Многие изучая историю России или Руси спорят, отстаивая свои интересы о ранее услышанном от кого-то или прочитанном из каких-то источников, что раньше жизнь была хорошая или плохая, или, скажем, что до революции жилось крестьянам очень хорошо, а вот помещики жировали и от того народ взбунтовал... И так далее и тому подобное. И не тому конца. Если невнимать тот факт, что сравнивать можно только сравнимые вещи. А история жизни даже нашей с вами меняется каждое десятилетие и причем кардинально.

Так было и раньше с нашими предками. И об этом свидетельствуют многие источники, например, художественная литература русских классиков. Чтобы рассеять все ваши сомнения о том, что помещики жировали, а народ страдал, предлагаю к ознакомлению главу из последнего произведения великого русского писателя М. Е. Салтыкова-Щедрина, которое представляет собой грандиозное историческое полотно целой эпохи. По словам самого автора, его задачей было восстановление «характеристических черт» жизни помещичьей усадьбы эпохи крепостного права.

Итак, М. Е. Салтыков-Щедрин "Пошехонская старина", глава "Помещичья среда". Для тех, кто заинтересуется прочитать этот труд полностью, внизу приведена ссылка на скачивание этой книги.

Александр Новак

Помещичья среда

Помещиков в нашем краю было много, но материальное их положение представлялось не особенно завидным. Кажется, наше семейство считалось самым зажиточным; богаче нас был только владелец села Отрады, о котором я однажды упоминал, но так как он в имении живал лишь наездом, то об нем в помещичьем кругу не было и речи. Затем можно было указать на три четыре средних состояния от пятисот до тысячи душ (в разных губерниях), а за ними следовала мелкота от полутораста душ и ниже, спускаясь до десятков и единиц.

Были местности, где в одном селе скучивалось до пяти шести господских усадеб, и вследствие этого существовала бестолковейшая чересполосица. Но споры между совладельцами возникали редко. Во первых, всякий отлично знал свой клочок, а во вторых, опыт доказывал, что ссоры между такими близкими соседями невыгодны: порождают бесконечные дрязги и мешают общежитию. А так как последнее составляло единственный ресурс, который сколько нибудь смягчал скуку, неразлучную с безвыездным житьем в захолустье, то благоразумное большинство предпочитало смотреть сквозь пальцы на земельную неурядицу, лишь бы не ссориться. Поэтому и вопрос о размежевании чересполосных владений, несмотря на настояния начальства, оставался нетронутым: все знали, что как только приступлено будет к его практическому осуществлению - общей свалки не миновать.

Но иногда случалось, что в подобной плотно замкнувшейся помещичьей мурье появлялся кляузник или просто наглый человек, который затевал судьбища и при содействии сутяг подьячих распространял кругом отраву. Под влиянием этой отравы мурья приходила в движение; всякий начинал отыскивать свое; возникали разбирательства и постепенно втягивали в себя всех соседей.

Спор о клочке в несколько десятков квадратных сажен переходил в личную ссору, а наконец и в открытую вражду. Вражда обострялась, делалась неумолимою. Бывали случаи, что соседи односельцы, все поголовно, не только не посещали друг друга, но избегали встреч на улице и даже в церкви устраивали взаимные скандалы. Разумеется, одолевал тот, кто был посильнее и помогутнее; слабым же и захудалым и судиться было не на что. Последние поневоле смирялись и, кругом обездоленные, являлись просить пощады. Тогда в мурье вновь восстановлялась тишь да гладь да божья благодать.

Помещики, владевшие особняками, конечно, были избавлены от сутолоки, составляющей неизбежную принадлежность слишком близкого соседства, но зато они жили скучнее. В люди ездили редко, охотой занимались только осенью, а хозяйство представляло слишком слабый ресурс, чтобы наполнить жизнь.

Страстные хозяева встречались в виде исключения; большинство довольствовалось заведенными порядками, которые обеспечивали насущный кусок и давали достаточно досуга, чтобы иметь право называться барином или барыней. Не мешает заметить при этом, что помещики, которые хоть сколько нибудь возвышались над материальным уровнем мелкоты, смотрели свысока на своих захудалых собратий и вообще чересчур легко заражались чванством.

Помещичьи усадьбы были крайне невзрачны. Задумавши строиться, ставили продолговатый сруб вроде казарм, разделяли его внутри перегородками на каморки, проконопачивали стены мхом, покрывали тесовой крышей и в этом неприхотливом помещении ютились, как могли. Под влиянием атмосферических изменений сруб рассыхался и темнел, крыша пропускала течь. В окна дуло; сырость проникала беспрепятственно всюду; полы ходили ходуном, потолки покрывались пятнами, и дом, за отсутствием ремонта, врастал в землю и ветшал. На зиму стены окутывали соломой, которую прикрепляли жердями; но это плохо защищало от холода, так что зимой приходилось топить и утром и на ночь. Само собой разумеется, что у помещиков побогаче дома строились обширнее и прочнее, но общий тип построек был одинаков.

Об удобствах жизни, а тем менее о живописной местности не было и речи.

Усадьба ставилась преимущественно в низинке, чтобы от ветра обиды не было.

С боков выстраивали хозяйственные службы, сзади разводили огород, спереди - крохотный палисадник. Ни парков, ни даже фруктовых садов, хоть бы в качестве доходной статьи, не существовало. Редко редко где можно было встретить натуральную рощицу или обсаженный березками прудок. Сейчас за огородом и службами начинались господские поля, на которых с ранней весны до поздней осени безостановочно шла работа. Помещик имел полную возможность из окон дома наблюдать за процессом ее и радоваться или печалиться, смотря по тому, что ожидало впереди, урожай или бескормица. А это было в жизни самое существенное и все прочие интересы отодвигало далеко на задний план.

Несмотря, однако ж, на недостаточные материальные средства, особенной нужды не чувствовалось. Разве уж самые мелкотравчатые не успевали сводить концы с концами и искали подспорья в том, что перекочевывали с детьми от одних соседей к другим, играя незавидную роль буфонов и приживальцев.

Причина такого сравнительного довольства заключалась отчасти в общей дешевизне жизни, но преимущественно в крайней неприхотливости требований.

Ограничивались исключительно своим, некупленным. Денежных издержек требовала только одежда, водка и в редких случаях бакалейные товары. В некоторых помещичьих семьях (даже не из самых бедных) и чай пили только по большим праздникам, а о виноградном вине совсем было не слышно. Настойки, наливки, квас, мед - вот напитки, которые были в ходу, а домашние соленья и маринады фигурировали в качестве закусок. За столом подавали все свое, за исключением говядины, которая вследствие этого употреблялась редко. Домочадцы, не имея понятия о так называемых разносолах, удовлетворялись этим обиходом вполне, да и гости претензий не заявляли. Было бы жирно и всего вдоволь - вот мерило, которым руководилось тогдашнее помещичье гостеприимство.

Сто, двести рублей (ассигнациями) считались в то время большими деньгами. И вот когда они случайно скоплялись в руках, то для семьи устраивалось что нибудь прочное. Покупали сукна, ситцев и проч., и с помощью домашних мастеров и мастериц члены семьи обшивались. Дома продолжали ходить в стареньком; новое берегли для гостей. Завидят, что гости едут - и бегут переодеваться, чтобы гости думали, что гостеприимные хозяева всегда так ходят. Зимой, когда продавался залипший хлеб и разный деревенский продукт, денег в обращении было больше, и их «транжирили»; летом дрожали над каждой копейкой, потому что в руках оставалась только слепая мелочь. «Лето - припасуха, зима - прибируха», - гласила пословица и вполне оправдывала свое содержание на практике. Поэтому зимы ждали с нетерпением, а летом уединялись и пристально следили из окон за процессом созидания предстоящего зимнего раздолья.

Во всяком случае, на судьбу редко роптали. Устраивались, насколько кто мог, и на лишние куски не зарились. Сальные свечи (тоже покупной товар) берегли как зеницу ока, и когда в доме не было гостей, то по зимам долго сумерничали и рано ложились спать. С наступлением вечера помещичья семья скучивалась в комнате потеплее; ставили на стол сальный огарок, присаживались поближе к свету, вели немудреные разговоры, рукодельничали, ужинали и расходились не поздно. Если в семье было много барышень, то веселая их беседа за полночь раздавалась по дому, но ведь разговаривать и без свечей можно.
Тем не менее, в какой мере это относительно безнуждное житие отражалось на крепостной спине - это вопрос особый, который я оставляю открытым.

Образовательный уровень помещичьей среды был еще менее высок, нежели материальный. Только один помещик мог похвалиться университетским образованием, да двое (мой отец и полковник Туслицын) получили довольно сносное домашнее воспитание и имели средние чины. Остальную массу составляли недоросли из дворян и отставные прапоры. В нашей местности исстари так повелось, что выйдет молодой человек из кадетского корпуса, прослужит годик другой и приедет в деревню на хлеба к отцу с матерью. Там сошьет себе архалук, начнет по соседям ездить, девицу присмотрит, женится, а когда умрут старики, то и сам на хозяйство сядет. Нечего греха таить, не честолюбивый, смирный народ был, ни ввысь, ни вширь, ни по сторонам не заглядывался. Рылся около себя, как крот, причины причин не доискивался, ничем, что происходило за деревенской околицей, не интересовался, и ежели жилось тепло да сытно, то был доволен и собой, и своим жребием.

Печатное дело успехом не пользовалось. Из газет (их и всего то на целую Россию было три) получались только «Московские ведомости», да и те не более как в трех или четырех домах. О книгах и речи не было, исключая академического календаря, который выписывался почти везде; сверх того, попадались песенники и другие дешевые произведения рыночной литературы, которые выменивали у разносчиков барышни. Они одни любили от скуки почитать. Журналов не получалось вовсе, но с 1834 года матушка начала выписывать «Библиотеку для чтения», и надо сказать правду, что от просьб прислать почитать книжку отбоя не было. Всего больше нравились: «Оленька, или Вся женская жизнь в нескольких часах» и «Висячий гость», принадлежавшие перу барона Брамбеуса. Последний сразу сделался популярным, и даже его не совсем опрятною «Литературною летописью» зачитывались до упоения. Сверх того, барышни были большие любительницы стихов, и не было дома (с барышнями), в котором не существовало бы объемистого рукописного сборника или альбома, наполнениях произведениями отечественной поэзии, начиная от оды «Бог» и кончая нелепым стихотворением: «На последнем я листочке». Гений Пушкина достиг в то время апогея своей зрелости, и слава его гремела по всей России. Проникла она и в наше захолустье и в особенности в среде барышень нашла себе восторженных поклонниц. Но не мешает прибавить, что слабейшие вещи, вроде «Талисмана», «Черной шали» и проч., нравились больше, нежели произведения зрелые. Из последних наибольшее впечатление производил «Евгений Онегин», по причине легкости стиха, но истинный смысл поэмы едва ли был кому доступен.

Лишенная прочной образовательной подготовки, почти непричастная умственному и литературному движению больших центров, помещичья среда погрязала в предрассудках и в полном неведении природы вещей. Даже к сельскому хозяйству, которое, казалось бы, должно было затрогивать существеннейшие ее интересы, она относилась совершенно рутинно, не выказывая ни малейших попыток в смысле улучшения системы или приемов.

Однажды заведенные порядки служили законом, а представление о бесконечной растяжимости мужицкого труда лежало в основании всех расчетов. Считалось выгодным распахивать как можно больше земли под хлеб, хотя, благодаря отсутствию удобрения, урожаи были скудные и давали не больше зерна на зерно. Все таки это зерно составляло излишек, который можно было продать, а о том, какою ценою доставался тот излишек мужичьему хребту, и думать надобности не было.

К этой общей системе, в качестве подспорья, прибавлялись молебны о ниспослании вёдра или дождя; но так как пути провидения для смертных закрыты, то самые жаркие мольбы не всегда помогали. Сельскохозяйственной литературы в то время почти не существовало, а ежели в «Библиотеке для чтения» и появлялись ежемесячно компиляции Шелихова, то они составлялись поверхностно, по руководству Тэера, совершенно непригодному для нашего захолустья. Под их наитием выискалось две три личности - из молодых да ранние, которые пробовали делать опыты, но из них ничего путного не вышло.

Причина неудач, конечно, прежде всего заключалась в круглом невежестве экспериментаторов, но отчасти и в отсутствии терпения и устойчивости, составляющем характеристическую черту полуобразованности. Представлялось, что результат должен прийти сейчас же немедленно; а так как он не приходил по желанию, то неудача сопровождалась потоком ничего не стоящих ругательств, и охота к производству опытов столь же легко пропадала, как и приходила.

Нечто подобное повторилось впоследствии, при освобождении крестьян, когда чуть не поголовно все помещики возомнили себя сельскими хозяевами и, растративши попусту выкупные ссуды, кончили тем, что стремительно бежали из насиженных отцами гнезд. Как стоит это дело в настоящее время - сказать не могу, но уже из того одного, что землевладение, даже крупное, не сосредоточивается более в одном сословии, а испестрилось всевозможными сторонними примесями, - достаточно ясно, что старинный поместный элемент оказался не столько сильным и приготовленным, чтоб удержать за собой главенство даже в таком существенном для него вопросе, как аграрный.

Вопросы внешней политики были совсем неизвестны. Только в немногих домах, где получались «Московские ведомости», выступали на арену, при гостях, кое какие скудные новости, вроде того, что такая то принцесса родила сына или дочь, а такой то принц, будучи на охоте, упал с лошади и повредил себе ногу. Но так как новости были запоздалые, то обыкновенно при этом прибавляли: «Теперь уж, поди, нога зажила!» - и переходили к другому, столь же запоздалому известию. Несколько дольше останавливались на кровавой путанице, происходившей в то время в Испании между карлистами и христиносами, но, не зная начал ее, тщетно усиливались разгадать ее смысл.

Францию считали очагом безнравственности и были убеждены, что французы питаются лягушками. Англичан называли купцами и чудаками и рассказывали анекдоты, как некоторый англичанин бился об заклад, что будет целый год питаться одним сахаром, и т. д. К немцам относились снисходительнее, прибавляя, однако, в виде поправки: «Что русскому здорово, то немцу смерть». Этими краткими россказнями и характеристиками исчерпывался весь внешний политический горизонт.

О России говорили, что это государство пространное и могущественное, но идея об отечестве, как о чем то кровном, живущем одною жизнью и дышащем одним дыханием с каждым из сынов своих, едва ли была достаточно ясна.

Скорее всего смешивали любовь к отечеству с выполнением распоряжений правительства и даже просто начальства. Никаких «критик» в этом последнем смысле не допускалось, даже на лихоимство не смотрели, как на зло, а видели в нем глухой факт, которым надлежало умеючи пользоваться. Все споры и недоразумения разрешались при посредстве этого фактора, так что если б его не существовало, то еще бог знает, не пришлось ли бы пожалеть об нем. Затем относительно всего остального, не выходящего за пределы приказаний и предписаний, царствовало полное равнодушие. Бытовая сторона жизни, с ее обрядами, преданиями и разлитою во всех ее подробностях поэзией, не только не интересовала, но представлялась низменною, «неблагородною». Старались истреблять признаки этой жизни даже среди крепостной массы, потому что считали их вредными, подрывающими систему безмолвного повиновения, которая одна признавалась пригодною в интересах помещичьего авторитета. В барщинских имениях праздник ничем не отличался от будней, а у «образцовых» помещиков песни настойчиво изгонялись из среды дворовых. Случались, конечно, исключения, но они уже составляли любительское дело, вроде домашних оркестров, певчих и т. п.

Я знаю, мне могут сказать, что бывали исторические моменты, когда идея отечества вспыхивала очень ярко и, проникая в самые глубокие захолустья, заставляла биться сердца. Я отнюдь и не думаю отрицать этого. Как бы ни были мало развиты люди, все же они не деревянные, и общее бедствие способно пробудить в них такие струны, которые при обычном течении дел совсем перестают звучать. Я еще застал людей, у которых в живой памяти были события 1812 года и которые рассказами своими глубоко волновали мое молодое чувство. То была година великого испытания, и только усилие всего русского народа могло принести и принесло спасение. Но не о таких торжественных моментах я здесь говорю, а именно о тех буднях, когда для усиленного чувства нет повода. По моему мнению, и в торжественные годины, и в будни идея отечества одинаково должна быть присуща сынам его, ибо только при ясном ее сознании человек приобретает право назвать себя гражданином.

Двенадцатый год - это народная эпопея, память о которой перейдет в века и не умрет, покуда будет жить русский народ. Но я был личным свидетелем другого исторического момента (войны 1853 - 1856 г.), близко напоминавшего собой двенадцатый год, и могу сказать утвердительно, что в сорокалетний промежуток времени патриотическое чувство, за недостатком питания и жизненной разработки, в значительной мере потускнело. У всех в памяти кремневые ружья с выкрашенными деревянными чурками вместо кремней, картонные подошвы в ратнических сапогах, гнилое сукно, из которого строилась ратническая одежда, гнилые ратнические полушубки и проч. Наконец памятен процесс заместительства ополченских офицеров, а по заключении мира торговля ратническими квитанциями. Мне возразят, конечно, что все эти постыдные дела были совершены отдельными личностями, и ни помещичья среда (которая, впрочем, была главною распорядительницей в устройстве ополчения), ни народ не причастны им. Охотно допускаю, что во всем этом настроении преимущественными виновниками являются отдельные личности, но ведь масса присутствовала при этих деяниях - и не ахнула. Смех раздавался, смех! - и никому не приходило в голову, что смеются мертвецы…

Во всяком случае, при таком смутном представлении об отечестве не могло быть и речи об общественном деле.

К похвале помещиков того времени я должен сказать, что, несмотря на невысокий образовательный уровень, они заботливо относились к воспитанию детей, - преимущественно, впрочем, сыновей, - и делали все, что было в силах, чтобы дать им порядочное образование. Даже самые бедные все усилия напрягали, чтобы достичь благоприятного результата в этом смысле. Недоедали куска, в лишнем платье домочадцам отказывали, хлопотали, кланялись, обивали у сильных мира пороги… Разумеется, все взоры были обращены на казенные заведения и на казенный кошель, и потому кадетские корпуса все еще продолжали стоять на первом плане (туда легче было на казенный счет поступить); но как только мало мальски позволяли средства, так уже мечтался университет, предшествуемый гимназическим курсом. И надо сказать правду: молодежь, пришедшая на смену старым недорослям и прапорам, оказалась несколько иною. К сожалению, помещичьи дочери играли в этих воспитательных заботах крайне второстепенную роль, так что даже и вопроса о сколько нибудь сносном женском образовании не возникало. Женских гимназий не существовало, а институтов было мало, и доступ в них сопрягался с немаловажными затруднениями. Но главное все таки, повторяю, самой потребности в женском образовании не чувствовалось.

Что касается до нравственного смысла помещичьей среды нашей местности в описываемое время, то отношения ее к этому вопросу ближе всего можно назвать страдательными. Атмосфера крепостного права, тяготевшая над нею, была настолько въедчива, что отдельные индивидуумы утопали в ней, утрачивая личные признаки, на основании которых можно было бы произнести над ними правильный суд. Рамки были для всех одинаково обязательные, а в этих общих рамках обязательно же вырисовывались контуры личностей, почти ничем не отличавшихся одна от другой. Разумеется, можно было бы указать на подробности, но они зависели от случайно сложившейся обстановки и притом носили родственные черты, на основании которых можно было легко добраться до общего источника. Впрочем, из всей настоящей хроники довольно явственно выступает неприглядная сторона нравственного состояния тогдашнего культурного общества, и потому я не имею надобности возвращаться к этому предмету. Прибавлю одно: крайне возмутительным фактом являлась гаремная жизнь и вообще неопрятные взгляды на взаимные отношения полов. Язва эта была достаточно таки распространена и нередко служила поводом для трагических развязок.

Остается сказать несколько слов о религиозном настроении. В этом отношении я могу свидетельствовать, что соседи наши были вообще набожны; если же изредка и случалось слышать праздное слово, то оно вырывалось без намерения, именно только ради красного словца, и всех таких празднословов без церемонии называли пустомелями. Сверх того, довольно часто встречались личности, которые, очевидно, не понимали истинного смысла самых простых молитв; но и это следует отнести не к недостатку религиозности, а к умственной неразвитости и низкому образовательному уровню.

Переходя от общей характеристики помещичьей среды, которая была свидетельницей моего детства, к портретной галерее отдельных личностей, уцелевших в моей памяти, я считаю нелишним прибавить, что все сказанное выше написано мною вполне искренно, без всякой предвзятой мысли во что бы то ни стало унизить или подорвать. На склоне лет охота к преувеличениям пропадает и является непреодолимое желание высказать правду, одну только правду. Решившись восстановить картину прошлого, еще столь недалекого, но уже с каждым днем более и более утопающего в пучине забвения, я взялся за перо не с тем, чтобы полемизировать, а с тем, чтобы свидетельствовать истину. Да и нет никакой цели подрывать то, что уже само, в силу общего исторического закона, подорвано.

Бытописателей изображаемого мною времени являлось в нашей литературе довольно много; но я могу утверждать смело, что воспоминания их приводят к тем же выводам, как и мои. Быть может, окраска иная, но факты и существо их одни и те же, а фактов ведь ничем не закрасишь.

Покойный Аксаков своею «Семейной хроникой» несомненно обогатил русскую литературу драгоценным вкладом. Но, несмотря на слегка идиллический оттенок, который разлит в этом произведении, только близорукие могут увидеть в нем апологию прошлого. Одного Куролесова вполне достаточно, чтобы снять пелену с самых предубежденных глаз. Но поскоблите немного и самого старика Багрова, и вы убедитесь, что это совсем не такой самостоятельный человек, каким он кажется с первого взгляда. Напротив, на всех его намерениях и поступках лежит покров фаталистической зависимости, и весь он с головы до пяток не более, как игралище, беспрекословно подчиняющееся указаниям крепостных порядков.

Во всяком случае, я позволю себе думать, что в ряду прочих материалов, которыми воспользуются будущие историки русской общественности, моя хроника не окажется лишнею.

Скачать книгу Салтыкова-Щедрина "Пошехонская старина " можно на сайте Правильные КНИГИ.

Новости Партнеров

Веков.

Первоначально (в XVI - XVIII веках) так называли владельца имения, которое предоставлялось служилому человеку (дворянину) по обязательствам службы - военной (в основном) или государственной - на срок службы или пожизненно, в рамках поместной системы . Этим временным и договорным характером владения помещик отличался от вотчинника , владевшего землёй по наследственному праву.

В начале XVIII века, после установления подушной подати и рекрутской повинности, поместья, de facto, слились с вотчинами. Указ Петра I от 14 марта 1714 года («Указ о единонаследии ») юридически оформил это слияние; оба вида земельной собственности были объединены под именем недвижимых имуществ. Отменив этот указ, императрица Анна Иоанновна , указом 17 марта 1731 года, подтвердила, тем не менее, соединение поместий и вотчин и установила для тех и других одинаковый порядок наследования. В 1746 году Елизавета Петровна запретила кому бы то ни было, кроме дворян, покупать крестьян и землю. Монопольное право на владение населёнными землями было законодательно закреплено в 1762 году в Манифесте о вольности дворянства . В результате, помещиками стали называть владельцев земель, населённых и обрабатываемых крестьянами ; в отличие от землевладельцев, - тех, которые владели землёй без крестьян. После освобождения крестьян в результате реформы , помещиками называли землевладельцев из потомственных дворян.

Основные земли помещиков находились в центральных губерниях Европейской России и на Украине; в Сибири помещиков практически не было. Имущественное положение помещиков было очень неоднородно. Основным показателем состоятельности помещиков в 1-й половине XIX века было душевладение. К мельчайшим относились владельцы 1-20 душ (среди них: неимущие - владельцы до 10 душ; малоимущие - владельцы 10-20 душ); мелкопоместные - владельцы от 21 до 100 душ; средние - владельцы от 101 до 500 душ; крупные - владельцы от 501 до 1000 душ; крупнейшие - имевшие более 1000 душ крепостных.

По данным 10-й ревизии (1859-1860 гг.), в России было 103,2 тыс. помещиков, владевших 10,7 млн. душ. Дворяне, имевшие не свыше 100 душ, составляли 41,6 % от всех помещиков и владели 3,2 % крепостных. Крупнейшие помещики (свыше 1000 душ), которых было только 3,8 %, имели в своей собственности 43,7 % всех помещичьих крестьян.

С отменой крепостного права основным показателем благосостояния помещиков стала их земельная собственность. В 1862 году помещики имели 87,2 млн. десятин земли, в 1877 - 73,1 млн. десятин, а в 1905 году - 53,2 млн. десятин. Хотя правительство всячески поддерживало дворянское землевладение, оно неуклонно уменьшалось. Значительное количество земли помещики сдавали в аренду. Уменьшалось число помещиков среди дворян: в 1877 году они составляли 56 %, в 1895 - 40 %, а в 1905 -30 % от всех дворянских семей. К 1905 году более чем по 50 тыс. десятин земли имели 155 крупнейших землевладельцев-помещиков; всего им принадлежало 16,1 млн. десятин земли (в целом по России, 30 тыс. семей помещиков владели 70 млн. десятин земли).

Напишите отзыв о статье "Помещик"

Литература

• Ключевский В. О. О поместной системе в России. Курс Русской истории.
• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• Беккер С. Миф о русском дворянстве. - М.: Новое литературное обозрение, 2004. - 344 с.

Отрывок, характеризующий Помещик

– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.

Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.

С древнейших времен в русском государстве служилое сословие являлось привилегированным. Выходцы из древних княжеских дружин, ратники засечных и пограничных линий; потомки великих князей и мелкие однодворцы, сами обрабатывающие землю и с оружием в руках отстаивающие ее; выходцы из кочевых народов и правнуки немецких рыцарей и греческих вельмож - все они составили с течением времени высший класс общества - дворянство.

В дворянстве сосредотачивались самые лучшие, передовые силы государства и общества. Дворяне не только на протяжении столетий занимали руководящие должности в армии, государственном аппарате, на дипломатической службе, но и подняли на небывалую высоту русскую литературу, музыкальную и театральную культуру; среди русских художников и скульпторов немалый процент составляли представители именно дворянского сословия, дворянами были многие известные первопроходцы, мореплаватели и географы. Представители дворянства внесли неоценимый вклад в русскую науку - медицину, историю, философию, математику и другие.

Любая сторона жизни русского общества была связана с дворянским сословием. Иван Бунин заметил, что «ни одна страна в мире не дала такого дворянства» Цитата по: Соловьев, Б.И. Русское дворянство [Текст] / Б.И. Соловьев, 2003 - С. 6..

В идеальном случае дворянин - помещик, то есть владелец земель и крепостных. Из Большой советской энциклопедии мы узнаем, что «помещики - феодальные землевладельцы в России конца XV - начала XX веков. Название произошло от древнерусского слова «испомещать», то есть поселять на определенной территории, которая затем получила наименование поместье. В XIX - начало XX веков помещиками обычно называли дворян, имевших собственные земли.

Именно в качестве владельцев земель и крепостных дворянство являлось социальной опорой монархии. Право владения населенными землями и получение с них доходов неразрывно связывалось с обязанностью дворян служить царю и Отечеству.

Для полного воссоздания образа помещика XIX века необходимо обратить внимание на бытовые условия его жизни и деятельности.

Как мы знаем, человек раскрывается через предметы, которые его окружают. В рамках данного параграфа мы как раз таки обратим внимание на то, что окружало наших помещиков XIX века, то есть на бытовую сторону их жизни.

Под бытом понимается жизненный уклад, повседневная жизнь Ожегов, С.И. и Шведова, Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80000 тысяч слов и фразеологических выражений / Российская академия наук. Институт русского языка им. В.В. Виноградова. - 4-е изд., дополненное. - М.: ООО «ИТИ Технологии», 2003. - С. 66..

Где же проводил большую часть своего времени русский помещик XIX века? Конечно, в усадьбе. С. Охлябинин утверждает, что «в отечественном культурном наследии русской дворянской усадьбе принадлежит особое место. Без внимания, понимания и любви к этому феномену нет и не может быть понимания отечественной истории, любви к России» Охлябинин, С.Д. Повседневная жизнь русской усадьбы 19 века. [Текст] / Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2006. - С. 6..

Прежде всего интересно рассмотреть дом помещика XIX века. Оказывается, все строения по русской традиции были деревянными, сообразно достатку каждого, простые и скромные. В домах были все необходимые комнаты: зал, спальни, кабинет, лакейская, буфетная, детские, девичьи, кладовые и комнаты для гостей. Из окон барского дома был виден двор, и можно было наблюдать, что там происходит, а с озерной или речной стороны открывались красочные дали на противоположные берега.

Уклад жизни был также простой, установленный, как говорится, испокон веков. Он имел много общего со складом богатой мужицкой жизни по своей домовитости и благополучию Кудинов, Г.А. Забытая дворянская усадьба [Текст] : рус. старина: по дневникам, записным книжкам, письмам, альбомам, воспоминаниям…: [мемуар. проза] / Г.Кудинов, 2004. - С. 309-311..

Помещики, жившие в имениях безвыездно, вели настоящий деревенский образ жизни и, например, поездка в город за покупками была настоящим событием. Ведь хозяйство было натуральным и почти все производилось в поместье крепостными. Образ жизни помещиков был упорядочен, мужчины занимались устройством имения - полеводством, постройками, винокуренными заводами, а женщины отдавались домоводству.

Уже позже началось преобразование старинных патриархальных усадеб в более представительные и комфортабельные. Г.А. Кудинов отмечает, что «постепенно стали возникать архитектурно-парковые комплексы, регулярные сады преобразовывались в ландшафтные парки» Кудинов, Г.А. Указ. соч. - С. 320.. За границу усадеб стали выносить хозяйственные и промышленные заведения, а крестьян переводить подальше от усадеб, в другие места. В составе дворни появились специалисты строительных профессий и садовники, а вблизи господских домов начали строить флигеля для гостей, мастерские, оранжереи. Но, однако, скромные усадьбы со старым укладом продолжали существовать до конца XIX века.

В загородных резиденциях сложилось разделение внутреннего архитектурного пространства на «парадные апартаменты» и «комнаты для фамилии». В своей работе мы остановимся лишь на некоторых комнатах усадьбы.

Особое значение в доме придавалось гостиной, предназначенной для приема гостей, праздников, музыкальных вечеров. Гостиную заполняла мебель в стиле ампир, изготовленная из цельного красного дерева или карельской березы. Ряды стульев по стенкам, диваны, круглые и овальные столы, столики, рояли, лампы на высоких ножках и кандебляры дополнялись современной французской, итальянской скульптурой. Простенки заполняли зеркала, парадные и полупарадные портреты. Шторы, драпировки, обивка мебели имели светлую расцветку и выполнялись обычно из дорогих тканей (атласа, шелка). Позднее, когда особое внимание стало обращаться на удобство пользования предметами обстановки, вместо шелковой обивки начали употреблять менее изысканную - ситцевую, репсовую Соболев, Н.Н. Стили в мебели. [Текст] / Н.Н. Соболев. - М.: 1995. - С. 327-328..

На внутреннее убранство дома тратились огромные средства, им гордились, его демонстрировали. Каждый хозяин имел свое личное помещение - кабинет, где вершилась подлинная жизнь усадьбы: здесь держали ответ вечно нерадивые управляющие, подсчитывался оброк, обсуждались проекты различных построек. В интерьере чаще всего господствовали «голландский» или «английский» вкусы: дубовая корпусная мебель, дубовые или красного дерева стулья и кресла с неброской обивкой, настольные часы. Вместо стола предпочтение отдавалось секретерам, конторкам.

Хозяйка также располагала собственным помещением - кабинетом, спальней, уборной. Ее роль в дворянском быту по сравнению с веком прошедшим уже не ограничивалась воспитанием детей и участием в хозяйственных делах. Женщины приобщались к поэзии, музыке, рисованию. В кабинете хозяйка усадьбы принимала наиболее близких людей - родственников, друзей, читала, занималась рукоделием.

Обстановка создавалась в соответствии со вкусами и пристрастиями хозяйки, с господствующей модой. Стены окрашивались в светлые тона, оклеивались обоями. Мебель в стиле ампир дополнялась картинами, вышивками, зеркалами. Непременным атрибутом была печь, украшенная рельефными изображениями на темы античной мифологии.

Особое значение, как мы выяснили в ходе исследования, придавалось фарфоровой посуде - чайным и кофейным сервизам Журавская, Э., Женский кабинет // Мир русской усадьбы. - С. 50-52..

Одним из важнейших помещений являлась столовая. Она занимала обширное светлое помещение, необходимое для проведения многолюдных праздников и приемов. Рядом отводилось помещение для буфета и других подсобных служб. «Столовая должна быть блистательно освещена, столовое белье весьма чисто, и воздух комнаты нагрет от 13-16 0 R», - писал знаменитый французский гастроном Брилья-Саварин в остроумной книге «Физиология вкуса», изданной в Париже в 1825 году Брилья-Саварин, А. Физиология вкуса. [Текст] / А. Брилья-Саварин. - М., 1867. - С.180..

Самые обыденные моменты повседневной жизни дворян подчинялись правилам приличия: распорядок дня, одежда, еда и так далее.

День дворянина начинался рано утром. В семь-восемь часов утра начинали работу «присутственные» места, а еще раньше - в шестом часу утра должны были являться в казармы офицеры. К полудню заканчивались смотры и парады, а к часу дня прерывали свою работу присутствия.

Примерно в три-четыре часа дня в распорядке значился обед. После обеда - пора развлечений. Нередко это были театр или концерт. При этом не имело значения, какой шел спектакль или какую музыку играли. Театр был своего рода клубом, местом встреч.

В ходе исследовательской работы мы отметили, что время в жизни русского столичного дворянина разделялось на две половины: пребывание дома было посвящено семейным и хозяйственным заботам - здесь дворянин выступал как частное лицо; другую половину занимала служба, в которой дворянин уже выступал как верноподданный. Противопоставление этих двух форм поведения снималось в венчающем день «собрании» - на балу или званом вечере. Бал - это совершенно особенное событие в жизни человека XIX века, он оказывался областью непринужденного общения, светского отдыха. Бальный сезон открывался поздней осенью, и самый разгар его приходился на зиму, когда столичные дворяне возвращались из своих усадеб, а поместные дворяне, окончив полевые работы, целыми обозами ехали в город со взрослыми дочерьми - «на ярмарку невест». В.Ф. Одоевский видит бал как особое пространство, где обнажается сущность жизни именно потому, что участники стараются ее спрятать: «Бал разгорался час от часу сильнее; тонкий чад волновался над бесчисленными тускнеющими свечами; … - и все вертелось, прыгало, бесновалось в сладострастном безумии…» Одоевский, В.Ф. Бал. Саламандра. [Текст] / Одоевский В.Ф. // Сочинения: В 2т. М., 1981г. - Т.1. - С. 76-79..

Основным элементом бала были танцы. Они служили организующим стержнем вечера, задавали тип и стиль беседы. Бальный разговор имел свою прелесть - оживленность, свободу и непринужденность беседы между мужчиной и женщиной, которые оказывались одновременно и в центре шумного празднества, и в невозможной в других обстоятельствах близости.

Но помимо таких радостных моментов как концерты, бал, особое место занимали дуэли.

Дуэль (поединок) - происходящий по определенным правилам парный бой, имеющий целью восстановление чести, снятие с обиженного позорного пятна, нанесенного оскорблением Лотман, Ю.М. Великосветские обеды». [Текст] / Ю.М. Лотман - СПб., Пушкинский фонд, 1996. - С. 71-72..

Бесчестьем считалось как не вызвать оскорбителя на дуэль, так и не ответить на вызов. И то, и другое воспринималось обществом как трусость и, поступивший подобным образом человек, рисковал подвергнуться общественному остракизму, то есть его бы изгнали из государства. Конечно, многие могли бы отнестись к дуэли отрицательно, но мы считаем, что в то время они были единственным способом защиты чести.

Таким образом, оберегая свою честь, дворянин, конечно, учитывал чисто условные, этикетные нормы поведения. Но главное все-таки в том, что он защищал свое человеческое достоинство.

Как уже было отмечено ранее, жизнь дворянина была жестко регламентирована. Распорядок дня, туалеты, самый способ жизни - все было подчинено строгому этикету. Жесткие правила не давали простора индивидуальности и потому неизбежно вызывали протест. В России появились замечательные чудаки и оригиналы, которые становились своего рода знаменитостями, а в Англии возник дендизм.

«Денди - это вся манера жить, а живут ведь не одной только материально видимой стороной», - писал исследователь этого явления культуры Барбе д"Оревильи, - это - «манера жить», вся составленная из тонких оттенков» Барбе д"Оревильи. О дендизме и Джордже Брэммеле. [Текст] / Барбе д"Оревильи - М., 2000. - С. 111-113..

Денди - герой праздной элегантности. Он восстает против правил, принятых в обществе; в каком-то смысле он даже бунтарь, но его бунт - это дерзость воспитанного человека; его поведение всегда вызов, но вызов элегантный. Задача денди - привлечь к себе внимание, заставить говорить о себе.

Характерный признак бытового дендизма - элегантная поза разочарования и пресыщенности. Таков Печорин у Лермонтова, с его безукоризненным бельем, аристократическими манерами и равнодушием. Денди должен держаться победительно, дерзко; должен тщательно следить за своим туалетом, носить усы или бородку; он не снимает шляпы; разваливается на диване.

Искусство дендизма создает сложную систему собственной культуры, которая внешне проявляется, как мы полагаем, в своеобразной поэзии утонченности костюма. Костюм - внешний знак дендизма. В связи со всем этим у нас перед глазами возникает такой образ: элегантный мужчина, безупречный костюм, возможно смокинг, галстук-бабочка, дорогая курительная трубка, ленивые отточенные движения, презрительная улыбка…

Итак, бытовая культура - это культура повседневности. Это все то, без чего не мыслимо человеческое существование. Знакомство с повседневной жизнью предков приближает к нам далекое прошлое, делает великое более понятным и доступным. Через быт мы можем лучше понять жизнь людей в предшествующие эпохи, в данном случае, жизнь помещиков XIX века. Быт дворян-помещиков был прагматичен, но не лишён изящества. В нём сочетались домовитость, государственные нужды, следование придворному этикету, а подчас находилось место и бунту в виде дендизма.

Когда читаешь или смотришь кино про жизнь в императорской России, волей-неволей закрадывается мысль, мол, а неплохо они там жили, все эти князья да графья. Да, общеизвестно, что 98% населения страны по нынешним меркам находилось далеко за чертой бедности, но от этого лишь сильнее хочется верить, что оставшиеся 2%, привилегированная прослойка, дворянство, жили куда лучше, чем мы с вами. Балы в Зимнем дворце, вереницы карет на Большой Морской, чинные переезды на летние дачи, вот это все. Но так ли хорошо жил русский помещик на самом деле?..

Приезжая на Псковщину, видишь деревни, которые за последние 200 лет вообще вряд ли сильно изменились. Разница лишь в том, что в позапрошлом веке здесь жили крепостные, а сейчас — почти никто. Но музей-заповедник «Пушкинские горы», конечно, дело иное — сюда едут специально и издалека, так что народу тут хватает. Вот и я, попав сюда, увидел, как жили небогатые помещики из тех, что составляли большую часть российского дворянства.

Самая красивая усадьба Пушкинских гор, конечно, Петровское. Именно здесь жил арап Петра Великого, Абрам Петрович Ганнибал, после смерти которого имение было разделено: Петровское отошло старшему сыну, а дед Александра Сергеевича Пушкина получил усадьбу Михайловское.

Вот и она. Сравнив два дома на этих фотографиях, понимаешь, что они отличаются не так уж существенно — разве что колоннада Петровского делает эту усадьбу более помпезной. Убери ее, и получишь не самый большой дом, ненамного отличающийся от «усадьбы» пенсионера-дачника, который сорок лет назад получил от государства свои шесть соток за сто первым километром.

Впрочем, колоннада в Михайловском тоже есть — просто она обращена в сторону озера, спуск к которому, в отличие от Петровского, более крут и оборудован лестницей. Обе усадьбы расположены на берегах одного и того же озера, так что при желании с Михайловского можно разглядеть Петровское, и наоборот.

Да, колонн у обычных дач, пожалуй, все-таки не водится, как и голландских изразцовых печей. В остальном сходство поразительное: несколько комнат, не слишком больших и довольно скупо обставленных — вот и вся усадьба. Где бальная зала, я вас спрашиваю? Где домашний театр? Где ажурная башня с винтовой лестницей? Ничего этого нет, и у небогатых дворян никогда не было. Кабинет поэта — более чем скромный.

Кухня, баня — все это было расположено в отдельных флигелях: в главном доме усадьбы жила и принимала гостей хозяйская семья, но он был слишком мал для того, чтобы разместить в нем все остальное.

Еще один флигель — домик няни. К слову, это единственное из строений Михайловского, которое уцелело до XX века, да и оно сгорело во время немецкой оккупации. Вся усадьба была заново выстроена после войны, воссоздана по старым иллюстрациям и на старых фундаментах.

В домике няни можно увидеть пару гаджетов тех времен: умывальник модели «урыльник» и палку с сучками, которая служила тогдашним кухаркам в качестве миксера. Если метнуться в прошлое на машине времени, обычный блендер можно обменять на породистого скакуна-ахалтекинца — если, конечно, вы придумаете, как пользоваться им без электричества. Блендером, не скакуном.

Травы, развешенные возле русской печи — больше для красоты. Не очень-то верится, что тогдашние крепостные так вот запросто сушили острые перцы, что твои венгры или испанцы.

А вот один из двух рыжих бандитов, самых наглых обитателей Михайловского, которые бесцеремонно снуют по усадьбе, забираясь везде, где только можно. По словам смотрителей, особенно жалуют они печь в домике няни — на моих глазах кот забрался туда быстрее, чем успели закрыть дверь. Вот уж кто точно на жизнь не жалуется.

Еще один домик на окраине усадьбы с особо симпатичной крышей. Кроме этого есть еще аллеи и просторы, но бытовыми условиями русские помещики, как видим, похвастать не могли. Тут даже не столько за наше всё обидно, сколько переполняет радость от того, что сегодня нам доступны простейшие удобства, о которых несколько поколений назад люди не могли даже мечтать.

Да, виды здесь, конечно, потрясающие, а летом все наверняка еще красивее. Поэт, впрочем, томился в Михайловском, а когда жил здесь во время ссылки, несколько раз пытался сбежать. Можно ли его за это винить?..

Образование

Помещик - это кто? Кто такой дикий помещик?

27 мая 2015

Изучая историю Европы и России, очень часто сталкиваешься с таким понятием, как помещик. Пропуская мимо ушей слово, мы порой и не задумываемся о его значении. Стоит узнать, помещик - это кто, чем он занимался. Считается ли данное сословие дворянством?

Помещик в России - кто это?

Слово имеет достаточно давние корни и произошло от древнерусского «поместие», то есть выданный за службу земельный надел. Поначалу он по наследству не передавался, это началось лишь в 17 веке. Именно тогда и выделилась особая прослойка общества. Таким образом, помещик - это дворянин, владеющий землей, имеющий ее в собственности, а также обладающий поместьем. Эта социальная прослойка общества была достаточно велика и охватывала совершенно разных людей, от мелких собственников в провинции до богатых вельмож в крупных городах, особенно в столице.

Быт дворянина в 18-19 веках

В указанный временной промежуток помещик - это человек, принадлежавший к военному сословию, дворянам. Жили они как в провинциальных городах, так и в столице. Испокон веков военные люди, даже после разрешения Петра 3 не служить в армии, продолжали записывать своих сыновей, еще качающихся в колыбели, в гвардию.

Поместья и усадьбы у мелкого и среднего дворянства в основном строились деревянные, гораздо реже из камня. Быт был очень прост. Жизнь протекала мирно и достаточно уныло, за исключением редких поездок к соседям и немногочисленных увеселительных мероприятий.

Совсем иначе обстояли дела в столице, где жили состоятельные дворяне. Екатерининский помещик - это человек состоятельный, честолюбивый. Это были люди, как правило, занимавшие высокие посты, проводившие время на балах и увлеченные дворцовыми интригами. Огромные каменные особняки, принадлежавшие некогда им, стоят и поныне.

Видео по теме

Под данным словосочетанием не понимается какое-то отдельное сословие, это всего лишь выражение, которое в какой-то степени стало нарицательным после выхода в свет одноименной сказки М.Е. Салтыкова-Щедрина. Речь в ней идет о достаточно глупом и недальновидном помещике.

Страдая от безделья и скуки, он вдруг пришел к выводу, что развелось в мире слишком много крестьян, и стал жаловался на это Богу. В итоге решил сам избавиться от досаждающих ему людей. По сюжету сказки «Дикий помещик» в итоге главный персонаж остается один. Однако долгожданная тишина и отсутствие простого люда оборачивается совсем не тем, чем он хотел. Не стало в его доме нормальной еды, некому было за ним ухаживать, что постепенно привело его к полной деградации.

Аллегорический образ помещика - это критика всего общественного уклада того времени, остро отображающая проблему эксплуататора и эксплуатируемых.

Источник: fb.ru

Актуально

Разное
Пара взяла напрокат игру за 2 доллара и обнаружила внутри "бонус" от экс-владельцев на 18 тысяч Разное