Ответ: ■

42. Расставьте знаки препинания:

Иногда он ложился на седалище (1) покрытое мною дёр­ ном (2) и поучал меня (3) как бы с трудом вытаскивая сло­ ва (4) и постоянно запинаясь.

Задание 16

43. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Открыв осторожно тяжёлую корку переплёта (1) дед наде­ вал очки в серебряной оправе (2) и (3) глядя на эту над­ пись (4) долго двигал носом (5) прилаживая очки.

44. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Тут и я (1) не стерпев больше (2) весь вскипел слезами (3) соскочил с печи (4) и бросился к ним (5) рыдая от радости.

Ответ: .

45. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Он бегал по кухне (1) смешно (2) неуклюже подпрыги­ вая (3) и размахивал очками перед носом своим (4) желая на­ деть их.

46. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

А иногда дед вдруг останавливался среди комнаты или у окна и долго стоял (1) закрыв глаза (2) и (3) подняв лицо (4) остолбеневший (5) безмолвный.

47. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Скворцу (1) отнятому ею у кота (2) бабушка обрезала сло­

манное крыло (3) на место откушенной ноги ловко пристрои­ ла деревяшку (4) и (5) вылечив птицу (6) учила её говорить.

Задание 16

48. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Дед (1) тёмный (2) и немой (3) стоял у окна (4) вслушива­ ясь в работу людей (5) разорявших его добро.

Ответ: .

49. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

И вот я (1) немножко испуганный грозящим нашествием буйного дяди (2) но гордый поручением (3) возложенным на меня (4) торчу в окне (5) осматривая улицу.

50. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Отвалившись на вышитую шерстями спинку старинного

кресла (1) и всё плотнее прижимаясь к ней (2) вскинув голо­ ву (3) и глядя в потолок (4) он тихо и задумчиво рассказывал про старину.

51. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Дед был нездоров (1) сидел на постели без рубахи (2) на­ крыв плечи длинным полотенцем (3) и (4) ежеминутно отирая обильный пот (5) дышал часто.

Ответ: .

52. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Дед зажёг серную спичку (1) осветив синим огнём своё ли­ цо хорька (2) измазанное сажей (3) и (4) высмотрев свечу на столе (5) присел рядом с бабушкой.

Ответ: .

Задание 16

53. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Накинув на голову тяжёлый полушубок (1) и (2) сунув ноги в чьи-то сапоги (3) я выволокся в сени и обомлел (4) ос­ леплённый яркой игрою огня (5) и оглушённый криками деда.

54. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Выпрямив сутулую спину (1) вскинув голову (2) и ласково

Глядя на круглое лицо Казанской Божией матери (3) бабушка широко (4) истово крестилась.

55. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

В мастерской (1) усадив меня на груду приготовленной в краску шерсти (2) и заботливо окутав ею до плеч (3) Григорий Иванович (4) понюхивая восходивший над котлами пар (5) задумчиво напевал.

56. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Освещаемая огнём (1) она металась по двору (2) всюду по­ спевая (3) и всем распоряжаясь (4) всё видя.

57. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Иногда дед (1) проснувшись раньше бабушки (2) всходил

На чердак (3) и (4) заставая её за молитвой (5) слушал некото-

Задание 16

рое время её шёпот (6) презрительно кривя тонкие тёмные гу­ бы (7) и что-то шепча.

Ответ: .

58. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Торопливым ручьём музыка бежала откуда-то изда­ ли (1) просачиваясь сквозь пол и стены (2) и (3) волнуя сердце (4) выманивала непонятное чувство (5) грустное и беспокойное.

Ответ: .

59. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Огромный конь (1) взмахивая густою гривой (2) и цапая её белыми зубами за плечо (3) срывал шёлковую головку с во­ лос (4) заглядывал в лицо ей весёлым глазом (5) и (6) встря­ хивая иней с ресниц (7) тихонько ржал.

60. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Крысобой вынул из рук у легионера (1) стоявшего у под­

ножия бронзовой статуи (2) бич (3) и (4) несильно размах­ нувшись (5) ударил арестованного по плечам.

Ответ: .

61. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на мес­те которых в предложении должны стоять запятые.

Снова началось что-то кошмарное. Однажды вечером, когда, напившись чаю, мы с дедом сели за Псалтырь, а бабушка начала мыть посуду, в комнату ворвался дядя Яков, растрепанный, как всегда, похожий на изработанную метлу. Не здоровавшись, бросив картуз куда-то в угол, он скороговоркой начал, встряхиваясь, размахивая руками: — Тятенька, Мишка буянит неестественно совсем! Обедал у меня, напился и начал безобразное безумие показывать: посуду перебил, изорвал в клочья готовый заказ — шерстяное платье, окна выбил, меня обидел, Григория. Сюда идет, грозится: отцу, кричит, бороду выдеру, убью! Вы смотрите... Дед, упираясь руками в стол, медленно поднялся на ноги, лицо его сморщилось, сошлось к носу, стало жутко похоже на топор. — Слышишь, мать? — взвизгнул он. — Каково, а? Убить отца идет, чу, сын родной! А пора! Пора, ребята... Прошелся по комнате, расправляя плечи, подошел к двери, резко закинул тяжелый крюк в пробой и обратился к Якову: — Это вы всё хотите Варварино приданое сцапать? Нате-ка! Он сунул кукиш под нос дяде; тот обиженно отскочил: — Тятенька, я-то при чем? — Ты? Знаю я тебя! Бабушка молчала, торопливо убирая чашки в шкап. — Я же защитить вас приехал... — Ну? — насмешливо воскликнул дед. — Это хорошо! Спасибо, сынок! Мать, дай-кось лисе этой чего-нибудь в руку — кочергу хошь, что ли, утюг! А ты, Яков Васильев, как вломится брат — бей его в мою голову!.. Дядя сунул руки в карманы и отошел в угол. — Коли вы мне не верите... — Верю? — крикнул дед, топнув ногой. — Нет, всякому зверю поверю, — собаке, ежу, — а тебе погожу! Знаю: ты его напоил, ты научил! Ну-ко, вот бей теперь! На выбор бей: его, меня... Бабушка тихонько шепнула мне: — Беги наверх, гляди в окошко, а когда дядя Михайло покажется на улице, соскочи сюда, скажи! Ступай, скорее... И вот я, немножко испуганный грозящим нашествием буйного дяди, но гордый поручением, возложенным на меня, торчу в окне, осматривая улицу; широкая, она покрыта густым слоем пыли; сквозь пыль высовывается опухолями крупный булыжник. Налево она тянется далеко и, пересекая овраг, выходит на Острожную площадь, где крепко стоит на глинистой земле серое здание с четырьмя башнями по углам — старый острог; в нем есть что-то грустно красивое, внушительное. Направо, через три дома от нашего, широко развертывается Сенная площадь, замкнутая желтым корпусом арестантских рот и пожаркой каланчой свинцового цвета. Вокруг глазастой вышки каланчи вертится пожарный сторож, как собака на цепи. Вся площадь изрезана оврагами; в одном на дне его стоит зеленоватая жижа, правее — тухлый Дюков пруд, куда, по рассказу бабушки, дядья зимою бросили в прорубь моего отца. Почти против окна — переулок, застроенный маленькими пестрыми домиками; он упирается в толстую, приземистую церковь Трех Святителей. Если смотреть прямо, — видишь крыши, точно лодки, опрокинутые вверх дном в зеленых волнах садов. Стертые вьюгами долгих зим, омытые бесконечными дождями осени, слинявшие дома нашей улицы напудрены пылью; они жмутся друг к другу, как нищие на паперти, и тоже, вместе со мною, ждут кого-то, подозрительно вытаращив окна. Людей немного, двигаются они не спеша, подобно задумчивым тараканам на шестке печи. Душная теплота поднимается ко мне; густо слышны нелюбимые мною запахи пирогов с зеленым луком, с морковью; эти запахи всегда вызывают у меня уныние. Скучно; скучно как-то особенно, почти невыносимо; грудь наливается жидким, теплым свинцом, он давит изнутри, распирает грудь, ребра; мне кажется, что я вздуваюсь, как пузырь, и мне тесно в маленькой комнатке, под гробообразным потолком. Вот он, дядя Михаил; он выглядывает из переулка, из-за угла серого дома; нахлобучил картуз на уши, и они оттопырились, торчат. На нем рыжий пиджак и пыльные сапоги до колен, одна рука в кармане клетчатых брюк, другою он держится за бороду. Мне не видно его лица, но он стоит так, словно собрался перепрыгнуть через улицу и вцепиться в дедов дом черными мохнатыми руками. Нужно бежать вниз, сказать, что он пришел, но я не могу оторваться от окна и вижу, как дядя осторожно, точно боясь запачкать пылью серые свои сапоги, переходит улицу, слышу, как он отворяет дверь кабака, — дверь визжит, дребезжат стекла. Я бегу вниз, стучусь в комнату деда. — Кто это? — грубо спрашивает он, не открывая. — Ты? Ну? В кабак зашел? Ладно, ступай! — Я боюсь там... — Потерпишь! Снова я торчу в окне. Темнеет; пыль на улице вспухла, стала глубже, чернее; в окнах домов масляно растекаются желтые пятна огней; в доме напротив музыка, множество струн поют грустно и хорошо. И в кабаке тоже поют; когда отворится дверь, на улицу вытекает усталый, надломленный голос; я знаю, что это голос кривого нищего Никитушки, бородатого старика с красным углем на месте правого глаза, а левый плотно закрыт. Хлопнет дверь и отрубит его песню, как топором. Бабушка завидует нищему: слушая его песни, она говорит, вздыхая: — Экой ведь благодатной, — какие стихи знает! Удача! Иногда она зазывает его во двор; он сидит на крыльце, опираясь на палку, и поет, сказывает, а бабушка — рядом с ним, слушает, расспрашивает. — Погоди-ка, да разве божия матерь и в Рязани была? И нищий говорит басом, уверенно: — Она везде была, по всем губерниям... Невидимо течет по улице сонная усталость и жмет, давит сердце, глаза. Как хорошо, если б бабушка пришла! Или хотя бы дед. Что за человек был отец мой, почему дед и дядья не любили его, а бабушка, Григорий и нянька Евгенья говорят о нем так хорошо? А где мать моя? Я всё чаще думаю о матери, ставя ее в центр всех сказок и былей, рассказанных бабушкой. То, что мать не хочет жить в своей семье, всё выше поднимает ее в моих мечтах; мне кажется, что она живет на постоялом дворе при большой дороге, у разбойников, которые грабят проезжих богачей и делят награбленное с нищими. Может быть, она живет в лесу, в пещере, тоже, конечно, с добрыми разбойниками, стряпает на них и сторожит награбленное золото. А может, ходит по земле, считая ее сокровища, как ходила «князь-барыня» Енгалычева вместе с божией матерью, и богородица уговаривает мать мою, как уговаривала «князь-барыню»:

Не собрать тебе, раба жадная,
Со всея земли злата, серебра;
Не прикрыть тебе, душа алчная,
Всем добром земли наготу твою...

И мать отвечает ей словами «князь-барыни», разбойницы:

Ты прости, пресвятая богородица,
Пожалей мою душеньку грешную.
Не себя ради мир я грабила,
А ведь ради сына единого!..

И богородица, добрая, как бабушка, простит ее, скажет:

Эх ты, Марьюшка, кровь татарская,
Ой ты, зла-беда христианская!
А иди, пно, по своем пути —
И стезя твоя и слеза твоя!
Да не тронь хоть народа-то русского,
По лесам ходи да мордву зори,
По степям ходи, калмыка гони!..

Вспоминая эти сказки, я живу, как во сне; меня будит топот, возня, рев внизу, в сенях, на дворе; высунувшись в окно, я вижу, как дед, дядя Яков и работник кабатчика, смешной черемисин Мельян, выталкивают из калитки на улицу дядю Михаила; он упирается, его бьют по рукам, в спину, шею, пинают ногами, и наконец он стремглав летит в пыль улицы. Калитка захлопнулась, гремит щеколда и запор; через ворота перекинули измятый картуз; стало тихо. Полежав немного, дядя приподнимается, весь оборванный, лохматый, берет булыжник и мечет его в ворота; раздается гулкий удар, точно по дну бочки. Из кабака лезут темные люди, орут, храпят, размахивают руками; из окон домов высовываются человечьи головы, — улица оживает, смеется, кричит. Всё это тоже как сказка, любопытная, но неприятная, пугающая. И вдруг всё сотрется, все замолчат, исчезнут. ...У порога, на сундуке, сидит бабушка, согнувшись, не двигаясь, не дыша; я стою пред ней и глажу ее теплые, мягкие, мокрые щеки, но она, видимо, не чувствует этого и бормочет угрюмо: — Господи, али не хватило у тебя разума доброго на меня, на детей моих? Господи, помилуй... Мне кажется, что в доме на Полевой улице дед жил не более года — от весны до весны, но и за это время дом приобрел шумную славу; почти каждое воскресенье к нашим воротам сбегались мальчишки, радостно оповещая улицу: — У Кашириных опять дерутся! Обыкновенно дядя Михайло являлся вечером и всю ночь держал дом в осаде, жителей его в трепете; иногда с ним приходило двое-трое помощников, отбойных кунавинских мещан; они забирались из оврага в сад и хлопотали там во всю ширь пьяной фантазии, выдергивая кусты малины и смородины; однажды они разнесли баню, переломав в ней всё, что можно было сломать: полок, скамьи, котлы для воды, а печь разметали, выломали несколько половиц, сорвали дверь, раму. Дед, темный и немой, стоял у окна, вслушиваясь в работу людей, разорявших его добро; бабушка бегала где-то по двору, невидимая в темноте, и умоляюще взывала: — Миша, что ты делаешь, Миша! Из сада в ответ ей летела идиотски гнусная русская ругань, смысл которой, должно быть, недоступен разуму и чувству скотов, изрыгающих ее. За бабушкой не угнаться в эти часы, а без нее страшно; я спускаюсь в комнату деда, но он хрипит встречу мне: — Вон, ан-нафема! Я бегу на чердак и оттуда через слуховое окно смотрю во тьму сада и двора, стараясь не упускать из глаз бабушку, боюсь, что ее убьют, и кричу, зову. Она не идет, а пьяный дядя, услыхав мой голос, дико и грязно ругает мать мою. Однажды в такой вечер дед был нездоров, лежал в постели и, перекатывая по подушке обвязанную полотенцем голову, крикливо жалобился: — Вот оно, чего ради жили, грешили, добро копили! Кабы не стыд, не срам, позвать бы полицию, а завтра к губернатору... Срамно! Какие же это родители полицией детей своих травят? Ну, значит, лежи, старик. Он вдруг спустил ноги с кровати, шатаясь пошел к окну, бабушка подхватила его под руки: — Куда ты, куда? — Зажги огонь! — задыхаясь, шумно всасывая воздух, приказал он. А когда бабушка зажгла свечу, он взял подсвечник в руки и, держа его пред собою, как солдат ружье, закричал в окно насмешливо и громко: — Эй, Мишка, вор ночной, бешеный пес шелудивый! Тотчас же вдребезги разлетелось верхнее стекло окна и на стол около бабушки упала половинка кирпича. — Не попал! — завыл дед и засмеялся или заплакал. Бабушка схватила его на руки, точно меня, и понесла на постель, приговаривая испуганно: — Что ты, что ты, Христос с тобою! Ведь эдак-то — Сибирь ему; ведь разве он поймет, в ярости, что Сибирь!.. Дед дрыгал ногами и рыдал сухо, хрипуче: — Пускай убьет... За окном рычало, топало, царапало стену. Я взял кирпич со стола, побежал к окну; бабушка успела схватить меня и, швырнув в угол, зашипела: — Ах ты, окаянный... В другой раз дядя, вооруженный толстым колом, ломился со двора в сени дома, стоя на ступенях черного крыльца и разбивая дверь, а за дверью его ждали дедушка, с палкой в руках, двое постояльцев, с каким-то дрекольем, и жена кабатчика, высокая женщина, со скалкой; сзади их топталась бабушка, умоляя: — Пустите вы меня к нему! Дайте слово сказать... Дед стоял, выставив ногу вперед, как мужик с рогатиной на картине «Медвежья охота»; когда бабушка подбегала к нему, он молча толкал ее локтем и ногою. Все четверо стояли, страшно приготовившись; над ними на стене горел фонарь, нехорошо, судорожно освещая их головы; я смотрел на всё это с лестницы чердака, и мне хотелось увести бабушку вверх. Дядя ломал дверь усердно и успешно, она ходуном ходила, готовая соскочить с верхней петли, — нижняя была уже отбита и противно звякала. Дед говорил соратникам своим тоже каким-то звякающим голосом: — По рукам бейте, по ногам, пожалуйста, а по башке не надо... Рядом с дверью в стене было маленькое окошко — только голову просунуть; дядя уже вышиб стекло из него, и оно, утыканное осколками, чернело, точно выбитый глаз. Бабушка бросилась к нему, высунула руку на двор и, махая ею, закричала: — Миша, Христа ради уйди! Изувечат тебя, уйди! Он ударил ее колом по руке; было видно, как, скользнув мимо окна, на руку ей упало что-то широкое, а вслед за этим и сама бабушка осела, опрокинулась на спину, успев еще крикнуть: — Миш-ша, беги... — А, мать? — страшно взвыл дед. Дверь распахнулась, в черную дыру ее вскочил дядя и тотчас, как грязь лопатой, был сброшен с крыльца. Кабатчица отвела бабушку в комнату деда; скоро и он явился туда, угрюмо подошел к бабушке. — Кость цела? — Ох, переломилась, видно, — сказала бабушка, не открывая глаз. — А с ним что сделали, с ним? — Уймись! — строго крикнул дед. — Зверь, что ли, я? Связали, в сарае лежит. Водой окатил я его... Ну, зол! В кого бы это? Бабушка застонала. — За костоправкой я послал, — ты потерпи! — сказал дед, присаживаясь к ней на постель. — Изведут нас с тобою, мать; раньше сроку изведут! — Отдай ты им всё... — А Варвара? Они говорили долго: бабушка — тихо и жалобно, он — крикливо, сердито. Потом пришла маленькая старушка, горбатая, с огромным ртом до ушей; нижняя челюсть у нее тряслась, рот был открыт, как у рыбы, и в него через верхнюю губу заглядывал острый нос. Глаз ее было не видно; она едва двигала ногами, шаркая по полу клюкою, неся в руке какой-то гремящий узелок. Мне показалось, что это пришла бабушкина смерть; я подскочил к ней и заорал во всю силу: — Пошла вон! Дед неосторожно схватил меня и весьма нелюбезно отнес на чердак...

Явление девятое

Катерина и Варвара .

Катерина . Ах, как она меня испугала! Я дрожу вся, точно она пророчит мне что-нибудь.

Варвара . На свою бы тебе голову, старая карга!

Катерина . Что она сказала такое, а? Что она сказала?

Варвара . Вздор все. Очень нужно слушать, что она городит. Она всем так пророчит. Всю жизнь смолоду-то грешила. Спроси-ка, что об ней порасскажут! Вот умирать-то и боится. Чего сама-то боится, тем и других пугает. Даже все мальчишки в городе от нее прячутся, грозит на них палкой да кричит (передразнивая) : «Все гореть в огне будете!»

Катерина (зажмурившись) . Ах, ах, перестань! У меня сердце упало.

Варвара . Есть чего бояться! Дура старая…

Катерина . Боюсь, до смерти боюсь. Все она мне в глазах мерещится.

Молчание.

Варвара (оглядываясь) . Что это братец нейдет, вон, никак, гроза заходит.

Катерина (с ужасом) . Гроза! Побежим домой! Поскорее!

Варвара . Что ты, с ума, что ли, сошла? Как же ты без братца-то домой покажешься?

Катерина . Нет, домой, домой! Бог с ним!

Варвара . Да что ты уж очень боишься: еще далеко гроза-то.

Катерина . А коли далеко, так, пожалуй, подождем немного; а право бы, лучше идти. Пойдем лучше!

Варвара . Да ведь уж коли чему быть, так и дома не спрячешься.

Катерина . Да все-таки лучше, все покойнее: дома-то я к образам да богу молиться!

Варвара . Я и не знала, что ты так грозы боишься. Я вот не боюсь.

Катерина . Как, девушка, не бояться! Всякий должен бояться. Не то страшно, что убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне умереть не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед богом такая, какая я здесь с тобой, после этого разговору-то, - вот что страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то! Страшно вымолвить! Ах!

Гром. Кабанов входит.

Варвара . Вот братец идет. (Кабанову.) Беги скорей!

Гром.

Катерина . Ах! Скорей, скорей!

Декорация первого действия. Сумерки.

Явление первое

Кулигин (сидит на лавочке), Кабанов (идет по бульвару).

Кулигин (поет) .

Ночною темнотою покрылись небеса.

Все люди для покою закрыли уж глаза… и пр.

(Увидав Кабанова.) Здравствуйте, сударь! Далеко ли изволите?

Кабанов . Домой. Слышал, братец, дела-то наши? Вся, братец, семья в расстройство пришла.

Кулигин . Слышал, слышал, сударь.

Кабанов . Я в Москву ездил, ты знаешь? На дорогу-то маменька читала, читала мне наставления-то, а я как выехал, так загулял. Уж очень рад, что на волю-то вырвался. И всю дорогу пил, и в Москве все пил, так это кучу, что на-поди! Так, чтобы уж на целый год отгуляться. Ни разу про дом-то и не вспомнил. Да хоть бы и вспомнил-то, так мне бы и в ум не пришло, что делается. Слышал?

Кулигин . Слышал, сударь.

Кабанов . Несчастный я теперь, братец, человек! Так ни за что я погибаю, ни за грош!

Кулигин . Маменька-то у вас больно крута.

Кабанов . Ну да. Она-то всему и причина. А я за что погибаю, скажи ты мне на милость? Я вот зашел к Дикому, ну, выпили; думал – легче будет, нет, хуже, Кулигин! Уж что жена против меня сделала! Уж хуже нельзя…

Кулигин . Мудреное дело, сударь. Мудрено вас судить.

Кабанов . Нет, постой! Уж на что еще хуже этого. Убить ее за это мало. Вот маменька говорит: ее надо живую в землю закопать, чтобы она казнилась! А я ее люблю, мне ее жаль пальцем тронуть. Побил немножко, да и то маменька приказала. Жаль мне смотреть-то на нее, пойми ты это, Кулигин. Маменька ее поедом ест, а она, как тень какая, ходит безответная. Только плачет да тает, как воск. Вот я и убиваюсь, глядя на нее.

Кулигин . Как бы нибудь, сударь, ладком дело-то сделать! Вы бы простили ей, да и не поминали никогда. Сами-то, чай, тоже не без греха!

Кабанов . Уж что говорить!

Кулигин . Да уж так, чтобы и под пьяную руку не попрекать. Она бы вам, сударь, была хорошая жена; гляди – лучше всякой.

Кабанов . Да пойми ты, Кулигин: я-то бы ничего, а маменька-то… разве с ней сговоришь!..

Кулигин . Пора бы уж вам, сударь, своим умом жить.

Кабанов . Что ж мне, разорваться, что ли! Нет, говорят, своего-то ума. И, значит, живи век чужим. Я вот возьму да последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как с дураком, и нянчится.

Кулигин . Эх, сударь! Дела, дела! Ну, а Борис-то Григорьич, сударь, что?

Кабанов . А его, подлеца, в Тяхту, к китайцам. Дядя к знакомому купцу какому-то посылает туда на контору. На три года его туды.

Кулагин . Ну, что же он, сударь?

Кабанов . Мечется тоже, плачет. Накинулись мы давеча на него с дядей, уж ругали, ругали, – молчит. Точно дикий какой сделался. Со мной, говорит, что хотите, делайте, только ее не мучьте! И он к ней тоже жалость имеет.

Кулигин . Хороший он человек, сударь.

Кабанов . Собрался совсем, и лошади уж готовы. Так тоскует, беда! Уж я вижу, что ему проститься хочется. Ну, да мало ли чего! Будет с него. Враг ведь он мне, Кулигин! Расказнить его надобно на части, чтобы знал…

Кулигин . Врагам-то прощать надо, сударь!

Кабанов . Поди-ка, поговори с маменькой, что она тебе на это скажет. Так, братец Кулигин, все наше семейство теперь врозь расшиблось. Не то что родные, а точно вороги друг другу. Варвару маменька точила-точила, а та не стерпела, да и была такова, – взяла да и ушла.

Кулигин . Куда ушла?

Кабанов . Кто ее знает. Говорят, с Кудряшом с Ванькой убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать, что от маменьки; потому стала ее тиранить и на замок запирать. «Не запирайте, – говорит, – хуже будет!» Вот так и вышло. Что ж мне теперь делать, скажи ты мне? Научи ты меня, как мне жить теперь? Дом мне опостылел, людей совестно, за дело возмусь – руки отваливаются. Вот теперь домой иду: на радость, что ль, иду?

Входит Глаша .

Глаша . Тихон Иваныч, батюшка!

Кабанов . Что еще?

Глаша . Дома у нас нездорово, батюшка!

Кабанов . Господи! Так уж одно к одному! Говори, что там такое?

Глаша . Да хозяюшка ваша…

Кабанов . Ну что ж? Умерла, что ль?

Глаша . Нет, батюшка; ушла куда-то, не найдем нигде. Сбились с ног искамши.

Кабанов . Кулигин, надо, брат, бежать искать ее. Я, брат, знаешь, чего боюсь? Как бы она с тоски-то на себя руки не наложила! Уж так тоскует, так тоскует, что ах! На нее-то глядя, сердце рвется. Чего же вы смотрели-то? Давно ль она ушла-то?

Глаша . Недавнушко, батюшка! Уж наш грех, недоглядели. Да и то сказать: на всякий час не остережешься.

Кабанов . Ну, что стоишь-то, беги?

Глаша уходит.

И мы пойдем, Кулигин!

Уходят.

Сцена несколько времени пуста. С противоположной стороны выходит Катерина и тихо идет по сцене.

Явление второе

Катерина (одна) . Нет, нигде нет! Что-то он теперь, бедный, делает? Мне только проститься с ним, а там… а там хоть умирать. За что я его в беду ввела? Ведь мне не легче от того! Погибать бы мне одной! А то себя погубила, его погубила, себе бесчестье – ему вечный покор! Да! Себе бесчестье – ему вечный покор. (Молчание.) Вспомнить бы мне, что он говорил-то? Как он жалел-то меня? Какие слова-то говорил? (Берет себя за голову.) Не помню, все забыла. Ночи, ночи мне тяжелы! Все пойдут спать, и я пойду; всем ничего, а мне – как в могилу. Так страшно в потемках! Шум какой-то сделается, и поют, точно кого хоронят; только так тихо, чуть слышно, далеко-далеко от меня… Свету-то так рада сделаешься! А вставать не хочется: опять те же люди, те же разговоры, та же мука. Зачем они так смотрят на меня? Отчего это нынче не убивают? Зачем так сделали? Прежде, говорят, убивали. Взяли бы да и бросили меня в Волгу; я бы рада была. «Казнить-то тебя, – говорят, – так с тебя грех снимется, а ты живи да мучайся своим грехом». Да уж измучилась я! Долго ль еще мне мучиться? Для чего мне теперь жить? Ну, для чего? Ничего мне не надо, ничего мне не мило, и свет божий не мил! А смерть не приходит. Ты ее кличешь, а она не приходит. Что ни увижу, что ни услышу, только тут (показывает на сердце) больно. Еще кабы с ним жить, может быть, радость бы какую я и видела… Что ж: уж все равно, уж душу свою я ведь погубила. Как мне по нем скучно! Ах, как мне по нем скучно! Уж коли не увижу я тебя, так хоть услышь ты меня издали! Ветры буйные, перенесите вы ему мою печаль-тоску! Батюшки, скучно мне, скучно! (Подходит к берегу и громко, во весь голос.) Радость моя, жизнь моя, душа моя, люблю тебя! Откликнись! (Плачет.)

Входит Борис .

Явление третье

Катерина и Борис .

Борис (не видя Катерины) . Боже мой! Ведь это ее голос! Где же она? (Оглядывается.)

Катерина (подбегает к нему и падает на шею) . Увидела-таки я тебя! (Плачет на груди у него.)

Молчание.

Борис . Ну, вот и поплакали вместе, привел бог.

Катерина . Ты не забыл меня?

Борис . Как забыть, что ты!

Катерина . Ах, нет, не то, не то! Ты не сердишься?

Борис . За что мне сердиться?

Катерина . Ну, прости меня! Не хотела я тебе зла сделать; да в себе не вольна была. Что говорила, что делала, себя не помнила.

Борис . Полно, что ты! что ты!

Катерина . Ну, как же ты? Теперь-то ты как?

Борис . Еду.

Катерина . Куда едешь?

Борис . Далеко, Катя, в Сибирь.

Катерина . Возьми меня с собой отсюда!

Борис . Нельзя мне, Катя. Не по своей я воле еду: дядя посылает, уж и лошади готовы; я только отпросился у дяди на минуточку, хотел хоть с местом-то тем проститься, где мы с тобой виделись.

Катерина . Поезжай с богом! Не тужи обо мне. Сначала только разве скучно будет тебе, бедному, а там и позабудешь.

Борис . Что обо мне-то толковать! Я – вольная птица. Ты-то как? Что свекровь-то?

Катерина . Мучает меня, запирает. Всем говорит и мужу говорит: «Не верь ей, она хитрая». Все и ходят за мной целый день и смеются мне прямо в глаза. На каждом слове все тобой попрекают.

Борис . А муж-то?

Катерина . То ласков, то сердится, да пьет все. Да постыл он мне, постыл, ласка-то его мне хуже побоев.

Борис . Тяжело тебе, Катя?

Катерина . Уж так тяжело, так тяжело, что умереть легче!

Борис . Кто ж это знал, что нам за любовь нашу так мучиться с тобой! Лучше б бежать мне тогда!

Катерина . На беду я увидала тебя. Радости видела мало, а горя-то, горя-то что! Да еще впереди-то сколько! Ну, да что думать о том, что будет! Вот теперь тебя видела, этого они у меня не отнимут; а больше мне ничего не надо. Только ведь мне и нужно было увядать тебя. Вот мне теперь гораздо легче сделалось; точно гора с плеч свалилась. А я все думала, что ты на меня сердишься, проклинаешь меня…

Борис . Что ты, что ты!

Катерина . Да нет, все не то я говорю; не то я хотела сказать! Скучно мне было по тебе, вот что, ну, вот я тебя увидала…

Борис . Не застали б нас здесь!

Катерина . Постой, постой! Что-то я тебе хотела сказать… Вот забыла! Что-то нужно было сказать! В голове-то все путается, не вспомню ничего.

Борис . Время мне, Катя!

Катерина . Погоди, погоди!

Борис . Ну, что же ты сказать-то хотела?

Катерина . Сейчас скажу. (Подумав.) Да! Поедешь ты дорогой, ни одного ты нищего так не пропускай, всякому подай да прикажи, чтоб молились за мою грешную душу.

Борис . Ах, кабы знали эти люди, каково мне прощаться с тобой! Боже мой! Дай бог, чтоб им когда-нибудь так же сладко было, как мне теперь. Прощай, Катя! (Обнимает и хочет уйти.) Злодеи вы! Изверги! Эх, кабы сила!

Катерина . Постой, постой! Дай мне поглядеть на тебя в последний раз. (Смотрит ему в глаза.) Ну, будет с меня! Теперь бог с тобой, поезжай. Ступай, скорее ступай!

Борис (отходит несколько шагов и останавливается) . Катя, нехорошо что-то! Не задумала ли ты чего? Измучусь я дорогой-то, думавши о тебе.

Катерина . Ничего, ничего. Поезжай с богом!

Борис хочет подойти к ней.

Не надо, не надо, довольно!

Борис (рыдая) . Ну, бог с тобой! Только одного и надо у бога просить, чтоб она умерла поскорее, чтоб ей не мучиться долго! Прощай! (Кланяется.)

Катерина . Прощай!

Борис уходит. Катерина провожает его глазами и стоит несколько времени задумавшись.

Явление четвертое

Катерина (одна) . Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу – все равно. Да, что домой, что в могилу!.. что в могилу! В могиле лучше… Под деревцом могилушка… как хорошо!.. Солнышко ее греет, дождичком ее мочит… весной на ней травка вырастет, мягкая такая… птицы прилетят на дерево, будут петь, детей выведут, цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие… всякие (задумывается) , всякие… Так тихо, так хорошо! Мне как будто легче! А о жизни и думать не хочется. Опять жить? Нет, нет, не надо… нехорошо! И люди мне противны, и дом мне противен, и стены противны! Не пойду туда! Нет, нет, не пойду… Придешь к ним, они ходят, говорят, а на что мне это? Ах, темно стало! И опять поют где-то! Что поют? Не разберешь… Умереть бы теперь… Что поют? Все равно, что смерть придет, что сама… а жить нельзя! Грех! Молиться не будут? Кто любит, тот будет молиться… Руки крест-накрест складывают… в гробу? Да, так… я вспомнила. А поймают меня да воротят домой насильно… Ах, скорей, скорей! (Подходит к берегу. Громко.) Друг мой! Радость моя! Прощай! (Уходит.)

Входят Кабанова , Кабанов , Кулигин и работник с фонарем.

Явление пятое

Кабанов , Кабанова и Кулигин .

Кулигин . Говорят, здесь видели.

Кабанов . Да это верно?

Кулигин . Прямо на нее говорят.

Кабанов . Ну, слава богу, хоть живую видели-то.

Кабанова . А ты уж испугался, расплакался! Есть о чем. Не беспокойся: еще долго нам с ней маяться будет.

Кабанов . Кто ж это знал, что она сюда пойдет! Место такое людное. Кому в голову придет здесь прятаться.

Кабанова . Видишь, что она делает! Вот какое зелье! Как она характер-то свой хочет выдержать!

С разных сторон собирается народ с фонарями.

Один из народа . Что, нашли?

Кабанова . То-то что нет. Точно провалилась куда.

Один из народа . Да найдется!

Другой . Как не найтись!

Третий . Гляди, сама придет.

Кулигин (с берега) . Кто кричит? Что там?

Кулигин и за ним несколько человек убегают.

Явление шестое

Те же , без Кулигина .

Кабанов . Батюшки, она ведь это! (Хочет бежать.)

Кабанова удерживает его за руку.

Маменька, пустите, смерть моя! Я ее вытащу, а то так и сам… Что мне без нее!

Кабанова . Не пущу, и не думай! Из-за нее да себя губить, стоит ли она того! Мало она нам страму-то наделала, еще что затеяла!

Кабанов . Пустите!

Кабанова . Без тебя есть кому. Прокляну, коли пойдешь!

Кабанов (падая на колени) . Хоть взглянуть-то мне на нее!

Кабанова . Вытащат – взглянешь.

Кабанов (встает. К народу) . Что, голубчики, не видать ли чего?

1-й . Темно внизу-то, не видать ничего.

Шум за сценой.

2-й . Словно кричат что-то, да ничего не разберешь.

2-й . Вон с фонарем по берегу ходят.

1-й . Сюда идут. Вон и ее несут.

Несколько народу возвращается.

Один из возвратившихся . Молодец Кулигин! Тут близехонько, в омуточке, у берега с огнем-то оно в воду-то далеко видно; он платье и увидал и вытащил ее.

Кабанов . Жива?

Другой . Где уж жива! Высоко бросилась-то: тут обрыв, да, должно быть, на якорь попала, ушиблась, бедная! А точно, ребяты, как живая! Только на виске маленькая ранка, и одна только, как есть одна, капелька крови.

Кабанов бросается бежать; навстречу ему Кулагин с народом несут Катерину.

Явление седьмое

Те же и Кулигин .

Кулигин . Вот вам ваша Катерина. Делайте с ней, что хотите! Тело ее здесь, возьмите его; а душа теперь не ваша: она теперь перед судией, который милосерднее вас! (Кладет на землю и убегает.)

Кабанов (бросается к Катерине) . Катя! Катя!

Кабанова . Полно! Об ней плакать-то грех!

Кабанов . Маменька, вы ее погубили, вы, вы, вы…

Кабанова . Что ты? Аль себя не помнишь? Забыл, с кем говоришь?

Кабанов . Вы ее погубили! Вы! Вы!

Кабанова (сыну) . Ну, я с тобой дома поговорю. (Низко кланяется народу.) Спасибо вам, люди добрые, за вашу услугу!

Все кланяются.

Кабанов . Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться! (Падает на труп жены.)