Общался с живым немцем.
Немцы любят Путина. Он вытупает у них в кулинарном шоу.
Немцы считают, что война была ошибкой, выгодной Англии и (впоследствии) США.
Немцы уверены, что Гитлер ничего плохого против русских (как нации) не имел (!).
Они стремятся забыть войну. Война для них - трагедия без "помним-скорбим".
Немцы не любят англичан.
Немцы не любят бельгийцев.
Немцы не любят южных итальянцев.
Немцы не любят евреев. Не потому что они недочеловеки, а потому что евреи в Германии освобождены от налогов, что дает им массу привилегий. Например, с его слов, без особых проблем они могут построить синагогу в современном стиле на центральной площади какого-нибудь маленького исторического городка.
Немцы ненавидят турков, которые понаехали после войны для восстановления Германии, но не ассимилировались, привезли всю родню, и сидят на шее среднего класса.
Наиболее тяжелое налоговое бремя ложится на средний класс. Сверхбогатые и очень бедные живут хорошо.
Выразителем среднего класса является националист Тило Саррацин, который написал неполиткорректную книгу о понаехавших «Германия самоликвидируется», где, в частности, говорит, что "группы населения с разным уровнем интеллекта размножаются разными темпами".
Его (под давлением турецких общественных организаций) уволили с поста Члена правления Немецкого федерального банка, ему угрожают, также прессуют его семью (так, его жена Урсула, учитель начальной школы, теперь подвергается нападкам на работе за якобы "авторитарный стиль", и "под давлением родителей" ее собираются уволить).

Из особенно трогательного:
Немец в последний раз ловил рыбу в детстве, так как на это нужна лицензия.
Увидев с холма бескрайние малороссийские поля, луга и перелески, он спросил: что здесь случилось?
А здесь просто никогда ничего не было.
И - да, немцы будут чемпионами Евро - 12.

Хотите знать, что думают немцы о русских?
Кажутся ли им наши традиции странными?
И что общего у нас с немецкими жителями?
Читайте в моей статье!

Безусловно, в каждой нации есть свои особенности, своя культура, свои привычки и свои традиции, которые отличают их от других. Мы не задумываемся о наших странностях, если не видим их со стороны. Поэтому я предлагаю вам посмотреть на себя глазами немцев!

Умом Россию не понять. Или какие мы, русские?

Сколько уже сказано про непонятный для других русский менталитет. Однако немцам все же приходится напрямую контактировать с русскоговорящим населением в Германии. Например, на работе.

Немцы привыкли везде улыбаться и быть вежливыми. Им непонятна порой русская грубость и прямота. Ни один немец не сможет напрямую высказать то, что он думает. А для нас, русских, это обычное явление. Не нравится человек? Не буду я ему улыбаться! Но когда русских узнаешь поближе, то оказывается, что это очень открытые и дружелюбные люди.

Немцы ходят в бар для того, чтобы отдохнуть и напиться. Русские туда ходят сбросить весь груз и выговориться с друзьями. Немцы никогда не поймут, зачем за бокалом пива обсуждать свои проблемы или радости, ведь на это есть специалисты - психологи.

Еще одна особенность, которая очень удивляет немцев в русских, - это выбрасывание денег на ветер. Русские, у которых имеются лишние деньги, привыкли жить на широкую ногу. Они редко откладывают на черный день. И решения о крупных покупках могут принимать в одно мгновение. У немцев так никогда не получится! Они понять не могут, зачем покупать огроменные коттеджи, если можно снимать жилье, зачем покупать новинки техники, если можно подождать и купить потом со скидками, зачем покупать 11 колец, если пальцев только 10. Про кольца я, конечно, утрирую, но русская широкая душа привычна и понятна только русскому!

Чего не стоит делать при русском человеке?

Никогда не стоит говорить русскому, какой плохой президент в России, и критиковать ведение его политики. «Немецкие русские» хоть и живут в Германии, но душой находятся на своей родине. Они здесь смотрят русское телевидение, ходят в русские магазины, говорят по-русски и посещают русские парикмахерские.

Не стоит также при русском человеке говорить плохо о его близких или друзьях. У немцев не принято дружить в полноценном смысле этого слова. У них множество друзей, которым они периодически перемывают косточки. Они заводят друзей там, где им выгодно. И так же легко с ними расстаются там, где им невыгодно.

Немцы удивляются, почему у русских так много названий окружения - просто знакомый, хороший знакомый, просто друг, хороший друг, близкий друг и «да это Вася-сосед!». И ко всем у них разное отношение. Например, близкие друзья у русских всегда из детства, школы либо армии. На протяжении дальнейшей жизни завести близких друзей просто невозможно.

Дурацкие стереотипы!

Самым распространенным стереотипом о русских в Германии - это то, что все русские пьют водку стаканами со словами «На здоровье!». Каково их удивление, когда ты говоришь, что ты русский, но водку не пьешь. В голове, наверное, происходит взрыв мозга. Россия представляется немцам (кстати, и не только им) снежным полем с бурыми медведями.

Однажды я случайно подслушала разговор немцев, которые обсуждали Россию. Они сидели за обедом на работе, и один немец рассказывал другим, что русские едят из одной кастрюли деревянными ложками. Давно я так не смеялась! Вряд ли бы они стали об этом говорить, зная, что я к русским тоже имею отношение. Они почему-то считают, что я полячка.

Немцы считают русских лучшими математиками, что само собой разумеется. Ведь сами немцы никогда не станут напрягать свой мозг, чтобы сделать, например, годовую налоговую декларацию. Ведь для этого есть специалисты! А русские лучше сэкономят, но посчитают все сами, да и математиком великим тут быть не обязательно.

Странные привычки русских!

Среди странных привычек русских можно выделить несколько.
Во-первых, собирание и хранение всевозможного хлама. Старые лыжи, никому не нужные сковородки, дырявые кастрюли, кусочки линолиума после 10-летнего ремонта и т. д. Да, русские привыкли забивать «келлер» ненужными вещами, которые еще пригодятся. Но все же, я считаю, что современная русская молодежь от этого избавлена. Это, скорее всего, наблюдается больше у русских пожилых людей, которые видели голод и дефицит продукции в прошлом.

Во-вторых, обращение к незнакомым людям «мужчина» или «женщина». «Эй, мужчина в сером пальто! Не трогаем товар руками!». За такое привычное в российских глубинках обращение немцы бы просто жалобу накатали за оскорбление.

В-третьих, прием неожиданных гостей на кухне. Немцам непонятно, как можно сидеть на кухне с подругой и пить вино, при этом жаря на плите картошку на ужин. Пришли к тебе гости, ты должен все бросить и пить кофе с ними в зале. А еще лучше назначить им «термин» в другой день! Ха-ха!

В-четвертых, отсутствие экономии. Русские, по мнению немцев, совсем не умеют экономить ни воду, ни электричество, ни деньги. Здесь я с ними согласна, не умеют. Но! Зачем я буду сидеть в потемках и портить свои глаза, читая книгу, если я могу просто включить свет!

Много можно говорить о русских привычках и странностях, но на сегодня это все.

P. S. Про русских модниц глазами немцев и о том, как я провела маленькое расследование среди немцев, я расскажу вам в другой раз!

С уважением, Татьяна Диль, Бремен (Германия).

Многие русские при посещении Германии сталкиваются с серьезными культурными барьерами, разделяющими наши страны. Менталитет немцев очень сильно отличается от славянского. Это объясняется и культурными традициями, и более свободными европейскими взглядами. Самый сильный культурный шок у русских вызывают немецкие сауны и бани.

Совместные бани и сауны

Практически все сауны и бани в Германии совместные. Это значит, что мужчины и женщины, дети и старики – все парятся и моются вместе. Главная проблема для русских заключается в том, что делать это положено полностью голыми. Ни в парилку, ни в помывочную, ни в бассейн вас не пустят в купальнике или плавках. Также запрещены резиновые тапочки.

Немцы считают, что любая синтетика во влажной и горячей обстановке испаряет опасные химические соединения. Это наносит вред не только тому, кто одет в синтетическую купальную одежду, но и окружающим. В немецкую сауну вас просто не пустят в купальнике (или плавках, если вы мужчина).

Даже если вы будете смущенно прикрывать «причинные места», на вас будут удивленно смотреть, как на человека странного. Немцы совершенно не стесняются своей наготы. Мальчики-подростки могут спокойно купаться рядом с голыми мамами своих одноклассников, и никто ничего не усматривает в этом неприличного.

Этикет в немецких саунах

Мужчины, женщины, дети, престарелые люди - все моются голышом в одном помещении. В редких случаях в некоторых заведениях устраиваются отдельные дни для купания, но это может быть только раз в неделю. Во все остальные дни будьте добры отбросить ложный стыд!

Если вы войдете в помывочный зал в плавках, вам сделают замечание и укажут на дверь. Так что желающим посетить немецкую сауну следует настроиться на нудистский лад и прежде всего привыкнуть к своей собственной наготе. Русские люди, по природе гораздо более застенчивые, с трудом воспринимают такие порядки. Некоторые, даже прожив в Германии много лет, просто избегают посещения сауну.

Но дело в том, что немецкие друзья или даже бизнес-партнеры могут запросто пригласить вас в домашнюю сауну. И в этом случае придется раздеться догола и париться вместе со всеми. Вести себя при этом следует адекватно: не краснеть, не прикрывать свои самые интимные места и, естественно, не разглядывать пристально фигуры окружающих.

Где можно прикрыться

Сауна в Германии разделена на 2 зоны. Первая – это собственно помывочный зал и парная. Их называют Textilfrei, что приблизительно переводится как «зона без одежды». В остальных помещениях – лаундж-зона, водные горки и бар – можно ходить, скромно обмотавшись полотенцем или в плавках. Кстати, не все немцы делают это. Многие продолжают беззастенчиво расхаживать в чем мать родила. Принять, а тем более, понять это способен не всякий русский.

Самое приятное

Сама процедура купания в таких местах очень приятная и расслабляющая. В общественных саунах нельзя громко говорить и вообще всячески шуметь. Это может помещать другим гостям наслаждаться отдыхом. Сидеть или лежать на полках можно только на специальных банных полотенцах, которые имеют длину 2 метра. Голой кожей к дереву прикасаться нельзя. Это не гигиенично.

Приходить к началу «ауфгусса» - выливанию камней – следует вовремя. Это важно. Во время ауфгусса сотрудник сауны поливает камни водой с медовыми, эвкалиптовыми или апельсиновыми аромамаслами и усердно разгоняет пар. Одновременно он развлекает посетителей: рассказывает им анекдоты, шутит. Выходить из зала в этот момент нельзя, чтобы не выпускать драгоценный пар. Можно выйти только в том случае, если вам стало плохо.

Затем можно приступать к купанию. В некоторых саунах во время ауфгусса включают приятную музыку, бесплатно раздают соли, кремы или кубики льда для кожи. После процедуры могут предложить чашку чаю, фрукты или мороженое. Все это уже включено в стоимость входного билета. Ауфгуссы в саунах проводятся по расписанию, поэтому принято приходить на них вовремя, чтобы не нарушать особую красоту церемонии.

Германия живет в тисках вины за Вторую мировую войну. Поэтому с пониманием принимает тех, кто бежит от современных войн.

Свойственное немцам упорство в соблюдении принятых правил не оставляет им шансов, когда поведение мигрантов выходит за рамки приличия, а то и закона: толерантность превыше всего. Правда, так считают далеко не все живущие в Германии

В берлинском аэропорту нашего корреспондента встречает писатель Владимир Сергиенко. Прожив 25 лет в Берлине, он, смеясь, называет себя смотрящим за немцами. Предупреждает, что сейчас находится в процессе написания книги «Записки параноика», поэтому и в образе параноика тоже глубоко. Если натягивает на уши шапку — значит, в образе; если снимает — представляет сам себя.

— Есть человек, которого я называю одним нецензурным словом из пяти букв. Это Михаил Сергеевич Горбачев, — Владимир, как и обещал, натягивает на уши вязаную шапку, шагая в сторону Бранденбургских ворот. В Берлине ветрено и солнечно. — Если когда-нибудь получится с ним пересечься, я подойду к нему и тресну по лысине. Его я считаю ответственным за гибель многих советских граждан. Он виноват, он — популист. А ему тут в Берлине памятник при жизни поставили.

Чирикают птицы, туристы смешиваются с берлинцами. В 2010 году неподалеку от того места, где стояла Берлинская стена, открыли памятник «Отцам немецкого единства»: три бронзовые головы — Коля, Горбачева, Буша-старшего. Немцы считают, что именно эти «головы», по одной из которых хочет треснуть Владимир, внесли наибольший вклад в мирное воссоединение Германии.

Росток расизма

Владимир живет в Берлине. Переехал из Львова в период распада Советского Союза.

— Когда в 2013 году только начинались украинские события, — говорит Владимир, теперь направляясь к Рейхстагу, — русскоговорящее сообщество устроило митинг под российским посольством — против вмешательства России в дела Украины… О! Инвалида нашего повезли! — прервавшись, он показывает на мужчину, сидящего в коляске, которую помощник толкает ко входу в Рейхстаг. — Наш министр финансов — Шойбле. Очень сильная фигура, между прочим (в 1990 году на встрече с избирателями Вольфгангу Шойбле выстрелил в спину человек из толпы. — «РР»). Так вот, у российского посольства собралась толпа. И в этой толпе большинство из нас знали друг друга в лицо. Эмиграция — довольно узкий отрезок жизни, русскоговорящие постоянно тут друг с другом пересекаются. А вот когда в Берлине собралась русскоговорящая толпа за девочку Лизу, там не было тех, кто был на митинге у посольства. Я был на митинге за девочку, но после этого попал под шквальный огонь критики. Потому что нормальный человек там не должен был присутствовать, иначе он — зомби, находящийся под воздействием Первого канала. Медиа тут сразу создали общественное мнение: идти туда западло, а изнасилованная девочка — это распятый славянский мальчик. То есть два года назад у посольства собирались русскоговорящие из поколения «Радио Свобода», их родители тоже слушали «Радио Свобода» и уезжали из России с ненавистью. А на митинг за девочку пришли «волгадойче». Эти, кстати, уезжали из России без ненависти. Но вы их «волгадойчами» при них не называйте — они на это обижаются.

Владимир, сняв шапку, быстро проходит под длинной аркой, внутри которой дорогие магазины и кафе, а в брусчатке под ногами попадаются латунные таблички с именами жертв Третьего Рейха. Под арку и из-под нее снуют пешеходы, едут велосипедисты, в основном бледнолицые коренные немцы. Это модный район Берлин-Митте. Витрины кофеен не скрывают посетителей, а, нарочно завлекая пешеходов, выставляют на всеобщее обозрение улицы. Сворачивая на Розенталер-штрассе, Владимир останавливается у латунной таблички.

— Не дай Бог немцу рассказать такой анекдот, — начинает он. — Приходит Гитлер на работу, а там Геббельс за столом сидит и, увидев Гитлера, восклицает — «Адольф!» Не знаете этого анекдота? Сейчас расскажу, — Владимир натягивает шапку. — Значит, Геббельс такой Гитлеру: «Адольф!» Гитлер: «Доктор, что с тобой?» «Мне такой кошмар приснился! Я увидел Берлин 2016 года. В Берлине разборки между русскими и украинцами, которые колбасятся на восточном фронте. Вместо СС по городу маршируют гомосексуалисты. Все банки принадлежат евреям! А государством руководит баба! И всей этой хренью заправляет негр из-за океана!» Все над этим анекдотом смеются: англичане, американцы, итальянцы. Ну, просто ржут! Но ни один немец на моей памяти не засмеялся. Но это же просто анекдот! Это же не мой кошмар, а кошмар Геббельса! Жесткий сарказм по поводу сегодняшних событий! Но немцы, услышав такой анекдот, безумно расстраиваются. Хотя дома могут, напившись, говорить, что все арабы — как бы это сказать по-рюсски… — передразнивает немцев, — козлы! Немец внутри себя может быть расистом, может жену гнобить, а выходит на улицу — и у него все сразу меняется. Увидит собачку — «Ой, собачка…» Увидит мигранта — «Ой-й, мигрантик…» Да вы не подумайте, — сладким тоном говорит Владимир, останавливаясь перед витриной кафе и изображая среднестатистического немца, — мы тут все такие толерантные. Да, немец может пожертвовать на мигранта одну тысячную своей зарплаты или рубашку Armani, да! И он не притворяется, в него это было имплантировано с детства — что, ой, нельзя, чтобы мы агрессивными были, ой, нельзя, чтобы наши танки где-то стреляли. У них ментальный запрет на обсуждение определенных тем. А на самом деле им имплантировали не толерантность — немцы не терпимы, они терпят. Им имплантировали беспозвоночность. Глубоко внутри себя они признают расизм, и если не исповедуют его, то с пониманием к нему относятся. Они очень рады, когда турок им булки продает, но не очень, когда тот же турок провожает их дочку домой. Это такие «биодойче»… Только вы их при личной встрече тоже так не называйте, они обидятся. Это все равно что назвать немца фашистом! Это слово подкопчено дымком концлагерей, который вьется внутри немцев, задавливая росток расизма. Вот кто такие немцы? Этот вопрос они в своей стране боятся поднимать.

Уже несколько минут Владимир смотрит сквозь стекло витрины на двух пожилых немцев, которые, печально подперев подбородки, сидят с видом обреченных мыслителей, давно томимых тяжелыми думами. Оба — известные режиссеры документального кино: Хайнер Сильвестер и Ульрих Кастен.

— Вот эти двое сейчас расскажут вам всю правду, — предупреждает он.

Канализация в безопасное русло

Ульрих встает с места и забирает у меня пальто. Вернувшись за столик, на темной поверхности которого отражаются тусклые лампы, и услышав вопрос «Кто такие немцы?», он убирает руки со стола, горбится и вжимается в кресло, будто прячась в ракушку.

— В этом вопросе тысяча вопросов, — изрекает он. — Но ответа на него нет. А сегодня не принято задавать вопросы, на которые нет ответов. Она спрашивает: «Кто такие немцы?» — поворачивается он к Хайнеру; тот ему кивает, и в одном этом легком кивке прочитываются и единомыслие, и разделенная с сотоварищем тяжесть бытия. — Если задавать этот вопрос после Освенцима, — продолжает Ульрих, — тогда мы придем к выводу: немцы — варвары. И я готов в любой момент и где угодно это повторить: после Освенцима немцы — варвары. Если этот вопрос задавать сегодня, когда Германия присоединилась к бойкоту России, то бойкот этот варварский, но немцы — не варвары.

© РИА Новости, РИА Новости | Перейти в фотобанк

— Да, Освенцим есть в нашей истории, — вступает Хайнер, — поэтому мы и не можем ставить акцент на то, что мы немцы. Теперь мы интернациональны, мы любим всех людей и друг друга. Это идеология, которая внедряется нашими средствами массовой информации: «Приезжайте к нам! Мы такие толерантные!» У нас теперь нет даже гендерной идеологии.

— То есть правильно не заступаться за женщин?

— Да, — отвечает Хайнер. — Все понятия о морали и благородстве, которые были в нашей истории, сегодня поставлены под сомнение. Сегодня немцы — все больше масса людей, которая всегда к вашим услугам. Глобализация, которая идет из Америки, несет и волну новой идеологии, в том числе настрой населения против России. Через исторические события мы раньше смотрели на Россию как на нашего партнера. Но пресса создала вокруг России такую картину, что… просто невозможно.

— Если и в самом деле существует та немецкая идентичность, которая присутствует в нашей истории, классике, в старинном духе, — отвечает Хайнер. — Мы всегда были нацией, которая, находясь в центре Европы, смотрела во все стороны. Тогда Германия хотела усилить себя и найти свою национальную особенность.

— Вряд ли вы сможете понять мое неуважение к этой стране, — с чувством выдает Ульрих, выныривая из глубины кресла. — Нет, вы представьте, когда европейский политик — а у нас есть такой Шульц — на полном серьезе заявляет в воскресном ток-шоу: «Мне не нравится Путин»!

— Вы хотите сказать, что симпатия и антипатия — из области иррационального, а политика — рациональное?

— Да, точно.

— А я хочу опротестовать слова Ульриха, — говорит Хайнер. — Германия была разделена в поствоенное время, понятно, что в результате сформировались противоположные позиции.

— У нас книжка недавно вышла про Путина, — замечает на это Ульрих. — Автор — немецкая журналистка, ей около 40 лет… Что может эта дурная коза знать о Путине? Зато теперь немцы знают о нем все: как он пришел к власти, в какое время едет в Кремль, что ест на завтрак, с кем развелся и с кем спит. А вот об Обаме мы не знаем ничего, кроме того что у него есть собака. О Меркель — вообще ничего: даже не знаем, спит ли она со своим мужем!

— А мне насрать! — отвечает Ульрих.

— Вы маргинал?

— Ха-ха-ха! Я давно поставил точку в отношениях с этой системой. Если вы меня спросите про Крым, я скажу, что для меня это просто политика России, исходящая из реальности. Какое отношение Германия вообще имеет к Крыму? Неужели у Европы нет своих проблем? А Америка — она что в Ираке искала? Скажите мне, что?! И тут американский президент требует, чтобы президента другой страны сняли. Я Асада имею в виду. Откуда такая политическая наглость?

— Позвольте повторить вопрос. Вы маргинал? Вы сейчас озвучиваете точку зрения меньшинства?

— Да, в Германии это мнение меньшинства. Основная масса принимает то, что подается прессой.

— Я не хочу назвать это оппозицией, — объясняет более осторожный Хайнер. — Но сейчас в Германии появляются те, кто говорит: «Осторожно. То, что происходит в стране, может нас разъединить, а это будет иметь последствия. Тогда и существование ЕС окажется под вопросом».

— Когда я вошла, вы забрали у меня пальто, проявили гендерную вежливость. Стали бы вы вмешиваться, если бы кто-то на ваших глазах обижал постороннюю женщину?

— Я вмешаюсь, — быстро отвечает Ульрих.

— Но, к сожалению, это типично для немцев — не реагировать, — говорит Хайнер.

— Что случилось с немцами?— спрашиваю я.

Ульрих, схватив со стола салфетку, начинает ее туго скручивать и драть.

— Своим вопросом вы погружаете меня в ту сферу чувств, которая вам абсолютно чужда! — с трагизмом произносит он.

— Немец боится, что он, вмешавшись в такую ситуацию, не приобретет, а потеряет, — поясняет Хайнер. — Страх в этой стране действительно велик. Боязнь того, что тебя выделят из общей толпы, классифицируют и включат в какую-то категорию. Например, ультраправую. Если вы идете по улице и видите, как к женщине пристают, вмешиваться «неправильно». Но я вмешаюсь! Хотя «правильным» считается отойти на безопасное расстояние и позвонить в полицию. До того как полиция приедет, женщину, конечно, могут изнасиловать, но в противном случае ваша личная инициатива будет признана ошибочной. Например, вы сами можете попасть под раздачу или сломаете нападавшему нос, за что будете отвечать.

— Вас так выдрессировали или пассивность у вас в крови?

— Существует такое понятие, как система порядка, общественные установления. Мы верим, что порядок именно по этому принципу осуществляется — через доверие к системе. Немцы верят в то, что система не дает сбоев. Она существовала и до национал-социализма.

— Но если вы не можете помочь человеку в беде, то вам приходится подавлять в себе сиюминутный импульс сострадания. А когда люди гасят в себе импульсы, они теряют уже не национальную идентичность, а нечто большее. Вам так не кажется?

— Кажется, — отвечает Хайнер. — Но сейчас мы переживаем катастрофически острую ситуацию: у нас волна беженцев на границе, людям надо помогать. Огромное количество немцев были бы искренне рады оказать помощь беженцам. Вот так мы и проявляем сострадание.

— Правильно ли я понимаю: система канализирует ваше сострадание, направляя его в разрешенное русло? Вам как будто показывают: тут можно поддаться импульсу, а тут — нельзя?

— Верно, — соглашается Хайнер, — система не отменяет сострадания, но старается его направить в то русло, которое для нее безопасно.

— Когда я однажды увидел на улице, как мужчина нападает на женщину, я вмешался, и у меня была одна только мысль — не треснуть его по голове слишком сильно, не проломить ему череп, — Ульрих говорит с таким чувством, что становится похож на немца времен Третьего Рейха. — А что касается беженцев, то я сам беженец. Когда мне было шесть лет, мы бежали из Поморья через город, находившийся в огне. Нас выдавили на остров Рюген, и местные жители отнеслись к нам как к недочеловекам. Мы практически умирали с голода, поэтому беженцам я очень сочувствую.

— Но проблема в том, — обращается к нему Хайнер, — что народ не спросили — просто взяли и неконтролируемо открыли границы. А среди беженцев много тех, кто просто стремится к лучшей жизни. И последствия этого отразятся на будущих поколениях.

— У них есть возможность вернуться назад, — вздыхает Ульрих.

— Перестань, друг, у тебя тоже есть возможность вернуться назад в свое Поморье! — смеется Хайнер. — Езжай к себе на родину, если тебе туда так хочется.

— Терпеть не могу поляков, — Ульрих отмахивается от него драной салфеткой.

Бионемцы с налетом гэдээровщины

— Да, большинство немцев верит в то, что они толерантны, — говорит Владимир, выезжая из Западного Берлина в сторону Восточного. — Если ты скажешь им, что они беспозвоночны, то одни молча кивнут, а другие ответят, что ты подонок, который не понимает, что они — просто продвинутое гуманное общество. В Германии нет серого, есть только черное и белое. Но, по объективной оценке, в немцах есть комплекс неполноценности и задавленный росток расизма. А я не немец, я тут — наблюдающий, смотрящий за немцами. Ну, присматриваю. Знаете, деды наши тут гидру коричневую замочили, так что за змеенышами глаз да глаз нужен… Но как только я пришел на митинг за девочку Лизу, мне сразу оставили только два варианта: либо я агент Кремля, либо его проплаченный сотрудник! Кто оставил? Ну, либералами я их не назову. Либералы — хорошее слово. Скажу так: те, кто и 20 лет назад слушал «Радио Свобода» и всегда фокусировался на негативных сторонах жизни в России. Те, кто все время выискивает в чужом глазу соринку. Не потому, что они плохие, — просто у них такой образ функционирования. Они четко ставят перед тобой выбор: если ты по ту сторону, значит, ты такой же. И что им объяснять, что мой ребенок тоже ходит в школу и недавно родители учеников этой школы развесили в районе объявления: «Дети! Если кто-то предложит посмотреть в машине щенков, не садитесь в эту машину!» Были случаи, когда детей таким образом пытались похитить. В мае прошлого года убили девочку из школы моего сына, она 150 метров до дома не дошла. Должен я своего ребенка учить безопасности? Почему женщина не имеет права в темное время ходить в мини-юбке? Почему ей сразу выствавляют претензию: дура, сама виновата? Ответы на эти вопросы — в компетенции государства. И я буду использовать любую возможность, чтобы говорить о безопасности. Поэтому я вышел на митинг. А там ко мне подошла немецкая журналистка и спрашивает: «Так изнасиловали девочку или нет?» А я откуда знаю? Да, конечно, на митинге выходили на трибуну странные люди, было такое чувство, будто они пилюль холодной войны наглотались… Говорили, что Меркель продалась Америке, а арабов надо прижать. То есть ультраправая такая риторика. Но меня беспокоит тот факт, что стеклянным дверям в Германии приходит конец, и люди, как в Москве, скоро поставят в своих домах бронированные двери. Полиция сначала пыталась замолчать события в Кельне, а потом не гнать волну с девочкой. Но тогда она еще не знала, было изнасилование или нет, вот в чем принципиальный момент! Пресса быстренько все внимание сконцентрировала на распятом славянском мальчике, уводя общественное мнение в сторону — к российской пропаганде. И теперь мне никто не докажет, что в дело не вмешалась политика. О чем мне пытаются сказать? Что арабской гопоты в Кельне не было? Там полиция внаглую врала! Поэтому, когда случилось происшествие с девочкой, русские немцы, к которым относится ее семья, полиции не поверили.

Мы въезжаем в Марцан — кварталы Берлина, напоминающие московские спальные районы. Сразу показывается «Макдональдс», вывеска которого желтеет среди однообразных коробок панельных домов. Здесь живет несколько десятков тысяч русских немцев, тех самых «волгадойче».

— Они сюда целыми деревнями выезжали из Советского Союза, — поясняет Владимир. — Получали компенсацию, жилье. И здесь селились тоже деревнями. По крови они немцы, а по менталитету — совок! Это в Америке через три года после приезда ты уже американец, твоя раса неважна: можешь быть хоть китайцем, только исповедуй их американские принципы… Немецкая культура другая. Турок здесь — не немец. Нет, бледнолицые немцы, конечно, толерантны, но в них есть эта ментальная отчужденность, про себя они думают: «А кто вам сказал, что вы такие же, как мы?» Просто они не произнесут вслух этих слов — от них тоже тянет концентрационным дымком. Но сами немцы тоже делятся на два вида. 80% из них — это те беспозвоночные, которые не могут забыть, что у них был Гитлер и что они притесняли гомосексуалистов. А 20% — агрессивные провинциалы, которые говорят: «А че это я должен перед турками расшаркиваться? А че это я должен арабов терпеть? Да плевал я на них!» Они позвоночны, небогаты, и эмигранты для них — конкуренты в борьбе за выживание. Вот к таким 20% можно и «волгадойче» отнести.

Машина продолжает медленное движение по однотипным улицам, которыми Берлин обзавелся во времена ГДР. Здесь нет берлинской суеты. Как и положено жителям спальных районов, многочисленные женщины с детскими колясками никуда не спешат, и выглядят они моложе тех немок, которые гуляют с колясками в Западном Берлине.

— Должен вас предупредить, что тут живут очень специфические немцы. Их, пожалуй, можно бионемцами назвать — это такие провинциалы с налетом гэдээровщины. Часто они ультрарадикальные. В этом районе довольно популярна праворадикальная партия НПД, которая со своим неонацизмом реально нерукопожатная. Но они сумели тут найти общий язык с молодежью. И когда пошли разговоры о том, что девочку украли, а русские немцы заявили, что берут безопасность своих детей в свои руки и собралась такая русская деревенская толпа, вышедшая ребенка защищать, то НПД вовремя предложила им свои услуги: найти адвоката, выступить на их митинге. Почему тут вообще митинг стихийный начался? Когда девочка вернулась домой, то сказала, что ее украли. «Кто? Как выглядели?» «Как арабы». Полиция поговорила с девочкой наедине, вот в чем нехороший момент — с малолетними наедине не говорят. Им девочка, скорее всего, сказала правду, и они заявили, что нет оснований дело заводить, а родителям мы не будем сообщать полученную от девочки информацию в ее же интересах. А родители на волне событий в Кельне удивляются: «Как?! Нашего ребенка украли, а вы не будете дело заводить?!» Вот из-за этих действий полиции митинг и случился.

© РИА Новости, Екатерина Соловьева | Перейти в фотобанк

Русские дрожжи Германии

В машину подсаживается русский немец Генрих Гроут. Он немолод и говорит на чистейшем русском, который, похоже, не обременен регулярным использованием другого языка.

— В нашем сообществе или, как мы его называем, русскоязычном мире примерно три миллиона человек, — говорит он. — И оно существует не параллельно, как турки. Мы более или менее вкраплены в коренной народ — ни внешностью не отличаемся, ни религиозными убеждениями. Русский язык все еще помнят, хотя молодежь, которая здесь родилась, только понимает по-русски, но ответить уже не может. Вот в этом районе примерно 30 тысяч российских немцев живет. А в целом по Берлину их где-то 60 тысяч.

— Поводом для проведения митинга стала девочка Лиза, — говорю я. — Но показалось, что присутствовало еще какое-то недовольство.

— У русских немцев есть свои специфические проблемы, которые накапливались последние лет 20. Первый поток наших, который хлынул в 1993-м, принимали с распростертыми объятиями и с максимальными льготами. А потом пошло: ограничения на въезд, урезания пенсий, другие ужесточения по мелочам… Нам начали создавать искусственные препятствия. Я думаю, это связано с большой геополитикой. Ведь наша публика имеет какие-то свои национальные потребности, ищет в себе «немецкость» и хочет ее проявить.

— А как вы ее в себе найдете, если жили в Советском Союзе?

— А как там же жили татары или башкиры? Мы, в отличие от немцев, этой промывки мозгов комплексом вины не прошли — это у них вина вросла в плоть и кровь, сделала их ментальность пораженческой. Нас в эти комплексы не упакуешь, нам не привьешь коллективного чувства вины. Я считаю, нам стали создавать препоны из-за того, что из нас национальный дух еще не выбит и мы могли бы в нем раскрыться.

— Как раскрылись немцы в период Второй мировой?

— Полгода пропаганды — и украинцы так же раскрылись. Так любой народ раскроется. Русские немцы в Германии — словно дрожжи: мы можем пробудить и поднять национальный дух у этой массы людей, ментально уже принявших поражение. Мы ведь сначала как думали? Приедем, будем стоять за спиной немцев, укреплять их. А в результате нам пришлось наблюдать за тем, как их словно стадо этническое ведут на кладбище.

— На митингах вас поддерживали только немцы-радикалы?

— Это чепуха. Поддерживали в самом начале, когда родители этой бедной Лизы не знали, куда обратиться, а полиция их откровенно футболила. Основание полиция придумала такое: девочка просто врет. Они ее три часа допрашивали без родителей, без психолога и адвоката. Да она и в самом деле врала немало. Но, как там ни крути, преступление было налицо: взрослые мужчины имели отношения с малолетней. А полиция отмахнулась. Понятное дело, почему: дело связано с мигрантами, сюда сразу примешивается политика. А политика не хочет возбуждать протест общества против многомиллионного приема мигрантов, которые в конце концов растворят в себе коренных немцев. Но преступление-то — реальное! Полиция сделала заявление, что дело расследовано только для того, чтобы остудить горячие головы. Предупредила: кто будет муссировать эту тему, к тому применим меры. Это вызвало обратную реакцию: русские немцы не испугались, а только возмутились. Этот парень, турок, у которого она переночевала, еще осенью снял видео, подтверждающее их отношения. Может, он этой записью шантажировал девочку? Почему она на следующий день оказалась на улице без деталей одежды, без кошелька и с синяками? Мы хотим знать, что произошло.

— А разве русские немцы не были в таких же условиях, как мигранты?

— Не путайте. Мы вернулись на историческую родину и ведем себя в соответствии с требованиями этого государства.

— То есть если видите, как, например, к женщине кто-то пристает на улице, тоже не вмешиваетесь, а ждете полицию?

— Ну… — Генрих крякает, прочищая горло. — Наши, конечно, придерживаются многих правил. Но не этого. Если видят, что кого-то обижают, то в морду дать могут.

— Потому что вы больше русские, чем немцы?

— По плоти и крови мы немцы. Ментальность у нас — русская. А почему мы должны отказываться от того, что считаем достойным поведением? Почему мы должны принимать пораженческую ментальность?

— Для меня в вас нет ничего от немца. Вы просто русский. И как же вы возродите немецкий дух?

— Да в том-то и дело, — Генрих довольно смеется, — что мы не собираемся немецкий дух возрождать отдельно от русского. Мы и русский терять не хотим. Наша цель — остановить каток уничтожения коренных немцев.

Вечер в фешенебельном районе западного Берлина. В кафе и ресторанчиках не остается свободных мест. Из-за витрин видны посетители, спокойно поглощающие ужин, цедящие вино. И если праздновать каждому из них в действительности сегодня нечего, то заглядывающему в витрины пришлому может показаться, что они празднуют, сами того не ведая, наступление того этапа, когда система работает уже без сбоев. Празднуют стабильность. Празднуют покой. Празднуют достижение той точки цивилизационного развития, когда можно в свое удовольствие быть гуманными и терпимыми. Все это унаследовано от предков — кровных немцев. Но человек, впервые прибывший в Берлин, особенно из России, может задаться вопросом: хотел бы он сам оказаться на том же уровне, в той же точке, при том что его единокровным предкам пришлось пройти через Гитлера и Геббельса, через СС? А те и другие ну наверняка не раз вышагивали по этим улицам. Прибывший оттуда, где общество еще не достигло даже середины пути к безупречной системе, пройденного немцами, возможно, захочет поскорее попасть на те места, которые сейчас занимают немцы. Перенестись сквозь стекло. Но количество столиков ограничено, резервируют их заранее. Так поступила и немка Ката, моя следующая собеседница. Сейчас она пьет вино, то и дело поправляя длинные волосы за спиной.

— Представьте себе солнечный день, — начинает она. — Я иду из ресторанчика с двумя подругами по широкому тротуару. Мы мило болтаем. Они курят, и я немного от них отстаю. Нам навстречу идут двое — мужчина и женщина. Турки. Дойдя до меня, мужчина толкает меня плечом. Я останавливаюсь и говорю: «Э…» Я не сказала «Эй!», я сказала «Э-э», — нежным голосом тянет она. — Он возвращается ко мне и, приблизив свое лицо к моему, — Ката подносит ладонь к лицу, почти касаясь носа, — говорит: «Слышь ты, тупая… (произнесенное далее ругательство запрещено к печати в РФ. — «РР»), тебе не принадлежит весь тротуар». И конкретно давит на меня грудью. Я спрашиваю: «И кто же вас воспитывал?» Тут его подружка хватает меня за плечо и толкает. Он меня толкает тоже. Подходят мои подружки, одна из них — очень красивая азиатка. Спрашивают: «Что тут происходит»? Он азиатке: «Слышь ты, узкоглазая, пасть закрой!» В этот момент он хватает меня за воротник. А теперь самый важный момент, ради которого я рассказываю эту историю: мимо идут немецкие мужчины, в двух метрах от нас на веранде в ресторане обедают немецкие мужчины и наблюдают за происходящим. Я им говорю: «Алле! Вы не хотите мне помочь?» А турок их спрашивает: «У вас какие-то проблемы?» Они отвечают: «Нет-нет, что вы. Мы просто обедаем». В конце концов подружки позвонили в полицию. Полицейские сказали: «Не провоцируйте их дальше. Пусть они уходят». А турок вылил мне на голову воду и ушел.

— Вы недовольны тем, что с вами так повел себя турок?

— Нет. Так мог себя повести любой другой. Я недовольна немецкими мужчинами, у которых нет яиц. Они просто трусы. Мне никто не оплатит еду, — голос ее звенит.

— А вы бы хотели, чтобы вам ее оплатили?

— Да! Я бы хотела, чтобы на первом свидании мне как минимум не пришлось бы платить за себя.

— Но, кажется, в Европе женщины сами добивались равноправия с мужчинами?

— Да, но это не отменяет того, что у мужчин больше нет яиц. В 1970-х женщины сами начали выращивать таких мужчин — и добились того, что мужчины в этом равноправии начали вести себя довольно странно. Я уверена, что именно женщины управляли этим процессом, но неосознанно. В западной Германии в 1960-х годах женщина была домохозяйкой, а мужчина зарабатывал деньги, был главой семьи. Потом пошел феминизм, и он двигался в правильном направлении, но, кажется, сделал на один шаг больше, чем следовало бы. Я не против феминизма, но, по-моему, равноправие и вежливость — это разные вещи. Я не имею ничего против мигрантов. Они убегают от войны, а их война — дело и наших рук. То есть моя история иллюстрирует не проблему мигрантов, а проблему немецких мужчин.

© РИА Новости, Владимир Астапкович | Перейти в фотобанк

Не Гитлер, а Рейган

Франк Вильман — писатель. Перед встречей с ним Владимир предупреждает: Франк терпеть не может Путина, является выразителем мнения большинства и присоединение Крыма к России возмущает его настолько, что он не станет церемониться в высказываниях.

— Вы считаете немецких мужчин беспозвоночными?— спрашиваю Франка.

— Немецкие мужчины разные. Если я увижу, что обижают женщину, то вмешаюсь. Но я признаю, что половина других сделает вид, будто они ничего не заметили. Они не вмешаются либо из страха, либо чтобы не наживать себе проблем.

— Вас не раздражает, что сюда приезжают российские журналисты, пытаются что-то выяснить про мигрантов?

— Это действительно проблема номер один, мы приняли слишком много беженцев. Но я считаю, что это хорошо. Как по мне, то нужно еще миллион беженцев взять. Конечно, среди них будет масса тех, кто не примет центральноевропейскую культуру. Во многих арабских странах у женщин вообще нет права голоса, и когда арабы приезжают сюда со своим менталитетом, то не понимают свободы немецких женщин. Вот таких мы должны будем либо выгнать из страны, либо посадить в тюрьму.

— А зачем вам остальные?

— Незачем, просто они прибыли оттуда, где идет война. Каждый немец знает, что такое война! Из пяти братьев моего отца четверо погибли на восточном фронте в России.

— А когда начинаются войны, почему немцы не выступают против?

— По той же причине, что и русские. Они эгоисты! Людей интересует только то, что происходит в их мирке.

— Как вы думаете, почему именно российская пресса обратила такое внимание на события в Кельне?

— Ну, может, потому, что у вас, русских, большое сердце. Или потому, что мы находимся с вами в состоянии холодной войны…

— Какой ответ вам ближе?

— Русские настолько же плохие и настолько же хорошие, как немцы. Исторически Германия и Россия работали вместе и должны бы продолжать это делать, — произносит он, вызвав у присутствующего при разговоре Владимира тихий возглас: «Я в шоке!»

— Простите, а вы не собираетесь Путина ругать?

— Каждый народ имеет того правителя, которого заслужил. Германия тоже Гитлера имела… Нет, я не говорю, что Путин — это Гитлер, — спохватывается он. — Воспринимайте мои слова исключительно в историческом контексте. Когда Путин только начинал, он мне нравился. Но потом власть слишком сильно вросла ему в мозг.

— Как вы впервые познакомились с чувством вины за Вторую мировую войну? Можете описать, как этот комплекс входил в вас?

— Через рассказы и объяснения моего отца. Он вернулся с войны и говорил, что война чудовищна. Это самое страшное, что может произойти с людьми.

— Я имела в виду другое. Я тоже знаю, что война чудовищна. Но, знакомясь в детстве с событиями Второй мировой, я знала, что моя страна сражалась на стороне добра, — говорю я, и Франк расстраивается.

— Вы же прекрасно знаете, что Германия напала. Мы напали. Мы напали. Мы — не правы. Я сын человека, который принимал участие в войне. Мне жаль, что так вышло.

— В чем вы виноваты?

— Ни в чем. Меня тогда не было.

— Вы боитесь, что, живи вы в те времена, то действовали бы так же, как ваш отец?

— Я точно знаю, что не работал бы в концлагере и не служил бы в СС. Но я был бы в Вермахте.

— Почему вы лично так безропотно приняли чувство вины?

— Потому что наши деды и отцы делали это, и я несу ответственность.

— Вы жалеете, что всю жизнь прожили в этих тисках вины и не были до конца свободным?

— Может быть… Но вы не думайте, что это чувство вины свойственно всем простым людям, которых вы встретите на улицах Германии. Оно больше свойственно интеллектуалам. Оно мне не нравится, но я не могу ничего изменить. Для меня не существует немецкой идентичности. Я вижу себя интеллектуалом в европейском контексте. Я не принимаю понятия «национализм». Мне даже не нравится, когда вывешивают немецкие флаги. Волны мигрантов в любом случае — троянский конь, но мы обязаны их принять. Я полностью согласен с Меркель. Мы сейчас парализованы «эффектом кобры» — не шевелимся и не можем убежать от нее. Сегодня открыли новые цифры по беженцам: 56% немцев их боится и только треть уверена, что мы справимся с этой проблемой. Треть — это тоже немало. Но если остальные выйдут на протесты, это будут не интеллектуалы, а простой народ.

— А что вы думаете про Крым?

— Если там и в самом деле состоялся референдум, тогда стоит на этом акцентировать внимание. Если это было свободное волеизъявление крымчан, тогда я его принимаю, — произносит он (на этих словах Владимир издает очередной возглас: «Да я вообще в шоке!» и надевает шапку).

— Может, вы просто из своей гуманности и толерантности боитесь меня обидеть?— говорю я Франку. — Но мне вы можете сказать все, что на самом деле думаете.

— Я не имею ничего против русских. Но мне не нравится Путин. Вообще он не на Гитлера похож, а на Рональда Рейгана. Ковбой, мачо… Только проблема в том, что он маленького роста, — его глаза нетолерантно загораются. — Однако тут есть люди, которым Путин нравится. Вы не обращайте внимания на все, что пишет немецкая пресса. Просто общайтесь с людьми, и вы поймете, что немцы не поддерживают санкции против России и не считают, что только Россия во всем виновата. Всегда ориентируйтесь на одну простую вещь: Германия — официальный союзник Америки. В интересах Америки ослабить Россию. Мы тут все всё прекрасно понимаем. И знаем, почему упавшая в Сирии российская бомба — воплощение мирового зла, а американская — правильная, но, к сожалению, вызвавшая жертвы.

Ищенко о причинах поражения «Русской весны» на Юго-Востоке Украины - видео

Владимир Сорокин — один из немногих людей, которые дают меткое описание германо-российских отношений. Автор бестселлеров — русский по национальности, но у него есть квартира и в Берлине, в районе Шарлоттенбург, который иногда называют «Шарлоттенградом» — потому что там поселились многочисленные русскоговорящие жители.

Отношения двух стран можно сравнить с отношениями «двух старых любовников. Периодически они то обнимаются и предаются любви, то начинают бить друг друга и вступают в кровавые войны».

Тот, кто наблюдает за работой российских СМИ, понимает: времена объятий остались в прошлом. Так, недавно телеканал НТВ, принадлежащий к империи Газпрома, преследовал со скрытой камерой высокопоставленного сотрудника посольства Германии, а затем внушал аудитории, что дипломат подстрекает оппозицию к протесту против Кремля. Бульварная газета «Комсомольская правда» представила «Хронику гибели Германии» — прощальная речь о федеративной республике, которую якобы безвозвратно «подмяли» мусульмане.

Жесткость атак — симптом разочарования в любви. Ни к одной стране за пределами постсоветского пространства россияне не проявляли столько симпатии, как к Германии. Но в 2015 году всего лишь 2% россиян сочли Германию дружественной страной — таков результат опроса, проведенного авторитетным Левада-Центром. Даже в 2011 году все выглядело иначе: тогда Германия занимала третье место в списке крупнейших партнеров после Белоруссии и Казахстана, которые являются традиционно важными союзниками России.

Тем временем, согласно опросам, Китай приобретает значимость как глобальный приоритетный партнер. Кстати, с 2013 года еще меньше симпатий россияне стали испытывать к Украине. «Мы считали немцев нацией, которая нам ближе всех», — объясняет социолог Валерий Федоров, руководитель ВЦИОМ. По его словам, россияне ожидали, что во время украинского кризиса Германия активно выступит в роли «адвоката России» и не поддержит санкции. Поэтому разочарование особенно велико.

Общественное мнение «выбрало» двух виновных в раздоре с Германий: Ангела Меркель и Соединенные Штаты. Популярный среди московских «ястребов» политический журнал «Однако» поместил однажды на первой странице изображение Ангелы Меркель с окровавленным топором. Многие считают Меркель пособницей англосаксов.

Среди населения утвердилось мнение — с мощной подачи государственных СМИ — о том, что Германия с удовольствием встала бы на сторону России, но Берлин, собственно, не проводит независимую внешнюю политику.

Две трети россиян придерживаются мнения о том, что германские власти действуют по указаниям США. С тех пор, как начался украинский кризис, резко увеличилось количество тех, кто считает, что Америка препятствует сближению немцев и русских (в 2015 году так считают 33% россиян, в 2013 их было лишь 5%).

Из этого вытекает и надежда многих россиян на то, что Германия изменит свою политику — и отвернется от Америки.

Поразительный феномен: в принципе имидж Германии в России - исключительно позитивный. С одной стороны, неизменная память о Второй мировой войне и жертвах германского вермахта. Но неприязнь на этой почве — редкий случай. «Мы всегда считали немцев великим народом, который извлек уроки из истории», — замечает социолог Федоров.

У этой симпатии - исторические корни. Со времен царя Петра Великого Россия не поддерживала таких интенсивных связей ни с одним другим народом. Образы из немецких романов играют ключевую роль в произведениях Достоевского и Толстого.

«Русские смотрят на немецкий характер как на комплиментарный, как идеальный эквивалент собственного характера», — отмечает Федоров. Многие россияне восхищаются качествами, которые в России считаются «типично немецкими»: пунктуальность, прилежание, эффективность и любовь к порядку. «Спасение Германии придет из России - так же, как спасение России прибудет из Германии» — такое представление сформулировал когда-то Федор Степун, русский философ с немецкими корнями, 1884 года рождения.

Во многом этот подход является результатом восторженного «культурологического мифа», чем следствием настоящего знакомства со страной. Только семь из 100 россиян указывают, что посещали Германию. Лишь у каждого пятого есть немецкие знакомые и друзья.

И все-таки существуют опросы, которые позволяют надеяться на благоприятные перспективы германо-российских отношений. Так, заметно выросло количество россиян, которые ожидают улучшения отношений Германии и России.

Намного хуже они ведь и на самом деле не могут больше стать.