«Прости! во мгле воспоминанья…» Афанасий Фет

Прости! во мгле воспоминанья
Всё вечер помню я один, —
Тебя одну среди молчанья
И твой пылающий камин.

Глядя в огонь, я забывался,
Волшебный круг меня томил,
И чем-то горьким отзывался
Избыток счастия и сил.

Что за раздумие у цели?
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
Я уносил твое тепло?

Где ты? Ужель, ошеломленный,
Кругом не видя ничего,
Застывший, вьюгой убеленный,
Стучусь у сердца твоего?..

Анализ стихотворения Фета «Прости! во мгле воспоминанья…»

Произведение 1888 г. ретроспективно: на обращенность к воспоминаниям указывает зачин. Какие призраки прошлого не дают покоя душе лирического «я»? В памяти встают обстоятельства далекого вечера, в центре которого возникают фигура лирической героини и образ «пылающего камина». К визуальным доминантам добавляется существенный акустический признак - молчание, и контекстуальное сопровождение указывает на категории пустоты, диссонанса, душевного разлада. Подобный мотивный компонент встречается в стихотворении « », где присутствует лаконичная формула «сады молчат». Она призвана передать тоску и апатию, мучащие героя-наблюдателя в «тлетворный» период поздней осени.

Во втором четверостишии художественного текста главной точкой притяжения становится пылающий огонь камина. Молодой человек, двойник постаревшего лирического «я», заворожен магией природной стихии, явленной в уменьшенном, уютном домашнем варианте. Поэт намеренно не уточняет значение метафорической конструкции «волшебный круг»: ей можно обозначить и теплоту преданной любви, и комфорт надежного жилища, и «избыток сил», свойственный юности. Неоднозначное толкование позволяет расширить художественное пространство, вывести его за рамки воспоминаний об «одном вечере». Герой из прошлого не ценит искренние отношения и, движимый жаждой честолюбия, тяготится своим положением.

Череда горьких риторических вопросов, составивших содержание предпоследнего катрена, выражает точку зрения героя из настоящего. Он оценивает поведение молодого двойника как «безумство». В жертву сомнительным идеалам было принесено высокое чувство, метафорически уподобленное теплу камина. Искания, скитания и сомнения получают иносказательную характеристику «дебри и метели».

Финальный эпизод предъявляет горький итог дня сегодняшнего. Потеряв возлюбленную, «ошеломленный», измученный жизненными испытаниями, постаревший странник, подобно блудному сыну, внезапно прозревает и осознает глубину ошибок молодости. Изображая лирического субъекта в настоящем, автор вновь обращается к образу метели, позже унаследованному блоковской поэтикой: вьюга выбелила волосы раскаивающегося грешника, она же дезориентировала его в пути. Яркий троп «стучусь у сердца твоего» продолжает игру с категориями пространства, трактуя сердце, область человеческих чувств, как микрокосм.

Поэзия Фета - одна из вершин русской лирики. Сейчас в этом вряд ли возможны сомнения. Но современники Фета оценивали его поэзию далеко не так высоко, как мы. Только один из них сказал о творческой силе Фета проникновенные слова, которые, наверное, многим тогда показались странными. Эти слова принадлежат величайшему поэту эпохи - Некрасову. Вот что он писал

«Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском авторе после Пушкина не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет. Из этого не следует, чтобы мы равняли г. Фета с Пушкиным; но мы положительно утверждаем, что г. Фет в доступной ему области поэзии такой же господин, как Пушкин в своей, более обширной и многосторонней области»1 .

Это было сказано в 1856 г. Позднее Некрасов так о поэзии Фета не написал бы и, можно думать, так ее уже не оценивал.

Оценка поэзии Фета в литературном кругу, как мы увидим, резко менялась, но вне литературного круга Фет не был популярен на протяжении всего своего более чем полувекового творческого пути. В 1857 г. в пору апогея литературных успехов Фета, такой пропагандист его поэзии, как В. П. Боткин, писал «Все журналы наши встретили книжку г. Фета сочувствием и похвалами, но тем не менее, прислушиваясь к отзывам о ней публики не литературной, нельзя не заметить, что она как-то недоверчиво смотрит на эти похвалы ей непонятно достоинство поэзии г. Фета. Словом, успех его, можно сказать, только литературный»2 .

Но и в литературном кругу положение Фета резко изменилось в 60-е годы, в результате чего он оказался совсем оторванным от литературной жизни.

Вышедшее в 1863 г. собрание стихотворений Фета, итоговое для первых двух десятилетий его литературной деятельности, не разошлось до самой его смерти.3 Свой последний сборник семидесятилетний поэт выпустил в шестистах экземплярах - тираж для маститого поэта крайне мизерный и по тому времени.

Литературная карьера Фету совершенно не удалась, но это было лишь звено в цепи неудач и невзгод, преследовавших его с первых лет жизни.

Уже самое рождение Фета произошло при обстоятельствах, грозивших ему большими бедами, которые затем и начали обрушиваться на него.

Фет был сыном Шарлотты-Елизаветы Фет (Foeth), жены дармштадтского чиновника Иоганна-Петера-Карла-Вильгельма Фета. Но родился будущий поэт не в Германии, а в России, в Орловской губернии, в имении Новоселки, принадлежавшем помещику Афанасию Неофитовичу Шеншину. Младенец был окрещен в православную веру, наречен Афанасием и записан в метрическую книгу законным сыном неженатого Шеншина.

Этим странным обстоятельствам предшествовали события еще более странные.

В начале 1820 г. (или, может быть, в самом конце 1819-го) в Дармштадте появился лечившийся в Германии 44-летний русский помещик, отставной ротмистр Афанасий Неофитович Шеншин. Из-за отсутствия мест в гостинице он поселился в доме оберкригскомиссара Карла Беккера. Вдовый Беккер жил с дочерью Шарлоттой, зятем и внучкой. Дочери было в то время 22 года. За полтора года до этого она вышла замуж за амт-асессора Иоганна Фета, имела уже дочь Лину (Каролину) и была беременна вторым ребенком.

Шеншин прожил у Беккеров до осени, а в сентябре 1820 г. Шарлотта бежала с ним в Россию, в его имение. Трудно понять, чем так пленил молодую женщину пожилой - вдвое ее старше - небогатый, некрасивый, угрюмый иностранец, что она бросила мужа, отца, годовалую дочь, свою страну, все родное и близкое. В недоумении и ужасе отец Шарлотты писал Шеншину (7 октября 1820 г.) «Употреблением ужаснейших и непонятнейших средств прельщения лишена она рассудка и до того доведена, что без предварительного развода оставила своего обожаемого мужа Фета и горячо любимое дитя…».4

Поступок Шарлотты Фет можно было бы понять, если бы ожидаемый ребенок был от Шеншина. Но такая возможность исключалась, как видно из писем Шеншина и Шарлотты к ее брату Эрнсту Беккеру.5 Так, после смерти Иоганна Фета в 1826 г. Шеншин писал Э. Беккеру «Очень мне удивительно, что Фет в завещании забыл и не признал своего сына. Человек может ошибаться, но отрицать законы природы - очень уж большая ошибка».

Сам Фет называл своим отцом Шеншина. В написанных им в конце жизни мемуарах, где многое утаено и искажено, он старается не оставить в этом сомнений. Но своей будущей жене он решился открыть тайну своего рождения. За месяц до свадьбы он отправил ей письмо, в котором называет своим отцом И. Фета и рассказывает о том, как Шеншин увез от него его беременную жену. Фет дважды просит сжечь письмо. На конверте его рукой написано «Читай про себя» и рукой его жены - «Положить со мной в гроб».

В Новоселки Шарлотта Фет прибыла в конце сентября 1820 г. а 29 октября (по другим данным 29 ноября) родился будущий поэт. Сыном Шеншина записал его местный священник, горький пьяница, страшно поэтому бедствовавший. Надо думать, он получил хорошую мзду за дерзкий подлог.

Через два года Шеншин обвенчался с Шарлоттой - теперь уже Елизаветой Петровной. Удалось ли предварительно добиться развода с И.-П. Фетом или решились на уголовно наказуемое двоемужество? Вероятнее первое, поскольку (согласно «Летописи» Г. П. Блока) и И.-П. Фет затем, в 1824 г. вторично женился. С другой стороны, в письмах матери Фета к брату упоминаний о разводе, видимо, нет, - иначе сведения об этом попали бы в упомянутую «Летопись». Как бы то ни было, братья и сестры Фета невозбранно звались Шеншиными. Не так получилось с ним. Фамилию Шеншин он носил до четырнадцати лет, а затем лишился ее.

Что-то и в эти годы было неладно. В 1823 г. Елизавета Петровна жалуется брату на то, что бывший муж ее шантажирует, требуя денег за «усыновление» Афанасия; в 1826 г. она просит брата помочь мальчику получить «честную фамилию». «Должен же он получить фамилию», - повторяет она, а Шеншин при этом просит как-нибудь «втиснуть» в желаемый документ частицу «фон», чтобы можно было выдавать Афанасия за потомственного дворянина.

Все это как-то неясно. Во всяком случае мальчик, надо думать, ни о чем этом не знал и рос в имении Шеншина, считаясь и сам себя считая старшим сыном помещика.

Детство было нерадостным, вспоминалось впоследствии невесело.

Самым близким и интимным другом Фета был с детских лет и навсегда остался Иван Борисов - мальчик из соседнего поместья. Когда крепостные убили его отца - приятного шутника в обществе и свирепого деспота дома, - А. Н. Шеншин стал опекуном детей Борисовых. Впоследствии И. П. Борисов женился на сестре Фета, Надежде Шеншиной.

Вот что писал Фет этому другу в 1850 г.

«…С тобой, мой друг, я люблю окунаться душой в ароматный воздух первой юности, только при помощи товарища детства душа моя об руку с твоей любит пробегать по оврагам, заросшим кустарником и ухающим земляникой и клубникой, по крутым тропинкам, с которых спускали нас деревенские лошадки, - но один я никогда не уношусь в это детство - оно представляет мне совсем другие образы - интриги челяди, тупость учителей, суровость отца, беззащитность матери и переживание в страхе изо дня в день. Бог с ней с этой, как выражается капитан Крюднер, паршивой молодостью».

Учили юного Афанасия очень плохо. Его образование было предоставлено постоянно сменявшимся семинаристам, равно невежественным и не способным учить.

«Если бы я, - вспоминал впоследствии Фет, - обладал и первоклассною памятью, то ничему бы не мог научиться при способе обучения, про которое можно сказать только стихом из Энеиды

Несказанную скорбь обновлять мне велишь ты, царица».

Серьезное ученье началось только на пятнадцатом году жизни Фета, когда его отвезли в пансион Крюммера, находившийся в Лифляндии, в маленьком городке Верро (ныне Выру в Эстонии). Учили и учились там одни немцы. Русский язык, видимо, входил в число учебных предметов, однако говорить по-русски не умел и сам ученый директор школы. Питомцев кормили скудно, но учили серьезно, с утра до ночи, особенно налегая на математику и латынь.

Афанасий Фет
«Прости! во мгле воспоминанья»
Прости! во мгле воспоминанья
Всё вечер помню я один, -
Тебя одну среди молчанья
И твой пылающий камин.

Глядя в огонь, я забывался,
Волшебный круг меня томил,
И чем-то горьким отзывался
Избыток счастия и сил.

Что за раздумие у цели?
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
Я уносил твое тепло?

Где ты? Ужель, ошеломленный,
Кругом не видя ничего,
Застывший, вьюгой убеленный,
Стучусь у сердца твоего.

ПРОСТИ! ВО МГЛЕ ВОСПОМИНАНЬЯ…
1888

Прости! во мгле воспоминанья
Всё вечер помню я один, -
Тебя одну среди молчанья
И твой пылающий камин.

Глядя в огонь, я забывался,
Волшебный круг меня томил,
И чем-то горьким отзывался
Избыток счастия и сил.

Что за раздумие у цели?
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
Я уносил твое тепло?

Где ты? Ужель, ошеломленный,
Кругом не видя ничего,
Застывший, вьюгой убеленный,
Стучусь у сердца твоего.

Нужен анализ стихотворения А.А.Фета " Прости! во мгле воспоминанья. "

Jenny Знаток (433), закрыт 6 лет назад

Прости! во мгле воспоминанья
Все вечер помню я один, -
Тебя одну среди молчанья
И твой пылающий камин.

Глядя в огонь, я забывался,
Волшебный круг меня томил,
И чем-то горьким отзывался
Избыток счастия и сил.

Что за раздумие у цели?
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
Я уносил твое тепло?

Где ты? Ужель, ошеломленный,
Кругом не видя ничего,
Застывший, вьюгой убеленный,
Стучусь у сердца твоего.

Помогите с анализом стихотворения, несколько предложений.
Буду очень благодарна.

АМИ Мудрец (14516) 6 лет назад

Как и многие стихотворения А. А. это во многом напоминает эскиз, набросок с некоторой незаконченностью, или точнее, недосказанностью.
Сотканный сплетением полутонов трудноуловимых переходов от чувства к чувству, от мелодии к мелодии, от цвета к цвету, от звука к звуку, от ощущения к ощущению двух линий, сливающихся в, если так можно выразиться, гротесковом, в изначальном значении этого слова, изображении конфликта - что тоже привычно нам в его творчестве.
Две стихии огня и стужи распространяются им на самые разные, но родственные друг другу сферы единого мира человека и природы, души и тела, настоящего и минувшего.
Жаркие и тёплые шипящие Ч, Ш, потрескивающие и плавящиеся сочетания согласных вроде ГРК и ПЛ, огненные и чёрные гласные О и А сталкиваются с холодным и острым ознобом З, С, сливаются друг с другом протяжными Ы, Э.

Ну, и предметно-изобразительный ряд добавь.
В подобном ключе - ритмику.

Да, кстати, о хронотопе (в пространственно-временном плане) зашибись сказать: начало - бытовая ситуэйшн ("телА")), затем "внезапное" (дежурно-поэтическое) расширение до необорзимых беспределов ("стихии"), в конце - сужение/сворачивание/схлопывание в точку ("сердцА").

И главное, в конце - идею (см. выше).

Локки Знаток (348) 1 месяц назад

Еще более яркий пример «скольжения» между прямыми и переносными значениями и смелого, наперекор «прозаической» логике, развития и реализации переносного значения находим в стихотворении 1888 г. «Прости! во мгле воспоминанья…».
Если в стихотворении 1856 г. «У камина» Фет сперва дает картину тускнеющих углей, а затем стремится передать то настроение, которое возбуждает эта картина, то в стихотворении «Прости! во мгле воспоминанья…» тепло камина нераздельно с душевным теплом воспоминания о вечере у этого камина. Душевное тепло вызывает контрастные образы «метелей» и «вьюги». Но хотя вьюга в душе, она студит и заносит снегом.
Здесь Фет предвосхищает Блока. Подобные стихотворения ясно показывают, насколько поэзия Блока связана с фетовской. Целый ряд символов, характерных для поэзии Блока («метель», «вьюга», «ночь», «сумрак», «заря», «мгла», «весна», «лазурь»), уже приближается к блоковским значениям в лирике Фета.
Как у Тютчева есть основной любовный цикл - стихи, посвященные Денисьевой, у Некрасова - стихи, посвященные Панаевой, так и у Фета можно говорить об основном цикле любовных стихотворений, посвященном Марии Лазич. Но в отличие от стихов Тютчева и Некрасова стихи Фета глубоко ретроспективны, посвящены умершей, вызваны не непосредственным переживанием любви, а воспоминаниями о ней. И это вообще можно сказать о любовной лирике Фета ее питают больше воспоминания и мечты, чем непосредственное чувство. В большинстве любовных стихотворений Фета глаголы употреблены в прошедшем времени.

«Прости! во мгле воспоминанья…» А.Фет

«Прости! во мгле воспоминанья…» Афанасий Фет

Прости! во мгле воспоминанья
Всё вечер помню я один, —
Тебя одну среди молчанья
И твой пылающий камин.

Глядя в огонь, я забывался,
Волшебный круг меня томил,
И чем-то горьким отзывался
Избыток счастия и сил.

Что за раздумие у цели?
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
Я уносил твое тепло?

Где ты? Ужель, ошеломленный,
Кругом не видя ничего,
Застывший, вьюгой убеленный,
Стучусь у сердца твоего.

Анализ стихотворения Фета «Прости! во мгле воспоминанья…»

Произведение 1888 г. ретроспективно: на обращенность к воспоминаниям указывает зачин. Какие призраки прошлого не дают покоя душе лирического «я»? В памяти встают обстоятельства далекого вечера, в центре которого возникают фигура лирической героини и образ «пылающего камина». К визуальным доминантам добавляется существенный акустический признак - молчание, и контекстуальное сопровождение указывает на категории пустоты, диссонанса, душевного разлада. Подобный мотивный компонент встречается в стихотворении «Тополь », где присутствует лаконичная формула «сады молчат». Она призвана передать тоску и апатию, мучащие героя-наблюдателя в «тлетворный» период поздней осени.

Во втором четверостишии художественного текста главной точкой притяжения становится пылающий огонь камина. Молодой человек, двойник постаревшего лирического «я», заворожен магией природной стихии, явленной в уменьшенном, уютном домашнем варианте. Поэт намеренно не уточняет значение метафорической конструкции «волшебный круг»: ей можно обозначить и теплоту преданной любви, и комфорт надежного жилища, и «избыток сил», свойственный юности. Неоднозначное толкование позволяет расширить художественное пространство, вывести его за рамки воспоминаний об «одном вечере». Герой из прошлого не ценит искренние отношения и, движимый жаждой честолюбия, тяготится своим положением.

Череда горьких риторических вопросов, составивших содержание предпоследнего катрена, выражает точку зрения героя из настоящего. Он оценивает поведение молодого двойника как «безумство». В жертву сомнительным идеалам было принесено высокое чувство, метафорически уподобленное теплу камина. Искания, скитания и сомнения получают иносказательную характеристику «дебри и метели».

Финальный эпизод предъявляет горький итог дня сегодняшнего. Потеряв возлюбленную, «ошеломленный», измученный жизненными испытаниями, постаревший странник, подобно блудному сыну, внезапно прозревает и осознает глубину ошибок молодости. Изображая лирического субъекта в настоящем, автор вновь обращается к образу метели, позже унаследованному блоковской поэтикой: вьюга выбелила волосы раскаивающегося грешника, она же дезориентировала его в пути. Яркий троп «стучусь у сердца твоего» продолжает игру с категориями пространства, трактуя сердце, область человеческих чувств, как микрокосм.

Послушать стихотворение Фета Прости во мгле воспоминанья

Темы соседних сочинений

Картинка к сочинению анализ стихотворения Прости во мгле воспоминанья

Афанасий Афанасьевич Фет

Прости! во мгле воспоминанья
Всё вечер помню я один, —
Тебя одну среди молчанья
И твой пылающий камин.

Глядя в огонь, я забывался,
Волшебный круг меня томил,
И чем-то горьким отзывался
Избыток счастия и сил.

Что за раздумие у цели?
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
Я уносил твое тепло?

Где ты? Ужель, ошеломленный,
Кругом не видя ничего,
Застывший, вьюгой убеленный,
Стучусь у сердца твоего?..

Произведение 1888 г. ретроспективно: на обращенность к воспоминаниям указывает зачин. Какие призраки прошлого не дают покоя душе лирического «я»? В памяти встают обстоятельства далекого вечера, в центре которого возникают фигура лирической героини и образ «пылающего камина». К визуальным доминантам добавляется существенный акустический признак — молчание, и контекстуальное сопровождение указывает на категории пустоты, диссонанса, душевного разлада. Подобный мотивный компонент встречается в стихотворении «Тополь», где присутствует лаконичная формула «сады молчат». Она призвана передать тоску и апатию, мучащие героя-наблюдателя в «тлетворный» период поздней осени.

Во втором четверостишии художественного текста главной точкой притяжения становится пылающий огонь камина. Молодой человек, двойник постаревшего лирического «я», заворожен магией природной стихии, явленной в уменьшенном, уютном домашнем варианте. Поэт намеренно не уточняет значение метафорической конструкции «волшебный круг»: ей можно обозначить и теплоту преданной любви, и комфорт надежного жилища, и «избыток сил», свойственный юности. Неоднозначное толкование позволяет расширить художественное пространство, вывести его за рамки воспоминаний об «одном вечере». Герой из прошлого не ценит искренние отношения и, движимый жаждой честолюбия, тяготится своим положением.

Череда горьких риторических вопросов, составивших содержание предпоследнего катрена, выражает точку зрения героя из настоящего. Он оценивает поведение молодого двойника как «безумство». В жертву сомнительным идеалам было принесено высокое чувство, метафорически уподобленное теплу камина. Искания, скитания и сомнения получают иносказательную характеристику «дебри и метели».

Финальный эпизод предъявляет горький итог дня сегодняшнего. Потеряв возлюбленную, «ошеломленный», измученный жизненными испытаниями, постаревший странник, подобно блудному сыну, внезапно прозревает и осознает глубину ошибок молодости. Изображая лирического субъекта в настоящем, автор вновь обращается к образу метели, позже унаследованному блоковской поэтикой: вьюга выбелила волосы раскаивающегося грешника, она же дезориентировала его в пути. Яркий троп «стучусь у сердца твоего» продолжает игру с категориями пространства, трактуя сердце, область человеческих чувств, как микрокосм.