя-врага и так далее. Если этот метод не помогает, они делают ставку на военные сражения. Утопийцы нанимают иноземных солдат и щедро им платят. Своих граждан ставят лишь на руководящие должности. Они могут вступить в войну для защиты угнетённых народов, но никогда не допускают сражений на своих землях.

В Утопии граждане свободно выбирают любую религию. Никто не имеет права пытаться насильственно обращать другого в свою веру или унижать иноверца. Большинство верит в единого бога, называют его Митрою. Никто не боится смерти: новая, ещё более счастливая жизнь сулит встречу с богом.

Священники в большом почёте не только у утопийцев, но и других народов. Их так же избирают граждане Утопии, могут избираться и женщины. Священники не подлежат суду. Они даже могут остановить битву и спасти проигрывающих, в том числе и противников утопийцев.

Рафаил заканчивает рассказ, и Мор, отмечая его утомлённость, не решается высказаться о нелепости некоторых законов утопийцев.

Г. Кудрявцев

«Утопия»: Academia; 1935

Аннотация

Диалог «Утопия» (1516, рус. пер. 1789), принесший наибольшую известность Томасу Мору, содержащий описание идеального строя фантастического острова Утопия (греческий, буквально – «Нигдения», место, которого нет; это придуманное Мором слово стало впоследствии нарицательным).

Мор впервые в истории человечества изобразил общество, где ликвидирована частная (и даже личная) собственность и введено не только равенство потребления (как в раннехристианских общинах), но обобществлены производство и быт.

Утопия Золотая Книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и новом острове «Утопия».

07.02.1478 – 06.07.1535

zeichnung Hans Holbein d. J.

Томас Мор шлет привет Петру Эгидию1

Дорогой Петр Эгидий, мне, пожалуй, и стыдно посылать тебе чуть не спустя год эту книжку о государстве утопийцев, так как ты, без сомнения, ожидал ее через полтора месяца, зная, что я избавлен в этой работе от труда придумывания; с другой стороны, мне нисколько не надо было размышлять над планом, а надлежало только передать тот рассказ Рафаила, который я слышал вместе с тобою. У меня не было причин и трудиться над красноречивым изложением, – речь рассказчика не могла быть изысканной, так как велась экспромтом, без приготовления; затем, как тебе известно, эта речь исходила от человека, который не столь сведущ в латинском языке, сколько в греческом, и чем больше моя передача подходила бы к его небрежной простоте, тем она должна была бы быть ближе к истине, а о ней только одной я в данной работе должен заботиться и забочусь.

Признаюсь, друг Петр, этот уже готовый материал почти совсем избавил меня от труда, ибо обдумывание материала и его планировка потребовали бы немало таланта, некоторой доли учености и известного количества времени и усердия; а если бы понадобилось изложить предмет не только правдиво, но также и красноречиво, то для выполнения этого у меня не хватило бы никакого времени, никакого усердия. Теперь, когда исчезли заботы, из‑за которых пришлось бы столько попотеть, мне оставалось только одно – просто записать слышанное, а это было уже делом совсем нетрудным; но все же для выполнения этого «совсем нетрудного дела» прочие дела мои оставляли мне обычно менее чем ничтожное количество времени. Постоянно приходится мне то возиться с судебными процессами (одни я веду, другие слушаю, третьи заканчиваю в качестве посредника, четвертые прекращаю на правах судьи), то посещать одних людей по чувству долга, других – по делам. И вот, пожертвовав вне дома другим почти весь день, я остаток его отдаю своим близким, а себе, то есть литературе, не оставляю ничего.

Действительно, по возвращении к себе надо поговорить с женою, поболтать с детьми, потолковать со слугами. Все это я считаю делами, раз это необходимо выполнить (если не хочешь быть чужим у себя в доме). Вообще надо стараться быть возможно приятным по отношению к тем, кто дан тебе в спутники жизни или по предусмотрительности природы, или по игре случая, или по твоему выбору, только не следует портить их ласковостью или по снисходительности из слуг делать господ. Среди перечисленного мною уходят дни, месяцы, годы. Когда же тут писать? А между тем я ничего не говорил о сне, равно как и обеде, который поглощает у многих не меньше времени, чем самый сон, – а он поглощает почти половину жизни. Я же выгадываю себе только то время, которое краду у сна и еды; конечно, его мало, но все же оно представляет нечто, поэтому я хоть и медленно, но все же напоследок закончил «Утопию» и переслал тебе, друг Петр, чтобы ты прочел ее и напомнил, если что ускользнуло от меня. Правда, в этом отношении я чувствую за собой известную уверенность и хотел бы даже обладать умом и ученостью в такой же степени, в какой владею своей памятью, но все же не настолько полагаюсь на себя, чтобы думать, что я не мог ничего забыть.

Именно, мой питомец Иоанн Клемент 2 , который, как тебе известно, был вместе с нами (я охотно позволяю ему присутствовать при всяком разговоре, от которого может быть для него какая‑либо польза, так как ожидаю со временем прекрасных плодов от той травы, которая начала зеленеть в ходе его греческих и латинских занятий), привел меня в сильное смущение. Насколько я припоминаю, Гитлодей 3 рассказывал, что Амауротский мост 4 , который перекинут через реку Анидр 5 , имеет в длину пятьсот шагов, а мой Иоанн говорит, что надо убавить двести; ширина реки, по его словам, не превышает трехсот шагов. Прошу тебе порыться в своей памяти. Если ты одних с ним мыслей, то соглашусь и я и признаю свою ошибку. Если же ты сам не припоминаешь, то я оставлю, как написал, именно то, что, по‑моему, я помню сам. Конечно, я приложу все старание к тому, чтобы в моей книге не было никакого обмана, но, с другой стороны, в сомнительных случаях я скорее скажу невольно ложь, чем допущу ее по своей воле, так как предпочитаю быть лучше честным человеком, чем благоразумным.

Впрочем, этому горю легко будет помочь, если ты об этом разузнаешь у самого Рафаила или лично, или письменно, а это необходимо сделать также и по другому затруднению, которое возникло у нас, не знаю, по чьей вине: по моей ли скорее, или по твоей, или по вине самого Рафаила. Именно, ни нам не пришло в голову спросить, ни ему – сказать, в какой части Нового Света расположена Утопия. Я готов был бы, разумеется, искупить это упущение изрядной суммой денег из собственных средств. Ведь мне довольно стыдно, с одной стороны, не знать, в каком море находится остров, о котором я так много распространяюсь, а с другой стороны, у нас находится несколько лиц, а в особенности одно, человек благочестивый и по специальности богослов, который горит изумительным стремлением посетить Утопию не из пустого желания или любопытства посмотреть на новое, а подбодрить и развить нашу религию, удачно там начавшуюся. Для надлежащего выполнения этого он решил предварительно принять меры к тому, чтобы его послал туда папа и даже чтобы его избрали в епископы утопийцам; его нисколько не затрудняет то, что этого сана ему приходится добиваться просьбами. Он считает священным такое домогательство, которое порождено не соображениями почета или выгоды, а благочестием.

Поэтому прошу тебя, друг Петр, обратиться к Гитлодею или лично, если ты можешь это удобно сделать, или списаться заочно и принять меры к тому, чтобы в настоящем моем сочинении не было никакого обмана или не было пропущено ничего верного. И едва ли не лучше показать ему самую книгу. Ведь никто другой не может наравне с ним исправить, какие там есть, ошибки, да и сам он не в силах исполнить это, если не прочтет до конца написанного мною. Сверх того, таким путем ты можешь понять, мирится ли он с тем, что это сочинение написано мною, или принимает это неохотно. Ведь если он решил сам описать свои странствия, то, вероятно, не захотел бы, чтобы это сделал я: во всяком случае, я не желал бы своей публикацией о государстве утопийцев предвосхитить у его истории цвет и прелесть новизны.

Впрочем, говоря по правде, я и сам еще не решил вполне, буду ли я вообще издавать книгу. Вкусы людей весьма разнообразны, характеры капризны, природа их в высшей степени неблагодарна, суждения доходят до полной нелепости. Поэтому несколько счастливее, по‑видимому, чувствуют себя те, кто приятно и весело живет в свое удовольствие, чем те, кто терзает себя заботами об издании чего‑нибудь, могущего одним принести пользу или удовольствие, тогда как у других вызовет отвращение или неблагодарность. Огромное большинство не знает литературы, многие презирают ее. Невежда отбрасывает как грубость все то, что не вполне невежественно; полузнайки отвергают как пошлость все то, что не изобилует стародавними словами; некоторым нравится только ветошь, большинству – только свое собственное. Один настолько угрюм, что не допускает шуток; другой настолько неостроумен, что не переносит остроумия; некоторые настолько лишены насмешливости, что боятся всякого намека на нее, как укушенный бешеной собакой страшится воды; иные до такой степени непостоянны, что сидя одобряют одно, а стоя – другое. Одни сидят в трактирах и судят о талантах писателей за стаканами вина, порицая с большим авторитетом все, что им угодно, и продергивая каждого за его писание, как за волосы, а сами меж тем находятся в безопасности и, как говорится в греческой поговорке, вне обстрела. Эти молодцы настолько гладки и выбриты со всех сторон, что у них нет и волоска, за который можно было бы ухватиться. Кроме того, есть люди настолько неблагодарные, что и после сильного наслаждения литературным произведением они все же не питают никакой особой любви к автору. Они вполне напоминают этим тех невежливых гостей, которые, получив в изобилии богатый обед, наконец сытые уходят домой, не принеся никакой благодарности пригласившему их. Вот и затевай теперь на свой счет пиршество для людей столь нежного вкуса, столь разнообразных настроений и, кроме того, для столь памятливых и благодарных.

А все же, друг Петр, ты устрой с Гитлодеем то, о чем я говорил. После, однако, у меня будет полная свобода принять по этому поводу новое решение. Впрочем, покончив с трудом писания, я, по пословице, поздно хватился за ум; поэтому, если это согласуется с желанием Гитлодея, я в дальнейшем последую касательно издания совету друзей, и прежде всего твоему.

Прощайте, милейший Петр Эгидий и твоя прекрасная супруга, люби меня по‑прежнему, я же люблю тебя еще больше прежнего.

Томас Мор.

ПЕРВАЯ КНИГА

Томас Мор встречается с моряком Рафаилом, они говорят о разных странах, которые тот повидал, и нравах людей, в них обитающих.

[…]друг Мор, если сказать тебе по правде мое мнение, так,

по-моему, где только есть частная собственность, где все мерят на деньги,

там вряд ли когда-либо возможно правильное и успешное течение

достается самым дурным, или удачным то, что все разделено очень немногим, да

и те получают отнюдь не достаточно, остальные же решительно бедствуют.

Поэтому я, с одной стороны, обсуждаю сам с собою мудрейшие и святейшие

учреждения утопийцев, у которых государство управляется при помощи столь

немногих законов, но так успешно, что и добродетель встречает надлежащую

оценку и, несмотря на равенство имущества, во всем замечается всеобщее

благоденствие. С другой стороны, наоборот, я сравниваю с ними столько других

наций, которые постоянно создают у себя порядок, но никогда ни одна из них

не достигает его; всякий называет там своей собственностью то, что ему

попало, каждый день издаются там многочисленные законы, но они бессильны

обеспечить достижение, или охрану, или отграничение от других того, что

каждый, в свою очередь, именует своей собственностью, а это легко доказывают

бесконечные и постоянно возникающие, а с другой стороны - никогда не

оканчивающиеся процессы. Так вот, повторяю, когда я сам с собою размышляю об

этом, я делаюсь более справедливым к Платону и менее удивляюсь его нежеланию

давать какие-либо законы тем народам, которые отвергали законы,

распределяющие все жизненные блага между всеми поровну. Этот мудрец легко

усмотрел, что один-единственный путь к благополучию общества заключается в

объявлении имущественного равенства, а вряд ли это когда-либо можно

выполнить там, где у каждого есть своя собственность. Именно, если каждый на

определенных законных основаниях старается присвоить себе сколько может, то,

каково бы ни было имущественное изобилие, все оно попадает немногим; а они,

разделив его между собою, оставляют прочим одну нужду, и обычно бывает так,

что одни вполне заслуживают жребия других: именно, первые хищны, бесчестны и

никуда не годны, а вторые, наоборот, люди скромные и простые и повседневным

трудом приносят больше пользы обществу, чем себе лично.

Поэтому я твердо убежден в том, что распределение средств равномерным и

справедливым способом и благополучие в ходе людских дел возможны только с

совершенным уничтожением частной собственности; но если она останется, то и

у наибольшей и наилучшей части человечества навсегда останется горькое и

неизбежное бремя скорбей. Я, правда, допускаю, что оно может быть до

известной степени облегчено, но категорически утверждаю, что его нельзя

совершенно уничтожить. Например, можно установить следующее: никто не должен

иметь земельной собственности выше известного предела; сумма денежного

имущества каждого может быть ограничена законами; могут быть изданы

известные законы, запрещающие королю чрезмерно проявлять свою власть, а

народу быть излишне своевольным; можно запретить приобретать должности

подкупом или продажей; прохождение этих должностей не должно сопровождаться

издержками, так как это представляет удобный случай к тому, чтобы потом

наверстать эти деньги путем обманов и грабежей, и возникает необходимость

назначать на эти должности людей богатых, тогда как люди умные выполнили бы

эти обязанности гораздо лучше. Подобные законы, повторяю, могут облегчить и

смягчить бедствия точно так же, как постоянные припарки обычно подкрепляют

тело безнадежно больного. Но пока у каждого есть личная собственность, нет

совершенно никакой надежды на выздоровление и возвращение организма в

хорошее состояние. Мало того, заботясь об исцелении одной ею части, ты

растравляешь рану в других. Таким образом, от лечения одного взаимно

рождается болезнь другого, раз никому нельзя ничего прибавить без отнятия у

А мне кажется наоборот,- возражаю я,- никогда нельзя жить богато там,

где все общее. Каким образом может получиться изобилие продуктов, если

каждый будет уклоняться от работы, так как его не вынуждает к ней расчет на

личную прибыль, а, с другой стороны, твердая надежда на чужой труд дает

возможность лениться? А когда людей будет подстрекать недостаток в продуктах

и никакой закон не сможет охранять как личную собственность приобретенное

каждым, то не будут ли тогда люди по необходимости страдать от постоянных

кровопролитий и беспорядков? И это осуществится тем более, что исчезнет

всякое уважение и почтение к властям; я не могу даже представить, какое

место найдется для них у таких людей, между которыми "нет никакого

различия".

Я не удивляюсь,- ответил Рафаил,- этому твоему мнению, так как ты

совершенно не можешь вообразить такого положения или представляешь его

ложно. А вот если бы ты побыл со мною в Утопии и сам посмотрел на их нравы и

законы, как это сделал я, который прожил там пять лет и никогда не уехал бы

оттуда, если бы не руководился желанием поведать об этом новом мире,- ты бы

вполне признал, что нигде в другом месте ты не видал народа с более

правильным устройством, чем там.

ВТОРАЯ КНИГА

БЕСЕДЫ, КОТОРУЮ ВЕЛ РАФАИЛ ГИТЛОДЕЙ,

О НАИЛУЧШЕМ СОСТОЯНИИ ГОСУДАРСТВА, В

ПЕРЕДАЧЕ ЛОНДОНСКОГО ГРАЖДАНИНА И

ВИКОНТА ТОМАСА МОРА

Остров утопийцев в средней своей части, где он всего шире, простирается

на двести миль, затем на значительном протяжении эта ширина немного

уменьшается, а в направлении к концам остров с обеих сторон мало-помалу

суживается. Если бы эти концы можно было обвести циркулем, то получилась бы

окружность в пятьсот миль. Они придают острову вид нарождающегося месяца.

Рога его разделены заливом, имеющим протяжение приблизительно в одиннадцать

миль. На всем этом огромном расстоянии вода, окруженная со всех сторон

землей, защищена от ветров наподобие большого озера, скорее стоячего, чем

бурного; а почти вся внутренняя часть этой страны служит гаванью,

рассылающей, к большой выгоде людей, по всем направлениям корабли. Вход в

залив очень опасен из-за мелей с одной стороны и утесов - с другой. Почти на

середине этого расстояния находится одна скала, которая выступает из воды,

вследствие чего она не может принести вреда. На ней выстроена башня, занятая

караулом. Остальные скалы скрыты под волнами и губительны. Проходы между

ними известны только утопийцам, и поэтому не зря устроено так, что всякий

иностранец может проникнуть в залив только с проводником от них. Впрочем, и

для самих утопийцев вход не лишен опасности без некоторых сигналов,

направляющих путь к берегу. Если перенести их в другие места, то легко можно

погубить -какой угодно по численности неприятельский флот. На другой стороне

острова гавани встречаются довольно часто. Но повсюду спуск на берег

настолько укреплен природою или искусством, что немногие защитники со

стороны суши могут отразить огромные войска.

Впрочем, как говорят предания и как показывает самый облик земли, эта

страна когда-то не была окружена морем. Но Утоп, чье победоносное имя носит

остров (раньше этого он назывался Абракса), сразу же при первом прибытии

после победы распорядился прорыть пятнадцать миль, на протяжении которых

страна прилегала к материку, и провел море вокруг земли; этот же Утоп довел

грубый и дикий народ до такой степени культуры и образованности, что теперь

они почти превосходят в этом отношении прочих смертных. Не желая, чтобы

упомянутая работа считалась позорной, Утоп привлек к ней не только жителей,

но, кроме того, и своих солдат. При распределении труда между таким

множеством людей он был закончен с невероятной быстротой. Этот успех изумил

и поразил ужасом соседей, которые вначале смеялись над бесполезностью

предприятия.

На острове пятьдесят четыре города, все обширные и великолепные; язык,

нравы, учреждения и законы у них совершенно одинаковые. Расположение их всех

также одинаково; одинакова повсюду и внешность, насколько это допускает

местность. Самые близкие из них отстоят друг от друга на двадцать четыре

мили. С другой стороны, ни один город не является настолько уединенным,

чтобы из него нельзя было добраться до другого пешком за один день.

Из каждого города три старых и опытных гражданина ежегодно собираются в

Амауроте для обсуждения общих дел острова. Город Амаурот считается первым и

главенствующим, так как, находясь в центре страны, он по своему расположению

удобен для представителей всех областей. Поля распределены между городами

так удачно, что каждый в отдельности не имеет ни с какой стороны менее

двадцати миль земли, а с одной стороны даже и значительно больше, именно с

нет желания раздвинуть свои пределы, так как жители его считают себя скорее

земледельцами, чем господами этих владений.

В деревне на всех полях имеются удобно расположенные дома, снабженные

земледельческими орудиями.

В домах этих живут граждане, переселяющиеся туда по очереди. Ни одна

деревенская семья не имеет в своем составе менее сорока человек - мужчин и

женщин, кроме двух приписных рабов. Во главе всех стоят отец и мать

семейства, люди уважаемые и пожилые, а во главе каждых тридцати семейств -

один филарх. Из каждого семейства двадцать человек ежегодно переселяются

обратно в город; это те, что пробыли в деревне два года. Их место занимают

столько же новых из города, чтобы их обучали пробывшие в деревне год и

потому более опытные в сельском хозяйстве; эти приезжие на следующий год

должны учить других, чтобы в снабжении хлебом не произошло какой-либо

заминки, если все одинаково будут новичками и несведущими в земледелии. Хотя

этот способ обновления земледельцев является общепринятым, чтобы никому не

приходилось против воли слишком долго подряд вести суровую жизнь, однако

многие имеющие природную склонность к деревенской жизни, выпрашивают себе

большее число лет. Земледельцы обрабатывают землю, кормят скот, заготовляют

дрова и отвозят их в город каким удобно путем - по суше или по морю. Цыплят

они выращивают в беспредельном количестве, с изумительным уменьем. Они не

подкладывают под курицу яиц, но согревают большое количество их равномерной

теплотою и таким образом оживляют и выращивают. Едва лишь цыплята вылупятся

из скорлупы, как уже бегают за людьми, словно за матками, и признают их.

Лошадей они держат очень немногих, при этом только ретивых и исключительно

для упражнения молодежи в верховой езде. Весь труд по земледелию или

перевозке несут быки. Утопийцы признают, что они уступают лошадям в рыси,

но, с другой стороны, берут над ними верх выносливостью; кроме того, они не

считают быков подверженными многим болезням, и содержание их стоит меньших

затрат и расходов.

Зерно они сеют только ради хлеба, а вино пьют или виноградное, или

грушевое, или, наконец, иногда чистую воду, часто также отвар меда или

солодкового корня, которого у них немалое количество. Хотя они определяют (и

делают это весьма точно), сколько хлеба потребляет город и прилегающий к

нему округ, однако они и посевы делают, и скот выращивают в гораздо большем

соседями. Все, что им нужно и чего нет в деревне, все подобные предметы они

просят у города и получают от тамошних властей очень легко, без какого-либо

обмена. В город они сходятся каждый месяц на праздник. Когда настанет день

уборки урожая, то филархи земледельцев сообщают городским властям, какое

количество граждан надо им прислать; так как эта толпа работников является

вовремя к самому сроку, то они почти в один ясный день справляются со всей

О ГОРОДАХ И ПРЕИМУЩЕСТВЕННО ОБ АМАУРОТЕ

Кто узнает хотя бы один город, тот узнает все города Утопии: до такой

степени сильно похожи все они друг на друга, поскольку этому не мешает

природа местности. Поэтому я изображу один какой-либо город (да и не очень

важно, какой именно). Но какой же другой предпочтительнее Амаурота? Ни один

город не представляется достойнее его, так как остальные уступают ему, как

местопребыванию сената; вместе с тем ни один город не знаком мне более его,

потому что я прожил в нем пять лет подряд.

Так вот Амаурот расположен на отлогом скате горы и по. форме

представляет почти квадрат. Именно, начинаясь несколько ниже вершины холма,

он простирается в ширину на две мили до реки Анидра, а вдоль берега ее длина

города несколько больше.

Анидр начинается в восьмидесяти милях выше Амаурота, из небольшого

родника; но, усиленный от притока других рек, в числе их двух даже средней

величины, он перед самым городом расширяется до полумили, а затем,

увеличившись еще более, он протекает шестьдесят миль и впадает в океан. На

всем этом протяжении между городом и морем и даже на несколько миль выше

города на быстрой реке каждые шесть часов чередуются прилив и отлив. Во

время прилива море оттесняет реку назад и заполняет все русло Анидра своими.

волнами на тридцать миль в длину. Тут и несколько дальше оно портит соленой

водой струи реки; затем она мало-помалу становится пресной, протекает по

городу неиспорченной и, будучи чистой и без примесей, почти у самого устья

догоняет, в свою очередь, сбывающую воду.

С противоположным берегом реки город соединен мостом не на деревянных

столбах и сваях, а на прекрасных каменных арках. Мост устроен с той стороны,

проходить мимо всей этой части города. Есть там, кроме того, и другая река,

правда, небольшая, но очень тихая и привлекательная. Зарождаясь на той же

самой горе, на которой расположен город, она протекает по склонам посредине

его и соединяется с Анидром. Так как она начинается недалеко за городом, жи-

тели Амаурота соединили ее с ним, охватив укреплениями, чтобы в случае

какого-либо вражеского нашествия воду нельзя было ни перехватить, ни

отвести, ни испортить. Отсюда по кирпичным трубам вода стекает в различных

направлениях к нижним частям города. Там, где местность не позволяет

устроить этого, собирают в объемистые цистерны дождевую воду, приносящую

такую же пользу.

Город опоясан высокой и широкой стеной с частыми башнями и бойницами. С

трех сторон укрепления окружены сухим рвом, но широким, глубоким и заросшим

оградою из терновника; с четвертой стороны ров заменяет сама река.

Расположение площадей удобно как для проезда, так и для защиты от ветров.

Здания отнюдь не грязны. Длинный и непрерывный ряд их во всю улицу бросается

в глаза зрителю обращенными к нему фасадами. Эти фасады разделяет улица в

двадцать футов ширины. К задним частям домов на всем протяжении улицы

прилегает сад, широкий и отовсюду загороженный задами улиц. Нет ни одного

дома, у которого бы не было двух дверей: спереди - на улицу и сзади - в сад.

Двери двустворчатые, скоро открываются при легком нажиме и затем, затворяясь

сами, впускают кого угодно - до такой степени у утопийцев устранена частная

собственность. Даже самые дома они каждые десять лет меняют по жребию.

Сады они ценят высоко. Здесь имеются виноград, плоды, травы, цветы; все

содержится в таком блестящем виде и так возделано, что нигде не видал я

большего плодородия, большего изящества. В этом отношении усердие их

разжигается не только самым удовольствием, но и взаимным соревнованием улиц

об уходе каждой за своим садом. И, во всяком случае, нелегко можно найти в

целом городе что-либо более пригодное для пользы граждан или для

удовольствия. Поэтому основатель города ни о чем, по-видимому, не заботился

в такой степени, как об этих садах.

Именно, как говорят, весь этот план города уже с самого начала начертан

был Утопом. Но украшение и прочее убранство,- для чего, как он видел, не

хватит жизни одного человека,- он оставил добавить потомкам. Поэтому в их

летописях, которые они сохраняют в старательной и тщательной записи начиная

с взятия острова, за период времени в 1760 лет, сказано, что дома были

первоначально низкие, напоминавшие хижины и шалаши, делались без разбора из

всякого дерева, стены обмазывались глиной, крыши сводились кверху острием и

были соломенные. А теперь каждый дом бросается в глаза своей формой и имеет

три этажа. Стены построены снаружи из камня, песчаника или кирпича, а внутри

полые места засыпаны щебнем. Крыши выведены плоские и покрыты какойто

замазкой, ничего не стоящей, но такого состава, что она не поддается огню, а

по сопротивлению бурям превосходит свинец. Окна от ветров защищены стеклом,

которое там в очень большом ходу, а иногда также тонким полотном, смазанным

прозрачным маслом или янтарем, что представляет двойную выгоду: именно,

таким образом они пропускают больше света и менее доступны ветрам,

О ДОЛЖНОСТНЫХ ЛИЦАХ

Каждые тридцать семейств избирают себе ежегодно должностное лицо,

именуемое на их прежнем языке сифогрантом, а на новом - филархом. Во главе

десяти сифогрантов с их семействами стоит человек, называемый по-старинному

транибор, а ныне протофиларх.

Все сифогранты, числом двести, после клятвы, что они выберут того, кого

одного из тех четырех кандидатов, которых им предложил народ. Каждая

четвертая часть города избирает одного и рекомендует его сенату. Должность

князя несменяема в течение всей его жизни, если этому не помешает подозрение

в стремлении к тирании. Траниборов они избирают ежегодно, но не меняют их

зря. Все остальные должностные лица избираются только на год. Траниборы каж-

дые три дня, а иногда, если потребуют обстоятельства, и чаще, ходят на

совещания с князем. Они совещаются о делах общественных и своевременно

прекращают, если какие есть, частные споры, которых там чрезвычайно мало. Из

сифогрантов постоянно допускаются в сенат двое, и всякий день различные.

Имеется постановление, чтобы из дел, касающихся республики, ни одно не

приводилось в исполнение, если оно не подвергалось обсуждению в сенате за

три дня до принятия решения. Уголовным преступлением считается принимать ре-

шения по общественным делам помимо сената или народного собрания. Эта мера,

говорят, принята с тою целью, чтобы нелегко было переменить государственный

строй путем заговора князя с траниборами и угнетения народа тиранией.

Поэтому всякое дело, представляющее значительную важность, докладывается

собранию сифогрантов, которые сообщают его семействам своего отдела, а затем

совещаются между собою и свое решение сообщают сенату. Иногда дело

переносится на собрание всего острова. Сенат имеет сверх того и такой

обычай, что ни одно из предложений не подвергается обсуждению в тот день,

когда оно впервые внесено, но откладывается до следующего заседания сената,

чтобы никто не болтал зря первое, что ему взбредет на ум, ибо потом он будет

более думать о том, как подкрепить свое первое решение, а не о пользе

государства; извращенный и ложный стыд заставит его пожертвовать скорее

общественным благом, нежели мнением о себе, что якобы вначале он мало

позаботился о том, о чем ему надлежало позаботиться, а именно - говорить

лучше обдуманно, чем быстро.

О ЗАНЯТИИ РЕМЕСЛАМИ

У всех мужчин и женщин есть одно общее занятие - земледелие, от

которого никто не избавлен. Ему учатся все с детства, отчасти в школе путем

усвоения теории, отчасти же на ближайших к городу полях, куда детей выводят

как бы для игры, между тем как там они не только смотрят, но под предлогом

физического упражнения также и работают.

Кроме земледелия (которым, как я сказал, занимаются все), каждый

изучает какое-либо одно ремесло, как специальное. Это обыкновенно или пряжа

шерсти, или выделка льна, или ремесло каменщиков, или рабочих по металлу и

по дереву. Можно сказать, что, кроме перечисленных, нет никакого иного

занятия, которое имело бы у них значение, достойное упоминания. Что же

касается одежды, то, за исключением того, что внешность ее различается у лиц

того или другого пола, равно как у одиноких и состоящих в супружестве,

покрой ее остается одинаковым, неизменным и постоянным на все время, будучи

вполне пристойным для взора, удобным для телодвижений и приспособленным к

холоду и жаре. И вот эту одежду каждая семья приготовляет себе сама. Но из

других ремесел всякий изучает какое-либо, и притом не только мужчины, но

также и женщины. Впрочем, эти последние, как более слабые, имеют более

легкие занятия: они обычно обрабатывают шерсть и лен. Мужчинам поручаются

остальные ремесла, более трудные. По большей части каждый вырастает, учась

отцовскому ремеслу: к нему большинство питает склонность от природы. Но если

кто имеет влечение к другому занятию, то такого человека путем усыновления

переводят в какое-либо семейство, к ремеслу которого он питает любовь; при

этом не только отец этого лица, но и власти заботятся о том, чтобы передать

его солидному и благородному отцу семейства. Кроме того, если кто, изучив

одно ремесло, пожелает еще и другого, то получает на это позволение тем же

самым способом. Овладев обоими, он занимается которым хочет, если

государство не нуждается скорее в каком-либо одном.

Главное и почти исключительное занятие сифогрантов состоит в заботе и

наблюдении, чтобы никто не сидел праздно, а чтобы каждый усердно занимался

своим ремеслом, но не с раннего утра и до поздней ночи и не утомлялся

подобно скоту. Такой тяжелый труд превосходит даже долю рабов, но подобную

жизнь и ведут рабочие почти повсюду, кроме утопийцев. А они делят день на

двадцать четыре равных часа, причисляя сюда и ночь, и отводят для работы

только шесть: три до полудня, после чего идут обедать; затем, отдохнув после

обеда в течение двух послеполуденных часов, они опять продолжают работу в

течение трех часов и заканчивают ее ужином. Так как они считают первый час

начиная с полудня, то около восьми идут спать; сон требует восемь часов. Все

время, остающееся между часами работы, сна и принятия пищи, предоставляется

личному усмотрению каждого, но не для того, чтобы злоупотреблять им в

излишествах или лености, а чтобы на свободе от своего ремесла, по лучшему

уразумению, удачно применить эти часы на какое-либо другое занятие. Эти

промежутки большинство уделяет наукам. Они имеют обыкновение устраивать

ежедневно в предрассветные часы публичные лекции; участвовать в них обязаны

только те, кто специально отобран для занятий науками. Кроме них, как

мужчины, так и женщины всякого звания огромной толпой стекаются для слушания

подобных лекций, одни - одних, другие - других, сообразно с естественным

влечением каждого. Впрочем, если кто предпочтет посвятить это время своему

ремеслу,- а это случается со многими, у кого нет стремления к проникновению

в какую-либо науку,- то в этом никто ему не мешает; мало того, такое лицо

даже получает похвалу, как приносящее пользу государству.

После ужина они проводят один час в забавах: летом в садах, а зимой в

тех общих залах, где совместно кушают. Там они или занимаются музыкой, иди

отдыхают за разговорами. Что касается игры в кости и других нелепых и

гибельных забав подобного рода, то они даже не известны утопийцам. Впрочем,

у них имеются в ходу две игры, более или менее похожие на игру в шашки: одна

Это бой чисел, где одно число ловит другое; другая - в которой пороки в

боевом порядке борются с добродетелями. В этой игре в высшей степени умело

указуется и раздор пороков между собою, и согласие их в борьбе с

добродетелями, а также то, какие пороки каким добродетелям

противополагаются, с какими силами они оказывают открытое сопротивление, с

какими ухищрениями нападают искоса, с помощью чего добродетели ослабляют

силы пороков, какими искусствами уклоняются они от их нападений и, наконец,

каким способом та или другая сторона одерживает победу.

Но тут, во избежание дальнейших недоразумений, необходимо более

пристально рассмотреть один вопрос. Именно, если только шесть часов уходят

на работу, то отсюда можно, пожалуй, вывести предположение, что следствием

этого является известный недостаток в предметах первой необходимости. Но D

действительности этого отнюдь нет; мало того, такое количество времени не

только вполне достаточно для запаса всем необходимым для жизни и ее удобств,

но дает даже известный остаток. Это будет понятно и вам, если только вы

поглубже вдумаетесь, какая огромная часть населения у других народов живет

без дела: во-первых, почти все женщины - половина общей массы, а если где

женщины заняты работой, то там обычно взамен их храпят мужчины. Вдобавок к

этому, какую огромную и какую праздную толпу представляют священники и так

называемые чернецы! Прикинь сюда всех богачей, особенно владельцев поместий,

которых обычно именуют благородными и знатью; причисли к ним челядь, именно

Весь этот сброд ливрейных бездельников; присоедини, наконец, крепких и

сильных нищих, предающихся праздности под предлогом какой-либо болезни, и в

результате тебе придется признать, что число тех, чьим трудом создается все

то, чем пользуются смертные, гораздо меньше, чем ты думал. Поразмысли

теперь, сколь немногие из этих лиц заняты необходимыми ремеслами; именно,

раз мы все меряем на деньги, то неизбежно должны находить себе применение

многие занятия, совершенно пустые и излишние, служащие только роскоши и

похоти. Действительно, если бы эту самую толпу, которая теперь занята

работой, распределить по тем столь немногим ремеслам, сколь немного

требуется их для надлежащего удовлетворения потребностей природы, то при

таком обильном производстве, которое неизбежно должно отсюда возникнуть,

цены на труд, понятно, стали бы гораздо ниже того, что нужно рабочим для

поддержки своего существования. Но возьмем всех тех лиц, которые заняты

теперь бесполезными ремеслами, и вдобавок всю эту изнывающую от безделья и

праздности массу людей, каждый из которых потребляет столько продуктов,

производимых трудами других, сколько нужно их для двух изготовителей этпх

продуктов; так вот, повторяю, если всю совокупность этих лиц, поставить на

работу, и притом полезную, то можно легко заметить, как немного времени

нужно было бы для приготовления в достаточном количестве и даже с избытком

всего того, что требуют принципы пользы или удобства (прибавь также - и

удовольствия, но только настоящего и естественного).

Очевидность этого подтверждается в Утопии самой действительностью.

Именно, там в целом городе с прилегающим к нему округом из всех мужчин и

женщин, годных для работы по своему возрасту и силам, освобождение от нее

дается едва пятистам лицам. В числе их сифогранты, которые хотя имеют по

закону право не работать, однако не избавляют себя от труда, желая своим

примером побудить остальных охотнее браться за труд. Той же льготой

наслаждаются те, кому народ под влиянием рекомендации духовенства и по

основательного прохождения наук. Если кто из этих лиц обманет возложенную на

него надежду, то его удаляют обратно к ремесленникам. И, наоборот, нередко

бывает, что какой-нибудь рабочий так усердно занимается науками в упомянутые

выше свободные часы и отличается таким большим прилежанием, что

освобождается от своего ремесла и продвигается в разряд ученых.

Из этого сословия ученых выбирают послов, духовенство, траниборов и,

наконец, самого главу государства, которого на старинном своем языке они

именуют барзаном, а на новом адемом. Так как почти вся прочая масса не

пребывает в праздности и занята небесполезными ремеслами, то легко можно

количество часов.

К приведенным мною соображениям присоединяется еще то преимущество, что

большинство необходимых ремесел берет у них гораздо меньшее количество

труда, чем у других народов. Так, прежде всего постройка или ремонт зданий

требуют везде непрерывного труда очень многих лиц, потому что малобережливый

наследник допускает постепенное разрушение воздвигнутого отцом. Таким

должен восстановлять заново и с большими затратами. Мало того, часто человек

с избалованным вкусом пренебрегает домом, стоившим другому огромных

издержек, а когда этот дом, оставленный без ремонта, в короткое время

разваливается, то владелец строит себе в другом месте другой, с не меньшими

затратами. У утопийцев же, у которых все находится в порядке и государство

отличается благоустройством, очень редко приходится выбирать новый участок

для постройки домов; рабочие не только быстро исправляют уже имеющиеся

повреждения, но даже предупреждают еще только грозящие. Поэтому при малейшей

затрате труда здания сохраняются на очень долгое время, и работники этого

рода иногда с трудом находят себе предмет для занятий, если не считать того,

что они получают приказ временно рубить материал на дому и обтесывать и

полировать камни, чтобы, если случится какое задание, оно могло быстро

утопийцам для изготовления себе одежды. Во-первых, пока они находятся на

работе, они небрежно покрываются кожей или шкурами, которых может хватить на

семь лет. Когда они выходят на улицу, то надевают сверху длинный плащ,

прикрывающий упомянутую грубую одежду. Цвет этого плаща одинаков на всем

острове, и притом это естественный цвет шерсти. Поэтому сукна у них идет не

только гораздо меньше, чем где-либо в другом месте, но и изготовление его

требует гораздо меньше издержек. На обработку льна труда уходит еще меньше,

и потому этот материал имеет гораздо большее применение. Но в полотне они

принимают во внимание исключительно чистоту. Более тонкая выделка не имеет

никакой цены. В результате этого у них каждый довольствуется одним платьем,

и притом обычно на два года, в других же местах одному человеку не хватает

четырех или пяти верхних шерстяных одежд, да еще разноцветных, а вдобавок

требуется столько же шелковых рубашек, иным же неженкам мало и десяти. Для

утопийца нет никаких оснований претендовать на большее количество платья:

добившись его, он не получит большей защиты от холода, и его одежда не будет

ни на волос наряднее других.

Отсюда, так как все они заняты полезным делом и для выполнения его им

достаточно лишь небольшого количества труда, то в итоге у них получается

изобилие во всем. Вследствие этого огромной массе населения приходится

иногда отправляться за город для починки дорог, если они избиты. Очень часто

также, когда не встречается надобности ни в какой подобной работе,

государство объявляет меньшее количество рабочих часов. Власти отнюдь не

хотят принуждать граждан к излишним трудам. Учреждение этой повинности имеет

прежде всего только ту цель, чтобы обеспечить, насколько это возможно с

точки зрения общественных нужд, всем гражданам наибольшее количество времени

после телесного рабства для духовной свободы и образования. В этом, по их

мнению, заключается счастье жизни.

О ВЗАИМНОМ ОБЩЕНИИ

Однако, по моему мнению, пора уже изложить, как общаются отдельные

граждане друг с другом, каковы взаимоотношения у всего народа и как

распределяются у них все предметы. Так как город состоит из семейств, то эти

семейства в огромном большинстве случаев создаются родством. Женщины, придя

в надлежащий возраст и вступив в брак, переселяются в дом мужа. А дети

мужского пола и затем внуки остаются в семействе и повинуются старейшему из

родственников, если только его умственные способности не ослабели от

старости. Тогда его заменяет следующий по возрасту.

Во избежание чрезмерного малолюдства городов или их излишнего роста

принимается такая мера предосторожности: каждое семейство, число которых во

всяком городе, помимо его округа, состоит из шести тысяч, не должно

заключать в себе меньше десяти и более шестнадцати взрослых. Что касается

детей, то число их не подвергается никакому учету. Эти размеры легко

соблюдаются путем перечисления в менее людные семейства тех, кто является

излишним в очень больших. Если же переполнение города вообще перейдет надле-

жащие пределы, то утопийцы наверстывают безлюдье других своих городов. Ну, а

если народная масса увеличится более надлежащего на всем острове, то они

выбирают граждан из всякого города и устраивают по своим законам колонию на

ближайшем материке, где только у туземцев имеется излишек земли, и притом

свободной от обработки; при этом утопийцы призывают туземцев и спрашивают,

хотят ли те жить вместе с ними. В случае согласия утопийцы легко сливаются с

ними, используя свой уклад жизни и обычаи; и это служит ко благу того и

другого народа. Своими порядками утопийцы достигают того, что та земля,

которая казалась раньше одним скупой и скудной, является богатой для всех. В

случае отказа жить по их законам утопийцы отгоняют туземцев от тех пределов,

которые избирают себе сами. В случае сопротивления они вступают в войну.

Утопийцы признают вполне справедливой причиной для войны тот случай, когда

какой-либо народ, владея попусту и понапрасну такой территорией, которой не

пользуется сам, отказывает все же в пользовании и обладании ею другим, кото-

рые по закону природы должны питаться от нее. Если какойнибудь несчастный

случай уменьшает население собственных городов утопийцев до такой степени,

что его нельзя восстановить из других частей острова при сохранении

надлежащих размеров для каждого города (а это, говорят, было только дважды

за все время - от свирепой и жестокой чумы), то такой город восполняется

обратным переселением граждан из колонии. Утопийцы дают лучше погибнуть

колониям, чем ослабнуть какому-либо из островных городов.

Но возвращаюсь к совместной жизни граждан. Как я уже с

Прочел книгу Мора и очень сильно удивился. Насколько же сильно изменилось со времен Мора представление о том, что хорошо для человека, а что плохо. Мне, например, жителю XXI века, книга Мора, положившая началу целому жанру утопий, вовсе не кажется утопией (вот такой вот неважный каламбур). Скорее наоборот. Жить в обществе, описанном Мором, очень не хотелось бы. Всякие прелести, вроде эвтаназии для больных и дряхлых, принудительной трудовой повинности, по которой вы должны, как минимум 2 года отработать земледельцем, да и после этого вас могут во время уборки урожая отправлять на поля. «У всех мужчин и женщин есть одно общее занятие - земледелие, от которого никто не избавлен». Но с другой стороны, работают утопийцы строго по 6 часов в день, а всю грязную, тяжелую и опасную работу выполняют рабы.

Утопия Мора - это даже не государство в привычном значении этого слова, а человеческий муравейник. Жить вы будете в стандартных домах, причем спустя десять лет, вы будете меняться жильем с другими семьями по жребию. Дом, не дом, а скорее общежитие, в котором живут много семей, небольшая первичная ячейка местного самоуправления, возглавляемая выборным руководителем, сифогрантом или филархом. Ведут, естественно, общее хозяйство, кушают вместе, все дела решаются совместно. Существуют жесткие ограничения на свободу передвижений, в случае нескольких случаев самовольной отлучки вас накажут - сделав рабом. Очень строгое отношение к тунеядцам - каждый гражданин или работает на земле или должен овладеть неким ремеслом (причем, полезным ремеслом). Только избранные, выказавшие особые способности, освобождены от труда и могут стать учеными или философами. Все носят одинаковую, самую простую, одежду из грубого сукна, причем, занимаясь делом, человек снимает одежду, дабы не износить ее, и надевает грубые шкуры или кожи. Нет никаких излишеств, все только самое необходимое. Пищу все делят поровну, причем все излишки отдают другим, а лучшие продукты передают в госпитали. Денег нет, а накопленные государством богатства, держат в виде долговых обязательств в других странах. Те же запасы золота и серебра, которые есть в самой Утопии, пускают на изготовление ночных горшков, помойных лоханей, а также для создания позорных цепей и обручей, которые навешивают на преступников в виде наказания. Все это, по мысли Мора, должно уничтожить у граждан тягу к стяжательству.

Как мне кажется, остров, описанный Мором - это какое-то доведенное до исступления понятие колхозов. Плюс рабство. Кстати, рабство, описанное Мором, будем честны, не совсем то рабство, которое мы знаем. Во-первых, дети рабов не считаются рабами. Кроме того рабом становиться пленный, захваченный в бою, но не становиться пленный, сдавшийся сам. Рабы пополняются за счет собственных преступников (самое страшное наказание в Утопии, не смертная казнь, а обращение в рабство) и за счет преступников из других стран, приговоренных к смертной казни, которых утопийцы выкупают за деньги. Также рабом может стать добровольно любой пришлый человек. Он будет содержаться в более мягких условиях, а также в отличие от других рабов, может покинуть Утопию в любой момент. В таком случае, ему обязательно выплатят деньги за отработанный им срок.

Вообще, автор крайне рассудочный и практичный человек. Во-многом, к социальным отношениям в придуманном им обществе он подходит как инженер, создающий наиболее эффективный механизм. Например, то, что утопийцы предпочитают не воевать, а подкупать своих противников. Или, например, обычай, когда люди, выбирающие себе пару для брака, обязаны рассматривать его или ее обнаженными. Удивительно также, что Мор - убежденный и глубоко верующий католик, канонизированный в святые, сделал придуманных им утопийцев необыкновенно терпимыми к вере. Можно исповедовать любую веру, единственное, что считается предосудительным - это атеизм. «Мыслящего иначе они не признают даже человеком, так как подобная личность приравняла возвышенную часть своей души к презренной и низкой плоти зверей. Такого человека они не считают даже гражданином, так как он, если бы его не удерживал страх, не ставил бы ни во что все уставы и обычаи. ... Поэтому человеку с таким образом мыслей утопийцы не оказывают никакого уважения, не дают никакой важной должности и вообще никакой службы. Его считают везде за существо бесполезное и низменное. Но его не подвергают никакому наказанию в силу убеждения, что никто не волен над своими чувствами».

Самое необычное, что меня поразило в книге - это противоречие в отношении утопийцев к войне. С одной стороны, «...они сильно гнушаются войною», а с другой вот такая вот цитата:

«Ну, а если народная масса увеличится более надлежащего на всем острове, то они выбирают граждан из всякого города и устраивают по своим законам колонию на ближайшем материке, где только у туземцев имеется излишек земли, и притом свободной от обработки; при этом утопийцы призывают туземцев и спрашивают, хотят ли те жить вместе с ними. В случае согласия утопийцы легко сливаются с ними, используя свой уклад жизни и обычаи; и это служит ко благу того и другого народа. Своими порядками утопийцы достигают того, что та земля, которая казалась раньше одним скупой и скудной, является богатой для всех. В случае отказа жить по их законам утопийцы отгоняют туземцев от тех пределов, которые избирают себе сами. В случае сопротивления они вступают в войну. Утопийцы признают вполне справедливой причиной для войны тот случай, когда какой-либо народ, владея попусту и понапрасну такой территорией, которой не пользуется сам, отказывает все же в пользовании и обладании ею другим, которые по закону природы должны питаться от нее.». Поразительное отношение. И это пишет человек, которого учебники относят к гуманистам.

Мне кажется, что Утопия не имеет будущего. В этом обществе нет резона двигаться вперед, развивать науку и технологии. Да и зачем? Ведь все прекрасно и так, жизнь идет, граждане довольны.

Мор препарирует в своей книге исключительно социальные и политические аспекты Утопии. Утопийцы не используют каких-либо удивительных технологий или изобретений. За исключением инкубатора для разведения кур. Мор был юристом, философом, как сказали бы сейчас, политологом, но не ученым.

Читать книгу было интересно и легко, если не считать несколько тяжеловесный стиль повествования. Вдвойне интересно ознакомиться с идеями Мора человеку из Союза Советских Социалистических Республик. Ведь считается, что Мор стоял у истоков социалистической мысли.

Оценка: 9

Sad but true: одна из известнейших утопий в человеческой истории на поверку оказывается верхом популизма и демагогии, а тяжеловесный, сухой стиль Мора, склонного использовать такие сложносочиненные предложения, которым позавидовал бы сам Лев Толстой, и повторять одну и ту же мысль несколько раз подряд, только ухудшают восприятие и затрудняют чтение. Лексикон у автора на удивление современный, сложностей с пониманием не возникает, а вот манера строить предложения просто убивает.

Про сути, сочинение Томаса Мора - члена парламента в 26 лет, лорд-канцлера Англии, врага Мартина Лютера и Генриха VIII - делится на две части. В первой он точно и подробно описывает проблемы королевства (огораживание, массовое нищенство и высокий уровень преступности, непроизводительность высших сословий, государственные репрессии и налоговое давление как ответ на любые возникающие проблемы) и дает неплохие, хотя и трудно осуществимые (это обстоятельство он сам косвенно признает) советы по исправлению наиболее серьезных трудностей. Во второй части он описывает некое государство Утопия, якобы существующее где-то в Западном полушарии.

Очень быстро понимаешь, что воспринимать описание этого государства как-то по-другому, нежели сферического идеала в вакууме, почти невозможно. Мор скорее рассказывает, как бы ему хотелось, чтобы все было устроено, нежели хоть как-то работающую модель государственного управления. В целом вся утопия является набором противоречащих параграфов, когда описанное в одной главе противоположно описанному в другой, и более смахивает на антиутопию, особенно если внимательно приглядываться к деталям.

Население носит одинаковую одежду одинакового цвета, живет в одинаковых домах, горожан регулярно гоняют в сельскую местность «на картошку», каждые десять лет люди меняют дома, денег - естественно - нет, как и частной собственности, зато есть рабство (являющееся наказанием за почти любое нарушение). Общество имеет вид кастового деления - если твой отец был дворником, то и ты тоже будешь; указана возможность получить иное образование и сменить профессию, но учитывая, что все выполняют те работы, что по мнению начальства нужны стране, подобная возможность сродни филькиной грамоте. Государство сильно фортифицировано - как вообще, так и каждый город в отдельности, при том, что не воюет уже полтораста лет - со времен основания неким Утопусом (да-да, греческий здесь ни при чем), а если воюет, то использует наемников - своей армии нет. За границы своего города просто так выехать нельзя - нужно разрешение от местного начальства и паспорт от князя. Вместо одной религии - множество сект, однако живут они (ясен пень) в мире и согласии. Чиновничий аппарат скорее подходит кочевому племени, нежели развитому государству: группы семей (семья здесь вообще основная единица деления, при том, что четко ограничена по количеству: лишние члены отправляются в другие семьи) делегируют наверх своих представителей, те в свою очередь выбирают самого главного. Очевидно, что подобная откровенно социалистическая система экономики и управления не может существовать без разветвленного и мощного аппарата принуждения, но Мор, понятно, ни о чем таком не пишет (как и о том, какой стимул у населения делать вообще что-нибудь) - это же идеальное государство.

Фактически Мор пытался описать вечную мечту человечества (и его опыт несомненно повлиял на все поколения социалистов - от Сен-Симона и Фурье до Маркса и Плеханова)- коммунизм: от каждого по способностям, каждому по потребностям, труд как не просто осознанная необходимость, но каждодневная привычка и т.д и т.п, однако настолько запутался в желании объять необъятное, что под его пером она выглядит крайне скучно и убого. Даже начинаешь радоваться, что живешь в нашем неблагополучном и несовершенном мире, населенным живыми людьми, а не серыми фанерными куколками.

Оценка: 4

Конечно, времена сейчас совсем не те, что пятьсот лет назад, и я тщетно пытался представить себя одним из тех людей, кто читал эту книгу тогда. Поверьте, это просто невозможно.

Так вот, если тому человеку, кто бы он ни был, данная книга понравилась, скажем так, произвела впечатление, то лично меня она чуть было не усыпила (хотя, возможно, в этот день я просто не выспался). Нет, я ни в коем случае не стану говорить, что этот роман плох. Я даже скажу, что он замечателен. Но... Для современного читателя... Язык, во-первых, не тот, что мы привыкли воспринимать сейчас (во всяком случае, полное отсутствие диалогов как-то угнетает), а во-вторых, слишком уж идеи утопического острова Утопии кажутся мрачными. И опять же, повторюсь, это сейчас, в наш век, в век расслабленности и спокойствия. Однако, Мор понимал своё общество гораздо лучше нас с вами, то есть, тех, которые не могут понять принципы даже нашего современного общества, что уж говорить про Моровские времена... и знал, что нужно людям той эпохи. Знал, что им не нужны войны, не нужны тиранические условия существования, когда чуть ли не каждого ленивого вели на эшафот... И остров Утопия был идеальным местом существования.

А сейчас... Сейчас мы лучше поживём с вами так, как живём (я не говорю, что живём мы просто отлично, но уж лучше так), правда? И не надо нам никаких Утопий, спасибо большое. Хотя роман всё равно классика, ценности просто не имеющая.

Оценка: 8

500 лет прошло с момента написания книги. Пол тысячи лет. И ничего не изменилось, кроме отношения к рабству. Тамошний мир был немыслим без рабства, поэтому оставим эту тему любителям экономического анализа и рассуждений на тему: «смог бы тот мир без рабства вообще существовать?» Но дальше мы видим простую человеческую мечту о справедливости. О добром всеобщем порыве к созданию и сохранению порядочного, честного мира. Читал книгу исключительно для того, чтобы окунуться в мир того времени, ведь наши выдумки не сильно отходят от реальности, даже если мы понапридумываем варп двигатели и межзвёздные перелёты. И был поражён тому, насколько по обывательски простое желание справедливости нисколько не изменилось. В письме мы видим обвинение власти, как это и принято сейчас, и в утопии мы видим мечту об обществе которое будучи однажды ладно устроено боле не разваливается. В общем обязательно к прочтению для всех, потому что раскрывает немного истинного устройства человека и неизменность этого устройства за 500 лет.

Оценка: 10

Один персонаж Зощенко считал, что слово «Утопия» происходит от слова «утопить». Часто, когда я читаю старинные утопии, я готова согласиться с этим персонажем. Вот и книга Томаса Мора описывает не самое уютное общество на свете. Отсутствие частной собственности, добровольно-принудительный труд в сельском хозяйстве, затруднительные разводы, жестокие наказания за внебрачную связь, люди, воспитанные так, чтобы сами не просят лишнего на общественных складах. Есть на острове и эвтаназия. Есть и войны. «Они затевают войну <...> когда жалеют какой-нибудь народ, угнетенный тиранией». Что-то вспоминаются СССР в Афганистане и США в Ираке. Только женщины занимаются приготовлением пищи - нет ли здесь сексизма?

Но перечитаем первые страницы книги, про то, как «овцы пожирают людей». Для первых читателей Мора страна, где никто не голодает, где физическим трудом занимаются только шесть часов в сутки, где войны предпочитают выигрывать подкупом, а не кровью своих солдат, где есть сказочная свобода религии («в одном городе почитают Солнце, в другом Луну...»), где аскетизм не в чести - поистине блаженная страна.

Оценка: 8

Читал и было полное ощущение, что читаю не утопию, а антиутопию. Хотя какой еще идеал мог быть у юриста тюдоровской Англии? Превентивные войны, провокации, подкуп и рабство. Логично и практично до тошноты.