За организацию поездки .

Дороги разрушаются не сами по себе, а от того, что по ним ездят автомобили. Из-за практически полного отсутствия движения здесь они выглядят прилично, несмотря на многолетнее отсутствие ремонта. Только пробивающаяся кое-где трава свидетельствует, что это не обычная трасса районного значения.

Практически из любой возвышенной точки этой местности можно заметить расположенные вдали антенны заброшенного военного городка «Чернобыль-2». В советское время там располагалась уникальная загоризонтная радиолокационная станция, фиксирующая запуски баллистических ракет по всему миру, и входящая в систему раннего предотвращения ракетного удара. В создание этого сверхсекретного объекта было вложено до полутора миллиардов долларов. Поскольку радиация могла помешать работе оборудования, после аварии станция была отключена. Но оставить её было невозможно, из-за чего вынужденные находиться там персонал и солдаты из охранных спецподразделений получили очень высокие дозы облучения (до нескольких десятков рентген). В дальнейшем, станцию постигла та же судьба, что и другие объекты Зоны - уникальное сверхсовременное на тот момент оборудование, содержащее драгоценные металлы, было разбито и растащено. Интерес к Чернобылю-2 по сей день остаётся высоким из-за всё ещё стоящих там 150-метровых антенн из высоколегированных сталей.

Как уже указывалось в одном из предыдущих рассказов, Зона Отчуждения продолжает оставаться полностью электрифицированной, причём многие линии были проведены повторно.

Вдоль дорог часто встречаются свидетельства того большого сельскохозяйственного значения, которое регион имел до аварии. Обширные колхозные поля заросли бурьяном и молодыми деревцами.

Мелькают остовы животноводческих ферм.

Пустые хаты брошенных деревень.

Деревни, которые находились недалеко от станции, и подверглись слишком сильному заражению, были стёрты с лица земли. Дома разрушались экскаваторами и закапывались в землю. Оставшиеся холмы уже давно осели и заросли травой, но о прошлом всё ещё напоминают сохранившиеся дорожки улиц.

Детский сад - единственное строение, оставшееся от деревни Копачи. Садик популярен у экскурсантов вследствие своего «удобного» местоположения (прямо у трассы из Чернобыля в Припять , из-за чего часто всплывает в фоторепортажах). Внутри него была встречена живущая там сова, которую успел заснять один из наших проводников.

В противоположность молодой Припяти, интернациональному советскому городу, где доминировали русский язык и общесоветская культура, сама Чернобыльщина была традиционно украинским регионом.

Детская площадка с характерными раскрашенными автопокрышками очень грязная - дозиметр выдаёт 200-400 микрорентген в час.

Другие сёла не разрушались, но без своих жителей они всё равно были обречены. Деревни исчезают быстрее, чем города. На спутниковых снимках они уже с трудом различимы - их почти полностью поглотил лес.

Это - не лесная дорога, а улица небольшой деревни.

Особенно короток век деревянных домов. Подверженная сырости и температурным колебаниям древесина в скором времени начинает гнить и деформироваться.

Многие строения из дерева уже разрушились.

От этой хаты осталась только крыша.

Ещё через двадцать-тридцать лет об украинских селениях будут напоминать разве что остовы автобусных остановок.

Кирпичные дома простоят дольше, но их будет сложно обнаружить в лесных зарослях.

Всюду бурьян.

Встретилась также и свободнорастущая конопля - она тут никому не нужна.

В этом доме, наверное, располагался сельсовет. А может, просто клуб или сельпо.

А у этих людей было большое хозяйство.

Я даже вспомнил хату родителей отца. Гомельская область совсем недалеко, а традиционный сельский быт там и здесь практически не отличался.

Даже планировка похожа. Сколько лет ещё простоит этот дом?

Вряд ли ещё столько, сколько уже висят эти початки, где ласточка успела свить гнездо.

Идя по улице мёртвой деревни, можно неожиданно натолкнуться на двор, где нет бурьяна, чёрных окон в доме, и всё говорит о том, что здесь кто-то живёт. Это хозяйства людей, за которыми закрепилось название «самосёлы» - местных жителей, не пожелавших покидать родные места, несмотря на радиацию. Некоторым из них это название не нравится - «які ж ми „самосели“, якщо жили тут споконвіку?» Изолированный характер жизни на чернобыльской земле привёл к тому, что эти люди превратились в особую культурную группу. Из-за перенесённой трагедии, нелёгких условий жизни, маленькой связи з большим миром люди здесь как-то добрее.

Различны причины, по которым они решили вернуться. Кто-то не мыслил жизни без родной земли, и вернулся сразу после эвакуации сельских районов 4 и 5 мая 1986-го года, минуя кордоны и милицейские посты. Другие вернулись позднее, главным образом по социально-экономическим причинам. На своём пике количество самосёлов достигало более двух тысяч человек (до аварии на отселяемых землях жило около ста тысяч), но на момент написания этого рассказа (осень 2008) их осталось примерно триста. Ведь это люди пожилого возраста, да и радиация, как известно, отнюдь не способствует здоровью и долголетию. У многих развиваются раковые заболевания.

Честно говоря, у меня имелись некоторые смутные сомнения по поводу этичности такого навещания самосёлов. Уж больно это напоминало поход в зоопарк - как иначе назвать, когда вооружённая фототехникой толпа с интересом разгуливает по хозяйству, фотографируя вас и ваш нехитрый скарб, словно это какая-то инопланетная экзотика. Но самосёлы в большинстве случаев ничего не имели против - наш визит хоть как-то разбавлял их однообразный, нелёгкий и изолированный быт, да и привезённым продуктам они были рады.

Бабця Ольга была первой, к кому мы зашли в гости (рядом с ней - Александр Сирота (Planca), главный редактор сайта Припять.ком). Экспозиционная доза в деревне с интересным названием Лубянка составляла 60 микрорентген в час.

Её хозяйство, как и прочие хозяйства самосёлов, складывалось сразу из нескольких дворов. Поскольку соседи уже никогда не вернутся, их оставленное имущество и строения можно было использовать по собственному усмотрению. Невостребованы только дома - не может же человек жить в нескольких сразу.

В остальном же это ничем не отличалось от обычной деревни - большой огород, картофель, и даже корова с телёнком.

Хлев был в меру сил бабці Ольги укреплён для защиты от волков, чувствующих себя здесь хозяевами. «Собаку мого вони взимку з’їли» - посетовала селянка.

Подоив корову, бабця предложила нам выпить парного молока. Все начали вежливо отказываться, ссылаясь то на непереносимость молочных продуктов, то на расстройство желудка. Я отказываться не стал, и с удовольствием выпил кружку (если этот рассказ читает кто-то запечатлевший этот момент, я буду благодарен, если вы вышлете фотографию на ). Моему примеру последовал чувак, изображённый на фотографии.

Убранство хаты.

Поблагодарив хозяйку за гостеприимство, и пожелав ей здоровья, мы направились к автобусу. Немного отстав от остальных, мы встретили ещё одну старушку, которая быстро подошла к нам и стала рассказывать о тяготах своей жизни. Не выслушать её было бы невежливо, но в этом случае мы рисковали получить нагоняй от проводников за отрыв от группы. В конце концов, пришлось сказать бабушке, что мы совсем никак не можем уделить ей ещё немного времени, а затем поспешно пошли догонять наших.

Следующей остановкой было крупное село Ильинцы, где до аварии проживало около полутора тысяч жителей, а сейчас осталось только тридцать. И хотя все живут в разных концах села, люди встречаются чаще.

Но всё свидетельствует о том, что село - заброшено. Всё те же покинутые дома, к которым уже невозможно даже подобраться.

Снова заросшие улицы.

Старая яблоня, покрытая мелкими сухими сучками (потому что её никто не обрезает).

По улице неожиданно проехал «Лансер» - видно, кого-то из самосёлов навещали родственники (получение автомобильного пропуска в Зону - довольно муторное занятие, как минимум, надо дать этому достаточное обоснование. Наличие родни среди самосёлов, похоже, таковым является. Пропуск выписывается на конкретный автомобиль, и, понятно, отнюдь не даёт возможности кататься где попало. Для «десятки» он уже не подходит, да и не стоит забывать, что любые маршруты и сроки пребывания в Зоне всё равно должны быть предварительно согласованы с властями).

Поскольку население заражённых территорий подлежало безусловному переселению, поначалу самосёлы были вне закона, и их безрезультатно пытались вернуть обратно. Но постепенно стало ясно, что никуда уезжать они не собираются, и государство махнуло рукой, смирившись с фактом их проживания на режимной территории. Теперь у них даже есть собственные пропуска. Их ежегодно обследуют врачи, в каждой деревне, где ещё остались люди, есть электричество и радиостанция, по которой в случае чего можно послать сигнал о помощи.

Раз в неделю сюда привозят продукты (на фото - закрытая сельская лавка), а раз в месяц - почту и пенсии (забота о населении всё же на порядок лучше, чем в какой-нибудь забытой деревне в российской глубинке).

Мы опять разбились на группы, чтобы навестить ещё несколько самосёлов. Я снова пошёл в группе Сергея из МЧС (на фото справа), классного и колоритного украинского мужика, который повёл нас к своему старому другу (слева, к сожалению, имя его я забыл). Услышав, что я говорю по-белорусски, тот выразил сожаление по поводу того, что Украиной не управляет Лукашенко, «тому що Лукашенко навів би лад» .

В его хозяйстве чувствовалась мужская рука.

Хозяева выставили на стол угощение, от которого уже никто не отказывался - шла другая половина дня, да и дозиметры выдавали не такие пугающие показатели.

После крепкой горилки у всех произошёл резкий подъём настроения.

Когда мы вернулись к автобусу, нас все уже ждали (как оказалось, не все получили такой же радушный приём. Группу Александра Сироты самосёлка не пустила на порог, сказав, что «раньше надо было приходить»). Парень в камуфляжных штанах слева - Антон «moloch» Юхименко, креативный дизайнер и фотограф проекта Pripyat.com.

Но чаще местные жители рады визитам японцев и прочих инопланетян.

Последней остановкой стал мост через реку Припять, построенный уже после аварии.

Если посмотреть с него на север, то в дымке можно разглядеть контуры Станции. А с другой стороны хорошо виден город Чернобыль и его заросший лесом частный сектор.

После прибытия из поездки по зоне надо два раза пройти дозиметрический контроль - сначала в «Чернобыльинформе», а затем на КПП, при выезде. Во втором случае это напоминает что-то среднее между сканером в аэропорту и входом в метро. В ряд стоят несколько кабинок, и, минуя их, выйти невозможно. Человек встаёт в кабинку и кладёт руки на железные рукоятки. Если активность на нём в пределах нормы, турникет открывается, и выпускает вас на «большую землю». В противном случае нужна дезактивация.

Несмотря на всего лишь два дня пребывания в Зоне, при выходе из неё испытываешь какой-то лёгкий шок. И от ощущения того, что теперь ты волен идти, куда хочешь, и от вида всех этих снующих людей и автомобилей, вездесущих вывесок и фонарей, заселённых кем-то домов. Словно тебе только что снился странный сон, а теперь ты проснулся, и никак не можешь понять, что за суета происходит вокруг. Зона отчуждения - это действительно какое-то другое измерение, пустынное и странное, где даже люди, если вам удастся их встретить, другие. Земля сотен тысяч кюри занимает мысли и манит назад.

Часто задаваемые вопросы

Я тоже хочу съездить в Зону. Как это сделать?
Чтобы попасть в Зону легально, лучше всего заказать экскурсию.

Хочу посмотреть места, куда экскурсии не водят (военный городок Чернобыль-2, заброшенная ж/д станция Янов, и т. д.)
Закажите индивидуальную экскурсию (дорого!) либо...

Можно ли попасть в зону самостоятельно?
Да, можно, но на собственный страх и риск. Вам понадобится хорошая физическая форма и снаряжение для бэкпэкинга (рюкзаки, палатки, провиант, навигаторы, одежда и обувь для движения по пересечённой местности). И помните, что Зона - режимный объект, и проникая туда, вы нарушаете закон и можете понести ответственность (за проникновение - крупные штрафы, за попытку вынести «артефакты» – до 3 лет тюрьмы); что многие места в зоне сильно заражены и долго находиться там опасно для здоровья; и, наконец, что по зоне свободно разгуливает большое количество опасных для человека диких животных, таких как волки и кабаны.

После Чернобыльской аварии прошло тридцать лет, но ее тень по-прежнему нависает над Белоруссией. Она пострадала, как ни одна другая страна: 70% радиоактивных осадков выпали над белорусской территорией, каждый пятый житель вдруг оказался на отравленной земле. Целые деревни зарывали в землю, чтобы не дать людям вернуться туда. Катастрофа уничтожила крестьянскую культуру.

Надо искать яблони. Где яблони — там были дома. Теперь они похоронены под толщей земли, они поросли орешником и недавно высаженными соснами. Единственное, что еще стоит прямо в этой бывшей деревне — покрашенный серебристой краской памятник советскому солдату, несущий караул на въезде, как абсурдный символ того прошлого, что ныне покоится под сухими прошлогодними листьями и молодыми сосенками.

Иногда видны небольшие холмы. Это захороненные остатки домов, или, как их называют в здешних местах, хуторов — белорусских крестьянских изб с просторным крыльцом, разбитыми лестницами и резными оконными рамами.

Контекст

30 лет после чернобыльской аварии: жизнь в зоне отчуждения

Deutsche Welle 24.04.2016

Светлана Алексиевич: где бессильно оружие

«Нихон кэйдзай» 13.04.2016

Кто хуже: люди или Чернобыльская катастрофа?

Project Syndicate 22.12.2015

Пытаюсь представить себе, как все это выглядело прежде. Избы, амбары, скотные дворы. Песчаная деревенская дорога, которая приводит на кладбище в отдалении. Могилы никуда не делись, и жители Старинки по-прежнему собираются на кладбище каждый год в начале мая, чтобы отпраздновать Радуницу, православный праздник, когда люди чествуют умерших близких трапезой у могил. Иногда даже поют и пляшут. Бывают и драки. В этом краю отношение к предкам и их земле прямолинейно и недвусмысленно. Считается, что и у земли, и у деревьев есть душа. Бросить их — все равно что бросить человека. Не говоря о том, чтобы захоронить.

«Хочу рассказать, как прощалась с нашим домом моя бабушка. Она поклонилась сараю. Обошла и поклонилась каждой яблоньке. А дедушка, когда мы уходили, снял шапку…» (Светлана Алексиевич, «Чернобыльская молитва»).

В сотнях белорусских деревень старое крестьянское общество сохранялось вплоть до 1980-х годов, несмотря на насильственную коллективизацию. Многие никогда не покидали родного дома, а среди стариков нередко встречались неграмотные. 26 апреля 1986 года это архаичное общество швырнули в атомную эпоху, когда в 200 километрах отсюда взорвалась Чернобыльская АЭС. Дул северный ветер, и 70% радиоактивных осадков выпали над Белоруссией, страной, в которой живут немногим более десяти миллионов человек. Осадки затронули более двух миллионов жителей, а более 20% территории страны оказались заражены. Никакая страна не пострадала от Чернобыльской аварии так, как Белоруссия.

Мы находимся в захороненной деревне Старинка, оборудование — так называемые дозиметры — показывает 3,2 микрозиверт в час. Для сравнения, в Японии после Фукусимской аварии люди эвакуировались из всех областей, где радиация достигала 3,8 микрозиверт в час. В Швеции нормальным радиационным фоном считаются 0,1-0,3 микрозиверт в час. В Белоруссии обычный уровень — 0,2-0,4 микрозиверт, согласно путеводителю.

Старинка находится в так называемой «зоне», то есть 600-километровой области, попавшей в радиус радиоактивных осадков после Чернобыльской катастрофы. Большая часть зоны находится на территории Белоруссии. Всего захоронены 70 деревень.

Область поделена, в свою очередь, на несколько зон, которые на карте выглядят, как лоскутное одеяло. В той ее части, что закрашена красным, вообще нельзя находиться из-за очень высокого радиационного фона. В средней части фон достаточно высок, чтобы там не рекомендовалось жить, но многие все равно вернулись. Третью зону власти объявили безопасной, несмотря на то, что радиационный фон и там повышен. Считается, что специальные учреждения следят за ситуацией. В четвертой и самой дальней зоне показатели радиоактивности превышены лишь слегка.

«В войну погиб каждый четвертый белорус, сегодня каждый пятый живет на зараженной земле» (Светлана Алексиевич, «Чернобыльская молитва»).

Вскоре после катастрофы тысячи эвакуированных предпочли вернуться в зону. Они просто не могли бросить свои дома и деревни. Среди тех, кто с самого начала отказался уезжать — 63-летняя Нина Перевалова, с которой мы встретились в покинутой деревне Дубна. Как и многие другие пожилые люди, оставшиеся в опустевших деревнях, она считает, что в эвакуации не было необходимости.

«Все, кто уехал из этих краев, умерли. Им пообещали компенсацию, и они уехали с большим шумом. Для них это был способ заработать. Но они не стали счастливее в своих новых домах, теперь большинство умерли. А мы остались, мы все еще живем».

Нина Перевалова бегает от дома к курятнику, свинарнику, овчарне. Она одета в практичные галоши, шерстяную кофту и зеленую рабочую куртку. Юбка в красную клетку, фиолетовый платок на голове. Собственно говоря, у нее нет времени на разговоры, у нее много дел, поэтому она заглядывает в избу и отправляет к нам мужа.

«Коля! Выходи, у нас гости»

Николаю Никитенко 58 лет, он бывший тракторист, а ныне безработный. Иногда подрабатывает на стройке, но по большей части живет тем, что дают сад, скотина и пенсия жены. Но и он не жалеет, что остался, хотя все остальные жители деревни уезжали.

«До аварии здесь жили семей пятьдесят. У нас был магазин, а поблизости располагался колхоз, где работала большая часть жителей. Вон там проходила дорога… А там был соседский сад», — говорит Никитенко, показывая на заросшее поле.

Из пятидесяти хозяйств остались всего три. Четыре-пять строений стоят еще крепко, остальные медленно, но верно приходят в упадок. Серые накренившиеся остовы высятся по обе стороны деревенской дороги, как старики, опирающиеся на палки. Бревна посерели от старости, у многих домов нет крыш. Некоторые уже рухнули и беспомощно лежат на земле, потихоньку превращаясь в кучи досок, пригодных лишь на дрова.

Крыши уцелевших домов покрыты жестью, которая спускается почти до земли. Они выглядят древними, как естественная часть пейзажа. Коричневые или серые, с резными оконными рамами, крашенными в ярко-зеленый или небесно-голубой цвет. Дом Нины Переваловой и Николая Никитенко очень простой и бедный, но идеально ухоженный. В избе, курятнике, овчарне и свинарнике царит порядок, каждая вещь на своем месте.

Слышится пение птиц. Покачиваются крупные зеленые листья орешника. На телефонном столбе пара аистов свила гнездо. Весна, поздняя весна. Вокруг одного из рухнувших домов скачут маленькие серые и белые козлята, они запрыгивают на остатки бревенчатой стены. Нина Перевалова с ними болтает. Она постоянно разговаривает со всеми животными, каждого называет по имени: поросенка зовут Васька, бесстрашную серую курицу — Сивка, а любимого козленка — Горка.

«Вот мой любимец Горка, мой маленький, мой хорошенький», — приговаривает Нина Перевалова и чешет козленка за ухом.

Смотрит на меня.

«Я пью козье молоко, собираю грибы и ягоды в лесу, выращиваю овощи и травы в саду. У нас куры и свиньи. У нас все хорошо. Конечно, ноги болят. Может, и из-за Чернобыля, откуда мне знать? Было лучше, все были счастливее, когда не знали об этой радиации!»

Она приглашает нас на крыльцо и наливает козьего молока в жестяную кружку. Отпиваю глоток, молоко вкусное. Отставляю кружку на стол. В этой деревне оборудование показало нормальный радиационный фон, но я не могу заставить себя допить. Я читала, как местным жителям надоели чужаки с их мерами предосторожности, и мне стыдно перед Ниной Переваловой, но она ничего не говорит. Похоже, она привыкла.

«Когда в последний раз приезжали и измеряли радиацию у нас в организме, норма у меня была превышена. Но у мужа уровень был совершенно обычный. Он пьет горилку (самогон). Говорят, хорошо от облучения».

«Я бы хотела уехать. Но мой муж лесоруб, и он отказывается»

В десятке километров от Дубны находится деревня Сычин. Ее жителей тоже эвакуировали после катастрофы. Через некоторое время люди стали возвращаться, за пару лет деревня снова ожила. Потом опустела во второй раз — люди уезжали из-за безработицы. Сейчас все дома брошены, кроме одного — с кобальтово-синим фасадом и березовыми перилами. Там живет безработный почтальон Наталья Кривошеева, ей 40 лет.

© РИА Новости, Виктор Толочко

«Мне было десять, когда нас эвакуировали в соседний поселок Максимовский. Но мы там не прижились. Хуже всего были даже не гадкие сырые квартиры, а то, что местные нас избегали. Звали нас „чернобыльцами“ и считали, что мы угрожаем их здоровью. Не хотели с нами разговаривать. У нас в Белоруссии тогда был дефицит продуктов, и они были в ярости от того, что приходилось делить хлеб с пришельцами. Никогда не забуду их презрения», — рассказывает Наталья Кривошеева, смахивая слезу.

Через восемь лет после эвакуации она вышла замуж и вернулась в Сычин. Голый каменный фундамент — вот все, что осталось от дома ее семьи.

«Мы только построили тот дом, он был дорогой. Его попросту украли, разобрали по частям. Так что мы вселились в пустую библиотеку, и я устроилась работать почтальоном в соседнюю деревню. Но сейчас меня сократили, и мы последняя семья в этой деревне. Печально, когда молодому человеку не с кем поговорить! Я бы хотела уехать. Но мой муж лесоруб, и он отказывается», — жалуется Наталья.

Она злится на себя, что они с мужем так долго тянули с отъездом.

«Все остальные возвращенцы уехали из нашей деревни. Сюда больше не ходят автобусы, маршрут совсем перестал окупаться. У нас нет денег на машину, даже на поросенка нет денег, его же надо кормить! Нет электричества и воды, я стираю вручную. Смотрите на мои руки!» — говорит Наталья и вытягивает свои грубые, шелушащиеся рабочие руки.

Но и Наталья не слишком задумывается о радиации. Они с мужем живут огородом и натуральным хозяйством, как почти все в зоне. Рядом с домом дозиметр показывает нормальный фон, но уже через пару километров уровень радиации подскакивает. Районы, где разрешено проживание, вплотную граничат с зараженными землями.

«Нам сказали, что можно пить молоко от наших коров и есть наши овощи. Три года мы так и делали. А потом нам внезапно сообщили, что нельзя ничего есть и пить»

Примерно в 60 километрах лежит маленький населенный пункт с оптимистичным названием Майск — «майская деревня». Дома сильно отличаются от старинных белорусских изб. Белые современные двухэтажные дома выстроились по линейке, вокруг — квадратные, обнесенные заборчиками сады. Майск — одна из деревень, которые были отстроены заново в так называемых безопасных районах. Жители только фыркают, услышав эти слова.

«Видите огонь на другой стороне поля? Там зараженный участок, туда ходить нельзя. Но каждую весну и каждое лето там пожары, и радиация распространяется. Нельзя ходить в лес и собирать грибы и ягоды. Все опасно. Мы окружены радиоактивными землями, мы будто на острове. Что это за жизнь?» — взрывается Ольга, учитель рисования немного за тридцать. Она сгребает листья в саду.

Ее мать смотрит на нас с негодованием.

«Нам приказали не говорить с журналистами! Держать рот на замке. После катастрофы я четыре года работала в колхозе. Сеяла на поле, в пыли, вдыхала все, что поднималось с земли. А потом оказалось, что там один из самых загрязненных районов, и мы переехали сюда. Компенсация? Нет. Мы же теперь живем в безопасном районе!»

Вне себя, Ольга отбрасывает грабли и торопится к картофельным грядкам за домом.

Все жители Майска прибыли из деревни Чудяны, которую советские власти сначала признали безопасной. После первой эвакуации людей отправили по домам, а через четыре года снова эвакуировали в свежеотстроенный городок Майск, который оказался окружен радиоактивными территориями.

«Нам сказали, что можно пить молоко от наших коров и есть наши овощи. Три года мы так и делали. А потом нам внезапно сообщили, что нельзя ничего есть и пить. Многие были возмущены, но что тут сделаешь? А теперь мы живем в на редкость плохо выбранном месте, и что мы можем? Куда нам уезжать? Чернобыль разрушил наши жизни», — констатирует Ольга тем же измученным тоном, какой я слышала у многих здесь.

Люди даже не жалеют о случившемся, просто констатируют факт.

© РИА Новости, Виктор Толочко

Ольга рассказывает, что у нее не все хорошо со здоровьем, ее мучает боль в суставах. Этот симптом типичен для жителей зоны и соседних областей.

«Но связь с Чернобылем никак не докажешь. Мои дети учатся в местной школе, им там дают йод в таблетках и бесплатные путевки в санаторий два раза в год. Вот наша единственная компенсация за жизнь рядом с чернобыльской зоной», — говорит Ольга.

Она не хочет фотографироваться и не называет своего настоящего имени.

На другой стороне поля высится памятник с небольшой табличкой: «Здесь была деревня Чудяны, в ней жили 137 семей, всего 323 человека. Захоронена в 1999 году».

«Наш институт совершенно не заинтересован в том, чтобы скрывать происхождение рака, наоборот. Нам нужны все возможные ресурсы»

Число случаев рака щитовидной железы в Белоруссии резко увеличилось после Чернобыльской аварии. По мнению Павла Моисеева, директора государственного Института онкологии и радиологии в Минске, цифры говорят сами за себя. В 1990 году рак щитовидной железы встречался в 1,2 случаях на 100 тысяч человек, в 2014 году — в 18,3 случаях. В зоне риска находятся дети, особенно девочки.

«После катастрофы в атмосферу попали большие объемы радиоактивного йода. Он влияет на щитовидную железу. Почему-то эта железа более восприимчива к радиации у девочек и женщин. Мы не нашли этому никаких объяснений. Хорошая новость в том, что рак щитовидной железы поддается лечению, если его вовремя обнаружить», — говорит Павел Моисеев.

Он приглашает нас в белорусский национальный центр исследования рака в Лесном — зеленом пригороде Минска. Там находится крупнейшая в стране онкологическая больница со стационаром на 832 места. Когда мы приезжаем в центр, все койки заняты. В Белоруссии растет распространение не только рака щитовидной железы, но и всех остальных видов онкологических заболеваний. Павел Моисеев говорит, что связь с Чернобылем научно не доказана, за исключением рака щитовидной железы, который считается особым случаем.

Моисеев в курсе, что в вопросе Чернобыля многие белорусы перестали верить властям. Он вскидывает руки.

«Представьте себе, я слышу об этом постоянно. Но я говорю лишь о том, чему мы можем дать научное объяснение! Наш институт совершенно не заинтересован в том, чтобы скрывать происхождение рака, наоборот. Нам нужны все возможные ресурсы. В Белоруссии экономический кризис, но мы только что построили два новых исследовательских центра и возводим клинику. И она будет достроена, хотя у государства сейчас намного меньше средств. Сегодня мы получаем ресурсы по-другому, нежели прежде. Наш научно-исследовательский институт — лучший из того, что есть во всех бывших советских республиках».

При этом Моисеев признает, что еще не известны все болезни, возникающие в результате Чернобыля. Тридцать лет — слишком малый срок для таких металлов, как цезий и стронций.

«Высвободились огромные объемы радиоактивного йода, цезия и стронция. Мы все еще не знаем всех последствий, которые, вероятно, возникнут через 20, 30 или 50 лет. Время покажет»

Юрий Бандажевский посвятил всю свою жизнь исследованию последствий Чернобыля. В 1989 году он основал первый в стране Чернобыльский институт в Гомеле. Гомель — один из крупнейших городов вблизи так называемой зоны заражения. Бандажевский критиковал власти за их легкомысленное отношение к последствиям аварии и в 2001 году попал в тюрьму по обвинению во взяточничестве. Amnesty International сочла обвинение сфабрикованным и назвала Бандажевского узником совести.

Его выпустили через четыре года, после чего Бандажевский получил временное убежище во Франции. Сегодня он ведет исследовательскую работу на Украине. Я беседую с ним по скайпу.

«С 2014 года мы обследуем детей в двух районах под Киевом, где выпадали радиоактивные осадки — в Ивановском и Полесском. Каждый год обследуем четыре тысячи детей в возрасте от 3 до 17 лет. В целом их здоровье плохое, у 80% разного рода проблемы с сердцем. Смертность от сердечных заболеваний и рака очень высока в этих районах, в особенности среди молодых трудоспособных людей», — рассказывает Бандажевский.

Он не хочет комментировать ситуацию в Белоруссии, поскольку больше не может там работать. Зато он подчеркивает, что Евросоюз, который, само собой, финансирует его научный проект, также отнесся к последствиям аварии на Чернобыльской АЭС с легкомыслием. У Украины недостаточно ресурсов для проведения исследований, а Белоруссия — диктатура, в которой ученые, критикующие власти, могут столкнуться с серьезными проблемами.

© РИА Новости, Виталий Залесский

«Надо выделять средства на исследования в каждом отдельном регионе, а не вываливать все в одной куче. Собственно говоря, в тех районах вообще не должны жить дети. Мы можем только предполагать, каково будет долгосрочное влияние на их здоровье. Необходимо расширить научную работу, а это, в свою очередь, потребует больше ресурсов, чтобы индивидуально обследовать каждого ребенка и понять, какие факторы с чем связаны», — поясняет Юрий Бондажевский.

Как именно соотносятся разные факторы, — над этой темой много размышляли жертвы Чернобыльской катастрофы в последние тридцать лет. Сперва они верили государству, но оказалось, что власти систематически лгут. Потом они начали делать собственные выводы, что приводило к распространению истерических слухов.

Сегодня многие жертвы по-прежнему чувствуют, что их обвели вокруг пальца

Никто еще точно не знает, насколько заражена земля и насколько в действительности ухудшилось здоровье. Есть только подозрения и догадки.

Николаю Расюку было тридцать лет, когда он проехал по дороге, которую сейчас зовут «Дорогой смерти». Эта дорога ведет прочь из образцового советского города Припяти рядом с Чернобыльской АЭС. Он ехал мимо атомной станции в огне, над которой плыло малиновое облако. Люди распахивали окна, выглядывали, восхищались.

«Когда мы подъехали к парому, то увидели множество рыб, которые не могли плыть, и их вынесло на берег. Люди собирали рыбу голыми руками… никто не понимал, насколько это опасно. Мы поехали дальше, на дачу, и тут у меня резко заболела голова. Я вышел из машины, меня стошнило, а когда мы приехали, я выпил литр водки. Так что я жив. Но многие мои родственники и знакомые заболели или умерли», — рассказывает Николай Расюк.

Его жена Валентина Расюк работала на фабрике радиоприемников в Припяти. Сам Николай был электриком. Город Припять построили вплотную к новой с иголочки АЭС, которую возвели в 1977 году и считали самой безопасной в мире. Когда случилась авария, очень немногие понимали, что теперь весь район стал опасным для жизни.

«Я беспокоилась о моих родственниках и друзьях, которые работали на атомной станции, боялась, что их ранило. Но ни на секунду не задумалась о радиации. Только приехав к родственникам в Киев, мы поняли, о чем шла речь. Они сказали, что мы должны принимать йод — прежде мы ничего такого не слышали. Нас даже не предупредили, что нельзя выпускать детей играть на улице!» — говорит Валентина Расюк.

Семья Расюк решила переехать из Украины на прежнюю родину — в Белоруссию.

«Мы приехали в Могилев, и нам там говорили, что нам осталось жить лет пять. Как мы должны были к этому отнестись? В основном, я думала о детях, я так хотела, чтобы они выросли», — рассказывает Валентина.

Дети выжили. Супруги Расюк прожили в Могилеве более двадцати лет. Но родители обоих остались в так называемой «зоне» и быстро умерли.

«В каждую годовщину Чернобыля городские власти говорят памятные речи. Всегда одно и то же — о героях, которые спасли нас от опасности. Никогда не упоминают о множестве людей, которые заболели или чьи жизни были разрушены. Я несколько раз пытался взять слово, раздавал „Чернобыльскую молитву“ Светланы Алексиевич, но они применяли силу против меня и теперь вообще не допускают на памятные мероприятия», — говорит Николай Расюк.

Институт исследования рака в Минске утверждает, что нельзя определить научную связь между аварией на Чернобыльской АЭС и какими-либо формами рака, помимо рака щитовидной железы. Расюк скептически хмыкает.

«У нас, людей из зоны, своя статистика. Каждый год на Радуницу мы едем в наш родной город, чтобы вспомнить предков. Встречаемся, едим и пьем вместе, делимся воспоминаниями. Считаем, сколько нас умерло и сколько осталось. Мы и так видим, что происходит».

В конце нашего интервью Расюк наливает в маленькие хрустальные рюмки белорусский бальзам на травах. Поднимает свою рюмку.

«За нас, кто все еще жив».

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

"Мирный атом - в каждый дом!"
Советский лозунг

Факт: я ни разу в жизни не играл в S.T.A.L.K.E.R.

1. Побывать в Украине и не съездить в Чернобыльскую зону отчуждения - это как в Париже не слазить на Эйфелеву башню.

2. Дорога в зону отчуждения Чернобыльской АЭС.

3. Остановка возле контрольно-пропускного пункта "Дитятки". Отсюда начинается 30-километровая зона отчуждения.

5. Карта загрязнения зоны теми или иными радиоактивными веществами, уровни радиации и прочая информация.

6. Стела на въезде в город Чернобыль.

7. Первая остановка в Чернобыле - мемориальный комплекс "Звезда Полынь". На фото - главный памятник "Трубящий ангел Чернобыля", выполненный из арматуры. Глядя на него, мурашки по спине пробегают.

8. Мне кажется, это чудовище забирает к себе погибших в техногенных авариях, авиа и автокатастрофах, всех тех, кого раздавило железо.

9. Напротив "Ангела" начинается длинная аллея табличек с названиями всех покинутых и больше несуществующих населённых пунктов, находящихся на территории зоны отчуждения. Всего этих табличек около двухсот, а ведь это только территория Украины! На территории Полесского радиационного-экологического заповедника в Белорусии тоже находится большое колличество покинутых сёл.

10. Пройдя немного по аллее и оглянувшись назад, можно увидеть, что таблички с обратной стороны чёрного цвета и перечёркнуты красной полосой.

Среди памятных табличек установлены почтовые ящики, на которых обозначены все оставленные людьми сёла. Сюда можно написать письмо откуда-либо, просто указав город Чернобыль и название села. Время от времени - на годовщины трагедии, поминальные дни - люди едут на покинутые места и тогда они забирают письма. Здесь же стоит металлическое дерево с чёрными пустыми скворечниками. На ветки дерева жители сёл вешают ключи от своих родных (больше не существующих) домов.

11. Здесь же (удивительно!) установлены памятники японским атомным катастрофам.

12. Японские журавлики установлены в память об этих катастрофах. Металлические трубки между камнями - это тепловыделяющие стержни - главные элементы ядерного реактора.

13. В настоящее время в Чернобыле проживают только работники учреждений и предприятий, обслуживающих зону отчуждения - всего около пятисот человек (до аварии проживало 12,5 тыс.). Они заняты на работах по поддержанию зоны в экологически-безопасном состоянии, контролируют радиационное состояние 30-км зоны отчуждения - содержание радионуклидов в воде реки Припять и её притоках, а также в воздухе.
На территории "зоны" и Чернобыля также проживают так называемые "самосёлы" (около пятисот человек) - люди, вернувшиеся в родные места после Чернобыльской катастрофы. Они занимаются, в основном, приусадебным хозяйством, сбором ягод и грбов, охотой, рыбалкой.
В Чернобыле есть все нужные объекты инфраструктуры для нормальной жизни, нет только роддомов, детских садиков и школ.

Покупаем в продуктовом магазине хлеб, которым потом будем кормить гигантских сомов в пруду-охладителе возле Чернобыльской АЭС.

14. Ильинский храм в центре Чернобыля.

15. И всё же большая часть Чернобыля заброшена.

16. Дома постепенно разрушаются, обрастают плющем, кустарником.

18. Некоторые дома уже почти не видны под вьющимися растениями.

22. Одна из улиц Чернобыля в заброшенных кварталах.

Заброшенные кварталы Чернобыля.

"Целая улица заброшенная" Гуляем по заросшей просеке в лесу, которая на самом деле когда-то была улицей.

28. Прежде чем покинуть Чернобыль заехали посмотреть на брошеные суда, которые участвовали в ликвидации Чернобыльской катастрофы.

29. В водоёме, кстати, можно искупаться, но только один раз недолго.

Фотографии с Чернобыля Ани

Фотограф Александр Степаненко:

– Летом 2015 года закопали нашу деревню – родину моих родителей, дедов и прадедов, проживавших там с XVIII-го века (согласно данным Исторического архива республики Беларусь). Деревня Киселевка (Могилевская область, Костюковичский район), расположенная между тремя кладбищами, сама стала огромным кладбищем.

Артем Чернов, Front.Photo:

– Этот уникальный фотопроект длиной в 36 лет о жизни деревни, накрытой радиационным облаком чернобыльской аварии в 1986-м — уже второй удивительный материал Александра Степаненко , публикуемый во Front.Photo. Первой была третьвековая фотохроника «Будни архангельской деревни», получившая восторженные отзывы.

Опыт автора впечатляет: ему удалось десятилетиями документировать жизнь российской и белорусской деревень, причем — с минимальной дистанции, не камерой заезжего корреспондента, а глазами «своего», родного человека, «инсайдера». В российской фотографии, по-моему, в наше время такое больше никому и не удавалось. В случае с Киселевкой волшебство совсем уж фантастическое — первые (и прекрасные!) кадры проекта сняты за годы до катастрофы, там еще «та» жизнь. Александру в 1979-м было только 15 лет.

Первые попытки переселить деревню власти сделали еще в 1992-м, большинство жителей уже тогда переехали в более безопасное место, в новые дома. Однако пять больших семей и еще несколько человек остались в деревне на долгие годы, по своей воле, вопреки постановлениям. Лишь в 2015-м было реализовано решение о полной ликвидации деревни, захоронении домов и переселении всех в новый поселок. А в соседнюю с Киселевкой «полуживую деревню Видуйцы» местным жителям разрешено официально заселяться вновь.

Александр Степаненко,

– На этих фотографиях — жители моей родной белорусской деревни, что в Могилевской области. Здесь родились и выросли мои родители и мы бегали босоногими пацанами, пасли лошадей, ловили в речке раков. Не забывается запах скошенной травы, вкус парного молока… Уже после аварии на ЧАЭС, в 1990 году, я вернулся в родную Киселевку. Ничего не изменилось в деревенской жизни: рожают детей, пашут поля, а вечерком у костра веселится молодежь. Но за огородами появились знаки «Радиоактивность. Опасная зона!»

1979-1982 годы

«Деревенский ухажер». Вечерние посиделки. 1981.

«Домашние заботы». Исаева Надежда и Силкина Христина Лукьяновна. 1981.

«Поцелуй на троих». Река Беседь. 1979.

– Мое детство прошло в деревеньке Киселевка, на берегах речки Черноутки, которая за околицей впадала в реку Беседь. А переплыв Беседь, можно было сбегать на Святое озеро – таинственное место, с которым связано много местных легенд. Стоит ли объяснять, что ходить, плавать и ловить рыбу мы научились почти одновременно. И когда начиналось половодье, и Беседь, покрыв своими водами заливной луг, несла остатки льда, мы катались на льдинах, чувствуя себя путешественниками. Сваливались в воду, разводили костры под вековыми дубами у кромки леса, сушились и не спеша шли домой. Потому что знали, что дома ждет отец с ремнем…

«По крапиву». Надя Степаненко и Нина Антоненко. 1980.

«Кормилец вернулся». Гнедые Владимир и Валентина. 1981.

«На завалинке». Силкины Мария, Семен, Галина и Чепиков Анатолий. 1981.

Воспоминания. Владимир Николаевич Гнедой (53 года):

– …Потом приходила весна, а это время посевной. Работы хватало всем: и старым, и малым. Днем ты работаешь на лошади, а вечером вскакиваешь на нее и галопом – на луг, аж сердце трепещет от восторга. Работать приходилось много и тяжело, но люди умели отдыхать. Танцы в клубе или около клуба – до часа ночи, а в пять – на работу. На все хватало и сил, и задора.

«У порога». Мякенькая Анастасия Стефановна. 1981.

«Поговорили по-мужски». Шорниковы Саша и Витя. 1981.

«Хлебный день». Около магазина. 1981.

«Быть грозе». 1982.

«Чумазики». Мельниковы Света и Славик. 1981.

Александр Степаненко,

«Отчий дом». Степаненко Вася, Полина Тимофеевна и Надя. 1982.

«Своя ноша не тянет». Чепиковы Елена и Ефросинья Семеновна носят солому. 1982.

1990 год

Мария Сясева устанавливает запрещающий знак. 1990.

В 1992 году основную часть жителей деревни переселили в Новые Самотевичи, где построили кирпичные дома. Для молодежи – это плюс, почти город Костюковичи, районный центр. Но часть жителей никуда не уехала.

«Бабушкина помощница». У колонки девочка несет ведро с водой. 1990.

– После чернобыльской аварии в 1986 году многие районы Могилевской области были «загрязнены». Но тогда еще не были известны масштабы трагедии. Первые годы за проживание на загрязненной территории каждому жителю платили «гробовые» – ощутимую прибавку к семейному бюджету. В 1987 году я измерял в Киселевке уровень радиации: около дома (под водостоком крыши) было 170 мкр/ час, а на берегу небольшого озерка показало 800 мкр/час. По словам жителей деревни, в конце апреля 1986 года все было покрыто коричневым налетом. Детей вывозили на оздоровительный отдых. Мои две племянницы отдыхали за границей: Аня – в Испании, Лена – в Германии. А деревня продолжала жить обыденной жизнью.

«Весна пришла». Чепиков Петр и Прохоренко Татьяна. 1990.

«Все в прошлом». Силкин Владимир Терентьевич. 1990.

Воспоминания. Михаил Лукич Игнатенко (65 лет):

– В 1991 году в Самотевичи (от нас – в трех километрах) приезжал президент СССР Михаил Горбачев . Выступая в клубе, он восхищался красотой местной природы. Но уже в 1992 году началось массовое отселение людей. Последних жителей Киселевки заставили переехать в 2014 году, в построенный в 25 км от Киселевки поселок Новые Самотевичи.

«Дорога домой». София Киреевна Сидоренко. 1990.

«За новый урожай». Семья Чепиковых и Кружаева Мария. 1990.

На отравленной земле». 1990.

Воспоминания. Владимир Николаевич Гнедой (53 года):

– В конце апреля 1986 года я приехал в родную деревню из Ленинграда помочь матери посеять огород. Ранним утром вышел из рейсового автобуса: здравствуй, Родина! Все прекрасно: солнце светит, трава зеленая, но что-то не так, как обычно. И только подходя к родному дому, я понял, что птицы не поют и как-то першит в горле. Не придал этому особого значения, да и кто в 23 года на такое обращает внимание. Но, поговорив с мамой и сходив в местный магазин (все новости там), я понял, что пришла беда: соседние деревни срочно выселяют и засыпают землей. Та же участь ждала и Киселевку, но здесь все это произошло гораздо позже, в 2015 году…

«Наши корни». Чепиков Виктор, Мякенькие Виктор, Нина и Елена. 1990.

«Посевная». Степаненко Виктор Прокофьевич. 1990.

«Пришла беда». 1990.

«Радиоактивное молочко». На колхозной ферме. 1990.

«Самогонолечение». Владимир Силкин, Романенко Николай и Лахтиков Петр. 1990.

«Сломанные жизни». 1990.

2000 год

«Будем жить!» Последние жители нашей Киселёвки. 2000.

Воспоминания. Владимир Николаевич Гнедой (53 года):

– В мае 2016 года, получив в Костюковичах пропуска в зону отчуждения, мы с друзьями поехали в родную Киселевку. Ухоженные деревни и поля резко контрастируют с остальной зоной отчуждения. Память подсказывает название деревень, где жили мои одноклассники. Буйство зелени, изобилие птиц и животных. Жизнь продолжается, но ты здесь чужой…

«Тяжелые времена». Чепиков Владимир Селиверстович. 2000.

«Сколько дорог пройдено». Гнедая Полина Федоровна. 2000.

«Заложники мирного атома». Мякенькие Юля и Оля. 2000.

«Прощание с родным домом». 2000.

Воспоминания. Владимир Николаевич Гнедой (53 года):

– Побывав на могилах родных, пешком обошли всю деревню. Трудно описать словами всю горечь и ужас произошедшего: люди покинули эти прекрасные места, дома захоронены. И только по знакомым с детства мелочам с трудом узнаешь, где и кто здесь раньше жил. Дороги превратились в тропинки, деревья нависают над тобой, качая разросшимися сучьями. Тишину, давящую на уши, нарушает пение птиц, и ты понимаешь – это конец истории деревни, которой почти 300 лет. А нам остается лишь иногда приезжать на могилы наших предков, полюбоваться природой и снова вспомнить все, что дорого сердцу.

2015 год

«Ангел-хранитель». Давыденко Анастасия Яковлевна с правнучкой Ирой. 2015.

«Жизнь продолжается». 2015.

«Стальной могильщик». Закапывают дом семьи Солдатенко. 2015.

«Прошлого не вернуть». Последние дни деревни Киселевка. 2015.

Глядя на карту Гомельской области, не перестаешь удивляться, как интересно провели границу зоны отселения в результате Чернобыльской катастрофы. Когда едешь из Хойников в Брагин, то, оказывается, по правую сторону дороги жить нельзя из-за высокого радиационного загрязнения, а с левой стороны - все в порядке: живи и радуйся чистой природе. Сам Брагин тоже оказался чистым, но к западу от города уже начинается зона отселения.

Находиться в зоне отселения без соответствующего разрешения запрещено - предусмотрен штраф от 10 до 50 базовых величин. В Брагине, как и в соседних райцентрах, часть территории которых попадает в зону отселения, сооружен монумент в память ставших жертвой атомной аварии деревень.

Среди прочих там указана Красная Гора. Находится эта деревня в двух километрах от Брагина, с правой стороны дороги Хойники-Брагин.

Съезд с дороги в эту деревню когда-то преграждал шлагбаум. Как и на всех дорогах, ведущих в зону отселения, там стоит предупреждающий указатель. На придорожном валуне краской указано, что деревня Красная Гора отселена 1 сентября 1986 года.

В действительности, Красную Гору нельзя назвать нежилой деревней. Здесь продолжает жить одна семья. Их дом выделяется среди прочих - подчистую разграбленных. Первым делом из брошенных домов выдирали половые доски - на Полесье полы часто сделаны из дуба, потом - рамы, затем - кровельное железо. Иногда вывозили и срубы. За 23 года дворы заросли густым хмызняком.

Дома, находящиеся около единственного жилого, разграблены чуть меньше. К жилому дому подведено электричество. За глухим забором лает несколько собак.

Чужаков здесь встречают настороженно. Жители «нежилых» деревень при появлении незнакомцев предпочитают затаиться. Не исключена вероятность, что чужаки могут нарваться и на выстрел.

Глядя из-за занавески на то, как я снимаю эту деревню, обитатели дома наконец-то убеждаются, что на мародера я не похож, и выходят на дорогу. Иван Шилец и его жена Вера Шилец .

Прошу рассказать их о себе и о деревне. Несмотря на то, что каждый год по дороге Хойники-Брагин ездит множество журналистов, а иногда и президент Беларуси, в Красную Гору почти никто не заглядывает.

Самоселами их назвать нельзя. Семья проживала здесь и до 26 апреля 1986 года. Просто Чернобыль разделил их жизнь на «до» и «после» катастрофы. Стоя среди разграбленных домов родной деревни, Иван и Вера с увлечением рассказывают о дочернобыльской жизни, вспоминая какой богатый был их колхоз. Вспоминают то лето.

«Нам же никто не говорил, какая в 1986 году радиация была. Лето жаркое было, работали в поле. А как урожай убрали, сказали, уезжайте - здесь жить нельзя. Что же получается, пока урожай не убрали, можно было жить, а потом стало нельзя? И куда этот урожай дели?».

В период рассвета демократии в Беларуси на эти вопросы уже искали ответ на уровне Верховного Совета. Так и не нашли. Теперь вновь происходит освоение земель в зоне отселения - сразу за деревней видно вспаханное поле. То есть, жить в зоне отселения нельзя, а сельхозпродукцию выращивать можно. Приятного аппетита!

«Выехали мы отсюда, получили квартиру, а вскоре председатель сельсовета говорит: «Кто желает, можете возвращаться». Мы квартиру государству отдали, вернулись в свой дом. А потом председатель райисполкома сказал, что нельзя жить здесь. А нам куда возвращаться? Чиновники говорят: «Вам квартиру уже давали, второй раз не положено». Вот и пришлось остаться».

Электричество у них отключать не стали. Через вспаханное посевное поле зоны отселения видны жилые дома Брагина. Когда из зоны отселения смотришь на кажущийся мегаполисом райцентр, особенно сильно чувствуешь энергетику Чернобыльской зоны.

«Особенно страшно было первую зиму после катастрофы жить. Очень одиноко было. Сейчас смирились, но привыкнуть к одиночеству не можем».

Насмотревшись белорусского телевидения, глава семьи спрашивает меня, действительно ли «радиация отсюда ушла». «А то, говорят, теперь все в порядке стало, можно жить, можно сеять».

Бытовым дозиметром замеряю фон. Повышенный, но до считающегося опасным не дотягивает. Был я в Красной Горе, когда еще лежал снег и пыли не было, поэтому фон довольно низкий 30-40 МкР. В летнюю сухую погоду он будет выше.

Хозяева просят измерить во дворе. Здесь пасутся куры и сидят на цепи три небольших дворняжки, которые, убедившись, что пришедший с хозяином человек «свой», радостно его облаивают. Около дома стоит металлическая печь, на которой обычно готовят еду свиньям. Зола в печи показывает «опасный» уровень свыше 60 МкР.

«Такой фон дает право на отселение», - поясняю я.

«Так что, мне печку надо выселять», - шутит Иван.

А вот зола из бани «фонит» значительно больше - 125 МкР. Советую выбросить эту золу подальше, а баню хорошо вымыть.

«Так мы этой золой огород удобряем. Чем же тогда посыпать его?» - удивляется Вера.

Хозяева приглашают меня в дом пообедать. На столе домашние соления, мед, а колбаса и хлеб из Брагина.

«Езжу в Брагин, так коня запрягать приходиться. Хороший конь - мне все завидуют».

Корову не держат, так как уже не то здоровье у пожилой семьи. Да и где пасти корову, если здесь зараженная радиацией территория?

Несколько месяцев назад семье Шилец наконец-то провели проводной телефон. Как они жили без телефона до появления доступной сотовой связи - представить сложно. Даже почтовая машина регулярно доставляет корреспонденцию в «отселенную» деревню.

«Заходят сюда и разные люди, вон как дома все разграбили. Чаще всего местные приезжают, на дрова разбирают, затем эти дрова в Брагине продают. А перед выборами 2006 года по поручению местных властей приезжали полы в оставшихся хатах разбирать. Доски нужны были на ремонт избирательных участков».

Еще раз напоминаю гостеприимным хозяевам, которые топят дома печь такими же дровами, о том, что с дымом радионуклиды попадают в организм человека, что намного опасней пребывания на воздухе с повышенным радиационным фоном. Но у семьи Шилец другого выхода, как топить печь «грязными» дровами, нет. Газ в деревню с одним домом не проведут. А уезжать из «отселенной» деревни им некуда.