Русская жизнь №32, август 2008 Август * НАСУЩНОЕ * Драмы Война Новость об освобождении разрушенного Цхинвала силами российской 58-й армии застала меня в зале вылета челябинского аэропорта. Перед подвешенным к потолку телевизором с экстренным выпуском новостей

Видным немецким поэтом последней четверти XVIII в. был Бюргер, который вместе с Фоссом и Шубартом образует левое крыло движения «Бури и натиска». В своей эстетической программе Бюргер в известной мере шел дальше штюрмеров. Он не только знакомил литературные круги Германии с фольклором, но и сам писал для народа, сообразуясь с его духовными запросами, с уровнем его эстетической культуры. Бюргер был народным поэтом в самом прямом значении этого слова. Бюргер прекрасно знал сельскую жизнь. Детские годы его прошли в деревне (он был сыном деревенского пастора). После окончания Геттингенского университета по факультету правоведения Бюргер снова оказывается в знакомых ему краях. Ему, не имеющему высокопоставленных покровителей, пришлось занять должность деревенского старосты и судьи, всецело зависящих от местного помещика, крепостника и самодура. За нищенскую плату в течение двенадцати лет Бюргер тянет судейскую лямку в деревенской глуши, постоянно находясь в конфликте с местным начальством. В обязанности Бюргера входил не только разбор судебных дел, но и взимание различных штрафов с крестьян, и он из-за своего «неумения преследовать и тиранить бедных людей» был в немилости у властей.

Последние десять лет жизни Бюргера прошли в Геттингене. Живет он в основном литературным трудом, работая по двенадцать- четырнадцать часов в сутки. Одновременно Бюргер бесплатно читает лекции в университете. В университетской среде он со своими демократическими убеждениями выглядит человеком социально опасным, его всячески третируют, Материальное положение Бюргера (а у него большая семья) по-прежнему ужасно. Изматывающий труд, систематические лишения рано свели поэта в могилу.

Мировую известность Бюргеру принесли баллады, прославился он также как топкий лирик. Его поэтические достижения во многом следствие его передовой для своего времени эстетической концепции. Бюргер призывает к изображению живой современности, критикует немецких писателей за то, что они часто в поисках материала покидают пределы своей родной страны, мало внимания уделяют изображению своей национальной жизни.

Единственный путь к оздоровлению немецкой поэзии Бюргер видит в том, чтобы окунуться в стихию народно-поэтического творчества: только здесь можно найти утраченную «волшебную палочку эпоса, которая должна оживить и взбудоражить фантазию и чувство», привести к созданию произведений, близких и понятных демократическому читателю. Как эстетик Бюргер борется за искусство исторически конкретное, национально окрашенное. В то же время он предостерегает писателей от копирования изображаемого. Задачу художника он усматривает не в подражании, а в изображении, связанном с «преображением» действительности. В статье «О популярности поэзии» (Von der Popularität der Poesie, 1777-1778) Бюргер писал: «Всякое художественное творчество есть в конечном счете не что иное, как изображение первично-предметного... Подражатель, ты здесь как и всюду, бессильный, бесхребетный раб! А ты, изобразитель, ты - могучий властелин, жезлу которого повинуется вся природа» 1.

В связи с этим не совсем верным следует признать замечание Ф. Шиллера, который в своей статье «О стихотворениях Бюргера» (1791) упрекает последнего в натуралистичности, в том, что он «смешивается с народом», не поднимает его до себя. Отошедший во второй период своей деятельности от движения «Бури и натиска» Шиллер требовал от поэзии «идеализации ее предмета»; отсюда его суровый приговор Бюргеру, изображавшему жизнь без всякого приукрашивания.

Лучшие произведения Бюргера овеяны духом бунтарства. Примером может служить стихотворение «Крестьянин - своему сиятельному тирану» (Der Bauer an seinen durchlauchtigen Tyrannen, 1773), написанное в стиле революционной прокламации. Это стихотворение - одно из лучших в политической лирике «Бури и натиска». Обвиняя помещика в издевательствах над народом, Бюргер гневно заявляет от имени своего героя:

Посевы, что ты топчешь, князь,

Что пожираешь ты с конем,

Мне, мне принадлежат.

Ты не пахал, не боронил,

Над урожаем не потел;

И труд, и хлеб - мои.

Ты - власть от бога? Вздор! Господь -

податель благ земных, а ты -

грабитель и тиран.

(Пер. О. Румера)

Социально-обличительные тенденции отчетливо ощущаются во многих балладах Бюргера. Самая известная из них - «Ленора» (Lenore, 1772-1773), свободно переведенная на русский язык В. А. Жуковским. Героиня ее - простая немецкая девушка, лишившаяся жениха, погибшего в сражении во время Семилетней войны. Беспредельно горе Леноры. В порыве отчаяния она проклинает жестокие законы, установленные «создателем вселенной», отвергает призывы матери покориться власти обстоятельств.

В балладе «Дикий охотник» (Dcr wilde Jäger) Бюргер вывел жестокого крепостника, одержимого страстью к охоте. Со своей свитой и сворой собак он подобно опустошительному урагану проносится по полям своих крепостных крестьян, вытаптывая посевы. В конце концов он превращается в страшный символ зла, в олицетворение силы, губящей все живое на земле. Бюргер воплотил в нем всю бесчеловечную сущность крепостнического строя.

С чувством большой симпатии Бюргер рисует образы простых тружеников. В его поэзии они выступают носителями большого душевного благородства, мужества, ума, В «Песне о благородном человеке» им воспет деревенский батрак, который в отличие от графа и толпы зевак, равнодушных к судьбам людей, рискуя жизнью, в половодье спасает троих утопающих. Спаситель с достоинством отказывается от наград: «Я совесть, граф, не продаю, хоть и бедняк». Гордостью за трудовой народ проникнуты слова, в которых заключен идейный смысл произведения:

Как щедра, как широка

Душа под блузой мужика!

(Пер. В. Левина)

В балладе «Князь и аббат» неграмотный, но наделенный от природы большим умом свинопас Ганс Бендикс выручает из беды аббата, которому князь задал три вопроса. Ответить на них не могли доктора трех факультетов. Лишь Бендикс вышел победителем из трудного испытания. Характерно, что он также отказывается от княжеских милостей.

Бюргер является автором всемирно известной книги «Удивительные приключения барона Мюнхгаузена». Это остроумная сатира на хвастливое немецкое юнкерство. Созданная на фольклорной основе, она стала немецкой народной книгой, стоящей в одном ряду со сказаниями о Тиле Эйленшпигеле и шильдбюргерах.

Бюргер не был первооткрывателем барона Мюнхгаузена. Образ этого беспардонного враля впервые появился в сборнике юмористических рассказов «Путеводитель для веселых людей» (1781). В 1785 г. Распе, немецкий писатель, проживающий в Англии, издал на английском языке «Повествование о бароне Мюнхгаузене». Бюргер, опираясь на Распе, значительно увеличил число похождений Мюнхгаузена, усилил антифеодальную направленность книги, придал ей художественную цельность. Он создал остроумное, веселое произведение, где главный герой, стремясь себя возвеличить, в действительности выставляет себя на всеобщее посмешище. Саморазоблачение Мюнхгаузена - основной прием Бюргера в создании комического эффекта. О каких только удивительных «историях» не рассказывает барон-хвастун! На сером волке, чудом впрягшемся в сани, он с помпой въезжает в Петербург. Мюнхгаузен побывал на Луне, прокатился па пушечном ядре, сам себя за косу вытащил из болота, один перочинным ножом убил тысячу белых медведей и т. д. и т. п. Барон врет вдохновенно, в минуты повествования верит в истинность своих небылиц. Его приключения составляют преимущественно эпизоды из охотничьей и военной жизни. Лишь эти две сферы интересуют Мюнхгаузена. Рассказывая о России, он не обещает своим слушателям познакомить их с «образом правления, с искусством и науками этой страны». «Я стремлюсь привлечь ваше внимание к более важным и благородным предметам,-заявляет он,- а именно - к лошадям и собакам», а также «ко всякого рода... подвигам, которые дворянину более к лицу, чем крохи затхлой латыни и греческой премудрости...» В этом высказывании весь Мюнхгаузен - невежественный, кичащийся своим титулом, чуждый каких-либо духовных интересов.

Бюргер - один из наиболее радикально мыслящих писателей «Бури и натиска». Он полностью разделял идеи французской революции 1789-1794 гг., решительно, подобно Гердеру, осуждал политику европейских государств, участвовавших в походах против революционной Франции. Бюргер обращался к немецким солдатам с призывом не участвовать в позорной интервенции:

Ты за кого идешь на бой,

Немецкий добрый мой народ,

Бросаешь землю, дом родной,

Хозяйку и сирот?

За князя, за дворянский род

Да за поповский сброд.

(Пер. Л. Лозинской)

Примечания.

1 Цит по кн.: Пауль Рейман. Основные течения в немецкой литературе 1750-1843 гг. М., 1959, с. 181-182.

Перевод с немецкого Вильгельма Левика

Трубит охоту рейнский граф:
«Эй, люди! Сбор! Пора, пора!»
Рванулся конь его, заржав,
И челядь скачет со двора.
Лай, визг – по лугу, лесу, полю
Несется псарня вся на волю.

Под солнцем купол дальний рдел
И таял утренний туман.
Воскресный колокол гудел,
Скликая мирных прихожан,
И звуки набожного хора
Текли в лазурь из врат собора.

«Ату, ату! Хватай! Бери!»
На холм, в овраг, вдогон, в обгон!
И вдруг два всадника – смотри! –
К ловцам примкнули с двух сторон.
Был серебристый конь под правым,
Был левый огнекрасно-ржавым.

Мой разум их не мог назвать,
Но сердце угадало вмиг.
Как день, как божья благодать,
Был правый чист и светлолик.
А левый хмур, чернее ночи,
И молнии метали очи.

«Счастливый путь и в добрый час,
Да будут небеса щедры!
Когда охота кличет нас,
Милей не может быть игры!»
Так он, по ляжке хлопнув, крикнул,
Подкинул шляпу вверх и гикнул.

Но молвит правый кротко вслед:
«Не будет ныне вам добра.
Твой рог трубит, как вестник бед.
На праздник, в божий храм пора!
И от бесовских искушений
Храни тебя твой добрый гений...»

Тут левый перебил его:
«Не верь глупцу, мой граф, не верь!
Что храм, что праздник для того,
Кем был хоть раз затравлен зверь!
Охота – вот владык забава,
А эти речи скучны, право». –

«Отлично, левый, ты мне люб,
Ты, видно, промаху не дашь!
Лишь тот, кто против зверя глуп,
Предпочитает «Отче наш».
А ты, ханжа, ты можешь злиться,
Но мне угодно веселиться!»

И граф трубит сильней, сильней,
И бег быстрей... Но что там? Стой!
Упали замертво с коней
Один из челяди, другой...
«Пусть дохнут, пусть! Хоть вся орава!
Граф, веселитесь! Ваше право!»

Попрятались в кусты, в хлеба
Зверьки лесов, долин, равнин.
Как вдруг – кого там шлет судьба? –
Навстречу бедный селянин:
«Граф, пощадите, не топчите!
Труд, тяжкий труд наш в этом жите!»

И правый подскакал опять,
И графа просит он добром.
Но левый подстрекает гнать
Без тропок, прямо, напролом.

Советам левого лукавым.

«Вон, пес! – рычит он вне себя,
И дыбом конь его встает. –
К чертям! Я затравлю тебя!
Эй, люди, гнать его! Вперед!
А впредь, чтоб неповадно было,
Проучит хлыст мужичье рыло!»

Сказал – и сделал. В рожь, в овсы
Несется вихрем дикий граф,
А следом кони, люди, псы,
Гремя, звеня, летят стремглав.
И топчут в яростной погоне
Мужичью ниву псы и кони.

Заслышав грохот, лай, рога,
Из норки, с поля, из леска
Весь мелкий зверь бежит в луга,
Травим, гоним, но цел пока,
И норовит укрыться в стадо,
Как будто ждет хоть там пощада.

Но слева, справа, с трех сторон
Через овраг, сквозь рощу, лес
Летят охотники вдогон,
Несутся псы наперерез.
И, видя гибель пред собою,
Пастух на землю пал с мольбою:

«Мой господин, помилуй нас!
Не будь, мой господин, суров
Смотри, тут воду пьет как раз
Скотинка наших бедных вдов!
А бедным – смерть без их коровы!
Не будьте, господин, суровы!»

И правый подскакал опять,
И графа молит кроткий взор.
Но левый подстрекает гнать
Всему и всем наперекор.
И внемлет граф, смеясь над правым,
Советам левого лукавым.

«Перечишь графу, дерзкий пес!
Да хоть бы ты, как брат родной,
С коровой лучшей вместе рос
И мужем был вдове иной –
Открыть вам царствие небесно,
Клянусь, мне было б только лестно!

Эй, люди, вам пожива тут!
Ату, ату! Топчи! Дави!»
И псы хватают, рвут, грызут,
Их морды, лапы – всё в крови.
Убит пастух, погибло стадо,
Но сердце графа крови радо.

Затравлен, ранен, от врагов,
Слабея, зверь уходит прочь,
В лесную глубь, где свой покров
Над ним распростирает ночь,
Где, окружен густой дубравой,
Живет отшельник величавый.

Но вслед и лай, и звук рогов,
И лязг, и хохот, и «ату»,
И с гиком, с криком сонм врагов
Несется в глушь и в темноту.
Там ждет их на своем пороге
Тот муж святой, живущий в боге.

«Оставь священный наш приют
И осквернять его не смей!
Моля творца, все твари ждут,
Злодей, погибели твоей.
Не предавайся здесь разбою,
Чтоб гром не грянул над тобою!» –

«Там грянет гром, здесь грянет гром
Все это кровь бодрит мою,
И даже на небе седьмом
Я мышь летучую убью!
Ты можешь вместе с богом злиться,
Дурак! Мне любо веселиться».

Он в рог трубит, пугая лес:
«Вперед! Настигнем! Истребим!»
Вдруг муж святой пред ним исчез,
Исчезли сзади все, кто с ним.
И рев и лай умолкли в чащах,
Пустых и непробудно спящих.

В испуге смотрит граф вокруг,
Кричит – не слышен крик его.
Коня хлестнул – не слышен звук,
Трубит – не слышно ничего.
Он шпорит, сатаной клянется,
Но конь стоит, не шелохнется.

А лес, как черный гроб, угрюм,
Как черный гроб, ужасен лес,
И словно моря дальний шум
Растет в разверстой тьме небес.
И грянул громовым глаголом
Господень глас над мертвым долом:

«Ты святотатец, ты злодей!
Попрал ты дерзко всё и вся –
Творца и тварь, зверей, людей!
И, стоны к небу вознося,
Взывает все ко мне с мольбою,
Чтоб суд свершился над тобою.

Беги же впредь, скачи всегда,
Гонимый дьяволами вон,
Скачи до Страшного суда
На страх владыкам всех времен,
Для коих – трона их подножье
И бог, и все творенье божье!»

И серно-желтый едкий дым
Окутал лес и небосвод,
И страх овладевает им,
Сжимает, душит и грызет.
Пред ним клубится мрак зыбучий,
За ним несется вихрь колючий.

Бушует вихрь, клубится мрак...
Вдруг из земли, сквозь дым и тьму,
Гигантский поднялся кулак,
Когтит его, грозит ему.
Ух! Смерть ему в затылок дышит.
Ух! Он спиной глядит и слышит.

Зеленый, красный, желтый свет
Кругом дрожит, горит огнем.
Тому огню пределов нет,
И бесы, бесы вьются в нем!
Гудя, раскрылась грудь земная,
И сотни псов изверглись лая.

От страха воя, мчится он,
Самою смертью прочь гоним,
И вкривь и вкось, в угон, вдогон
Весь ад несется вслед за ним:
По воздуху – в часы ночные,
Подземной тьмой – в часы дневные.

От бега встречным ветром он
К затылку вывернут лицом.
Он чудищ видеть обречен,
Зажатый их полукольцом.
Он видеть должен – весь в их власти –
Хватающие сзади пасти.

Так вот о вечном беге том,
О той охоте страшный сказ,
Чей оглушает гул и гром
Развратника в полночный час.
Их все охотники слыхали.
Но все ль признаются? – Едва ли.

«Эта баллада имела особое значение в феодальной Германии, где «право охоты» было одной из привилегий дворянства, которые наиболее жестоко и непосредственно отражались на повседневной жизни крестьян. Охотившиеся «господа» безнаказанно вытаптывали поля и выпасы, тогда как «простонародью» было строжайше запрещено применять оружие и охотничью снасть (капканы, силки) даже для защиты своих посевов. Страшный суд – по христианскому верованию, должен наступить после «конца света», когда бог будет судить людей, отправляя праведников в рай, а грешников в ад» (С. КОРЫТНАЯ и Л. КОПЕЛЕВ, с. 244).

Немецкие баллады. – М.: Гос. изд. детской литературы, 1958. – С. 56-61. – (Школьная библиотека).